В воздухе до сих пор текли ручейки благости — больше двадцати лет прошло, как место забросили, а вера отца Калины до сих пор тут чувствовалась. Она текла через сердце, даря тепло и успокоение. Здесь даже дышалось легко.

Светлана посмотрела на раскрасневшегося на морозе Калину — ему должно быть больно тут. Благость тяжело переносится нечистью.

— Не больно?

— Так есть за что наказывать-то… Чё уж там. Всегда есть за что пожурить. За гордыню, за вырвавшееся нехорошее слово, за ехидство ненужное… Всегда есть за что пожурить.

— Отец вас…

— Никогда не наказывал. Я же сказал: он добрый был. Я как-то на Рождество не удержался до первой звезды… Стол уже накрыли, пахло так одуряюще вкусно! А еще треклятые сливы подали на стол! Зима. Снега. Мороз. Мы ждем звезду, а на столе лето! Сизыми вкусными, сочными бочка́ми оно так и соблазняло меня. Не удержался — утянул одну сливу. Потом стыдно, конечно, было.

Светлана вспомнила, как в детстве ей читали притчу об украденной сливе и её косточке:

— Отец сказал, что вы умрете через день, потому что косточки ядовиты?

У Калины вытянулось лицо:

— А вам так говорили?

Светлана улыбнулась на миг:

— Я-то слив не воровала! Это притча такая есть.

— Отец никого тогда не пожурил. Просто сам отказался от своей сливы, а я в результате получил две. Было вкусно, но как-то нечестно… Больше никогда не воровал. Отучило махом. Так что зря вы на благость и её боль наговариваете — всегда есть за что пожурить. Просто надо быть честным с самим собой и принимать это как должное.

Он с трудом открыл заметенную снегом дверь, откуда-то из кромежа достал горящую свечу и отошел в сторону:

— Прошу… Надеюсь, отсутствие образов вас не смутит.

Светлану не смутило. Главное, что тяжелая, теплая, словно отцова ладонь прошлась по голове, утешая, стоило ей ступить в сумрак церкви. Люди приходили на эту землю, люди покидали её, а их вера оставалась и давала силы и утешение другим, кому, как Светлане, не хватало собственной веры.

Она в дрожащий на сквозняке огонек прошептала молитву и поставила свечу догорать на подоконнике. На сердце по-прежнему была тяжесть, зато глядя на свечу, она нашла ответ на вопрос о всепролазности змея. Она все же поняла, что отличает больницу и храм. В больничной палате нет живого огня. Он есть дома — в любой печи. Он есть в храме — в свечах и лампадках. Но живого пламени нет в палатах.

— Спасибо… Спасибо за Калину. Он вырос хорошим человеком.

Из-за двери донеслось:

— Скажите ему, что я сливы с тех пор терпеть не могу…

Свеча погасла на сквозняке, почти догорев до конца.

Светлана вышла из сумрака храма, если не успокоившаяся, то готовая биться дальше.

Калина ей высказал:

— Вы ему не сказали про сливы.

— Поверь, он это знает… — Она осмотрелась и, утопая в снегу, первой пошла обратно к реке, к замершим на берегу березам, словно девицам в пестрых сарафанах в окружении хмурых парней — сизых, старых сосен. Они всегда понимали её. Они всегда помогали справиться с горечью.

В кармане шинели не вовремя зазвонил кристальник, разрушая первозданную тишину этих мест. Светлана с нежеланием достала артефакт и приняла звонок, представляясь.

Ей ответил угрюмый голос Юсупова:

— Елизавета Павловна, мы с Татьяной все решили. Только скажите: где и когда.

— Я сообщу вам время, Феликс, только чуть позже, — старательно мягко сказала она. — Не бойтесь и верьте: проклятье будет снято.

— Мы шагнем в пламя — пусть оно рассудит нас.

Он прервал без предупреждения звонок. Кажется, веры в нем все же маловато. Надо будет его привести сюда. Тут и провести очищение огнем — тут выжил Калина после пламени, тут укротил пламя его отец. Хорошее место для снятия проклятья. В таком месте не может случиться плохое.

Светлана улыбнулась небесам, реке и деревьям. Она прошлась рукой по шершавой, морщинистой коре хмурых сосен. Все будет хорошо. Юсупов сделал свой выбор. Он шагнет в пламя, спасая детей. И она шагнет в пламя, останавливая огненного змея. Она знала, что и Саша бы шагнул в пламя, если бы в лесу у Ермиловки светоч разросся бы огненного смерча, поглощая все. Он тоже бы прошел проверку огнем.

Калина молча остановился рядом, правда, дышал он при этом так выразительно, что Светлана обернулась к нему:

— Алексей Петрович, вы что-то хотели сказать?

— Не боитесь того, что Юсуповы всей своей семьей погибнут в пламени?

Она нахмурилась:

— Вы что-то знаете о предсказании Матвея Рокотова?

— Сейчас уточню.

Он шагнул в кромеж, исчезая.

Светлана стояла на крутом берегу, на самом краешке, и пила, как воду, свежий воздух. Он пьянил и очищал, дарил уверенность, что она поступает правильно. Давно с ней такого не было. Даже на Вдовьем мысу так хорошо ей не было.

Калина вышел из кромежа и кашлянул, привлекая к себе внимание.

Светлана лишь кивнула ему — сама же стояла, закрыв глаза и слушая звенящую до призрачных переливов свирели тишину. Солнце, выглянувшее из-за туч, грело лицо.

— Елизавета Павловна, в предсказании Рокотова от 21-го августа сего года ни слова о том, что Юсуповы выживут и снимут проклятье. Только то, что вы их отправите в огонь.

Светлана нахмурилась, резко разворачиваясь к Калине:

— Ты уверен?

— Мне показали засекреченный текст проклятья.

Должно быть, у Калины не малый чин в опричнине — так легко и быстро ему предоставляют секретные сведения. Надо же. Соколов играет по-крупному, все поставив на неё.

— Елизавета Павловна?

Она отрицательно качнула головой — она совершила глупость: поверила словам змея. Она поверила, что проклятье действительно можно так снять. Но ни единого подтверждения от Матвея не было!

Калина вымуштровано замолчал, спрятавшись за спиной Светланы. На её плечи, отвлекая, опустилась тяжелая шуба. Видимо, Калина понял, что они надолго застряли тут.

Она, вглядываясь в белоснежный пейзаж, пыталась понять, что за игру ведет змей? Светлана варежкой потерла замерзший кончик носа и щеки, и в руку ей тут же вложили теплую фляжку с пахнущим летом сбитнем. Горьковатая ромашка, освежающая мята, спелый вкус летних ягод. И как напоминание об осени — кислинка клювы. На императорской кухне не разучились варить любимый отцом сбитень.

Змей разыграл её, а она поверила. Поверила его словам и чуть не совершила ошибку. Зачем он вообще приходил тогда на берег⁈ Чтобы обмануть её? Но какое ему дело до Юсуповых? Он тогда сам не мог понять, причем тут Юсуповы. Если не лгал, конечно. Что за игру ведет змей?

Она снова и снова, слово за словом, вспоминала то утро.

Псарня.

Скит.

Вместе мы сильнее.

Конверты. И ведь не солгал про них!

Матвей… «Аристарх Борисович ска…»

— Расспросите Соколова о снятии проклятья Юсуповых.

— Будет сделано… — за спиной исчезло отвлекающее дыхание Калины.

Что еще говорил тогда змей?

Что подобное усиливается подобным. Огонь усиливается огнем. Свет светом, и так до бесконечности. Зачем он это сказал? Зачем он вообще все это говорил. Не пришел бы тогда — она бы и не знала, что он живет в каждом язычке огня. Она не узнала бы о решении епархии. Она бы…

Сбитень закончился, и Светлана сняла неудобную варежку, чтобы завернуть пробку. Пальцы покраснели от холода, но язвы на коже так и не появились. Может, не так и ядовит змей, как о нем говорят? Может, он вообще неядовитый подвид огненных змеев. И это Светлана бы не узнала, не приди змей тогда на берег.

Калина вынырнул из кромежа:

— Елизавета Павловна, Аристарх Борисович сказал, что есть один способ снятия проклятья с Юсуповых. Только один. Пройти очищение огнем, как делали в Европе.

Она не сдержала смешка под недоуменным взглядом Калины. Надо же! Почти слово в слово, как говорил змей. Он тогда не лгал. Он говорил правду там, на берегу.

Только зачем ему давать Светлане столько подсказок о себе?

— Елизавета Павловна, тут еще появились первые сведения о Зерновом прииске. Доложить?