— Почему бы вам просто не сказать старушке, чтобы она шла куда подальше? Я бы так и сделал, мистер Эванс, именно так бы я и сделал, если бы кино покупало мои книги.

— Знаю, Фред, но проблема в старом мистере Фроули. Он был таким хорошим бизнесменом, что передал свои хитрости по наследству дочери. И я, как невинная овечка, подписал контракт, который она дала, на семь лет. Я здесь уже четыре года — с тех пор, как почила в Бозе старая добрая военная академия Сэмпсона. Четыре года я зимой и летом воспитываю юных миссурийских леди и должен это делать ещё три года. С тех пор, как стали печататься истории о Дерринге Дрю, я намекал мисс Фроули, что, возможно, хотел бы уйти; но она только помахивает у меня перед носом контрактом, и я всё ещё здесь.

— Повздорьте с ней, — предложил Фред. — Разозлите её, и она сама разорвёт контракт.

Мистер Эванс деликатно вздрогнул.

— Пожалуйста, Фред. Вы знаете мисс Фроули. Думаете, у меня достанет смелости с ней повздорить?

Фред внимательно посмотрел на него.

— Не-е-е. Думаю, нет. Не могу сказать, что осуждаю вас. У меня самого не так много смелости.

Он отложил трубку и взял ведро с опилками.

— Ну, мне пора в другие комнаты. Удачи, мистер Эванс.

— Спасибо.

Дверь за Фредом закрылась. Мистер Эванс взял своё оптимистичное письмо Ф. Х. Вейнбергу и перечитал его.

— Слегка застенчиво, — с отвращением прокомментировал он. — Но ведь люди такого и ждут от столь лихого писателя.

Он вновь обратился к посланию мистера Вейнберга и прищёлкнул языком, встретив постыдно неправильное употребление слова «предвосхищать».

— И что такое, интересно, «бэшка»… — пробормотал он.

Дверь вновь распахнулась. Мистер Эванс оглянулся и увидел, как весь дверной проём заполнила внушительная фигура мисс Аминты Фроули.

— Работаете допоздна, мистер Эванс, — заметила она тонким голосом — совершенно несоразмерным её огромным габаритам и оттого ещё более устрашающим.

— Ну… а… да, — забормотал он. — Упражнения, знаете ли. Исправляю. Эта Лоинг никак не может понять несовершенный вид сослагательного наклонения.

Мисс Фроули была зловеще чопорна и молчалива. Он заболтал:

— Знаете, это может быть хорошим знаком. Она может в конечном счёте заговорить, как истинный туземец — среди них так мало кто это понимает. Ха-ха, — прибавил он. Это был не смех — просто два слога «ха». Звучавшие жалко и беспомощно перед вопиющим молчанием мисс Фроули.

Она не спеша откашлялась и с размеренной резкостью заговорила:

— Мистер Эванс, в этой комнате табачный дым.

Он осмотрелся. Перед ним лежал как следует набитый, всё ещё тлевший кукурузный початок Фреда. И через секунду он знал, что делать. Он сунул мундштук в рот, вздёрнул трубку под причудливым углом и поднял взор вверх.

— Значит, он тут есть, — сказал он.

Брови мисс Фроули едва не соприкоснулись с седыми корнями её чёрных волос.

— Вы знаете правила этого учреждения, мистер Эванс, — проговорила она.

— И что с того? — смело рискнул он.

— Вы знаете, сколь упорно я борюсь с любыми вредными привычками, несмотря на нажитое нечестным путём состояние моего отца.

— Знаю, — он попытался направить ощутимую струйку дыма прямо ей в лицо и почти преуспел в этом.

Мисс Фроули сердито уставилась на него.

— Тогда ответ только один, мистер Эванс, как бы я ни восхищалась вашей работой. В Школе Фроули нет места для… для трубки из кукурузного початка! Завтра я встречусь с юристом, чтобы оформить разрыв вашего контракта. Можете трепетать, мистер Эванс! Всего хорошего!

Но Джонадаб Эванс не трепетал перед лицом гнева мисс Фроули. Он не трепетал ни от блаженного ожидания прелестей Голливуда, ни от сверхъестественного предвидения событий, которые должны были его там постигнуть. Мистер Эванс, радуясь первому своему знакомству с миссурийской кукурузной трубкой, думал лишь о том, успеет ли он вовремя добраться до уборной.

Доктор Руфус Боттомли запечатывал письмо, когда зазвонил телефон.

— Алло, — он прислушался и разразился экспансивным приветственным рёвом. — Отлично. Рад снова тебя слышать. Поднимайся.

Он немного привёл себя в порядок. Теперь, когда он стал Признанным Писателем и останавливался в Нью-Йорке в «Алгонкине»,[20] следовало соблюдать приличия тщательнее, чем будучи врачом той самой О. В. П. — общей врачебной практики — в Ватерлоо, штат Айова. Он стряхнул с жилета пепел. Затем взял расчёску и небрежно воздал должное усам и эспаньолке. В дни общей практики их не было. Он был достаточно современен, чтобы осознавать негигиеничность растительности на лице. Понимал он и то, что его коротенькое пузатое тело смотрится абсурдно, если над ним произрастают столь замысловатые орнаменты; но эта сторона дела его не заботила. Вследствие некой причины всю жизнь он мечтал об эспаньолке — и веских доводов против её отращивания не было.