Когда он натягивал пиджак, в дверь постучали. Он не стал расправлять складки костюма и открыл дверь с быстротой, сохранившейся с тех дней, когда стук мог означать что угодно, от удара у старой миссис Уайетт до нового ребёнка у Хоббсов.

— Гордон! — проревел он. — Рад видеть! Заходи. Виски, прежде чем станем нарезать круги по Нью-Йорку?

Гордон Уизерс был по природе более сдержан, но приветствовал друга не менее искренне.

— Неплохо, Руфус. Я бы выпил, если не возражаешь.

— Отлично, — доктор Боттомли принялся разливать напиток. — Как дела дома?

— Неплохо. Даже не представляешь, какое благо — киноиндустрия. Графики съёмок и нервные срывы почти что устанавливают причину и следствие сами собой.

Доктор Боттомли усмехнулся.

— Не жалеешь о тех спокойных днях, когда мы вместе практиковали?

— Ничуть, Руфус. О, я знаю все твои представления об истинном призвании медицины. Читал твою книгу и бог знает сколько слышал это от тебя. Но если честные люди не займутся нынешним поколением невротиков, это сделают шарлатаны. Моя совесть чиста — и это больше, чем можно сказать о совести большинства из нас, живущих за счёт паствы.

— Странное место этот Голливуд, судя по всему, что я слышал. Мрмфк! Интересно, понравится ли он мне?

— Тебе, Руфус?

— Мне. Руфусу. Лично — а не, прости господи, на киноэкране. Вот, бери стакан.

— Но что может занести тебя…

— В твои владения? Вопрос великой важности, Гордон. Опа! И ещё вот! — он протянул приглашение от Ф. Х. Вейнберга.

— Да?.. Что ж, буду рад тебя там видеть. Не знаю, что ты собираешься делать…

— Но приятно проведу время, Гордон. Можешь быть уверен. Сигару?

Доктор Уизерс с отвращением посмотрел на коробочку с коротенькими чёрными предметами.

— Всё ещё их? Похожи на торпеды, но, насколько помню, куда более смертоносны. Нет, спасибо, — он зажёг сигарету. — Но скажи мне — как твоя книга?

— Превосходнейше. Лежит впереди на всех прилавках. Ожидаю, что Лига американских писателей со дня на день начнёт выписывать рецепты — вполне справедливый обмен. Мрмфк. Да, все в бессовестном восторге от «О. В. П.» — кроме тех немногих заблудших и, должно быть, недоношенных, что решили, будто это история русской тайной полиции.

Доктор Уизерс медленно подошёл к столу и легко положил руку на огромную калабасовую трубку, стоявшую на особой подставке.

— Тёплая, — мягко проговорил он.

Руфус Боттомли выглядел почти пристыженным.

— Да, — признал он.

— Я знаю тебя двадцать лет, Руфус, и знаю, что единственная причина, которая может заставить тебя переключиться с твоих проклятых торпедок на почтенную трубку — беспокойство, причём довольно серьёзное. Что на сей раз?

— Чему ж ещё быть? — беспомощно взмахнул пухлой рукой доктор Боттомли.

— Энн?

— Конечно. Знаешь, два года не уменьшают боли.

— Знаю.

Лицо доктора Боттомли посерьёзнело — настолько, что даже дурацкая эспаньолка смотрелась серьёзно.

— Как она?

— Моя очередь давать беспокойный ответ. Какой она может быть?

— Конечно, я приду повидать её. Для меня это главная причина столь беспечно принять приглашение мистера Вейнберга. Наверное, ты догадался?

— Да.

— Думаешь… есть хоть какая-то вероятность, что она узнает меня?

Доктор Уизерс покачал головой.

— Если бы я только знал… — пробормотал Руфус Боттомли. — Если бы я только знал, кто…

Зубы его плотно стиснулись под развевающимися усами. Рука сжала чёрную сигару и медленно её раскрошила.

Покончив с этой запиской, Дрю Фернесс встал из-за стола, расположился, вытянув длинные ноги, в моррисовском кресле и взял последний номер «Журнала английской и германской филологии».

Маленькая старая леди на диване оторвалась от вязания.

— Кого ты писал, Дрю?

— Кому, тётя Белль, — автоматически произнёс он.

— Не знаю, почему ты ожидаешь, что я буду так говорить только оттого, что ты учитель английского. Уверена, твой дедушка не выдержал бы и минуты столь высокопарных разговоров. Помню, как…

Дрю Фернесс спокойно читал, пока знакомый анекдот не был завершён и тётушка не повторила свой вопрос:

— Чьё письмо?

— Ф. Х. Вейнберга. Помнишь, тётя Белль, это тот кинопродюсер, что ставит «Пёструю ленту».

— О, — на круглом личике тёти Белль появилось лукавое выражение. — Скажи мне, Дрю, это один из них?

— Откуда мне знать, тётя Белль? Думаю, он еврей, если ты об этом.

— Ты очень хорошо знаешь, что я имею в виду не это. Я имею в виду, — пояснила она, — это один из Них?

— Ну же, тётя Белль, не будем опять это начинать.

— Это он тебя ударил? Ты пошёл с ним встретиться и вернулся домой весь фиолетовый. Ты меня не обманешь. Что он пытался дать тебе сказать ему, Дрю?

— Прошу тебя. Тут интересная статья Бретериджа об авторстве «Владения похоти».[21] Кажется, он разрушает некоторые из предвзятых мнений.

По-видимому, это сдержало тётю Белль. Она хранила молчание. Но Дрю Фернесс не вернулся к «ЖАГФ». Вместо этого он вспомнил тот день на студии и нелепо унизительную сцену в магазине, куда очаровательная мисс ОʼБрин отвела его освежиться. Он опасался, что, должно быть, произвёл очень жалкое впечатление на эту юную леди — едва ли достойное одного из ведущих специалистов по проблеме Уильяма Айрленда[22] и источников его поддельных пьес. Он задумался…

— Дрю…

— Пожалуйста, тетя Белль. Оставь меня одного. Мне нужно заниматься.

— Заниматься! Как будто ты всё ещё школьник, а не профессор. Но ты просто так от меня не отделаешься. Дрю, я видела сегодня на улице человека.

— Это не слишком удивительно, не правда ли?

— Он прятался, Дрю. Прятался прямо перед этим домом. Ты не можешь говорить, что это ничего не значит. Они повсюду. Это Они. Человек даже у себя дома не в безопасности, Они шпионят повсюду.