— Тогда он сделал это сам!

— Лошадиные перья! Я тоже так думал, пока не получил медицинское заключение. Никто не мог бы подделать этот выстрел. Он выжил только потому, что пуля соскользнула с ребра. Маленькая доля дюйма в сторону, и итог был бы фатальным. Имитируя выстрел, стреляешь в плечо или ногу; никто не попытается промазать мимо сердца на волосок. Нет, сделавший этот выстрел имел серьёзные намерения.

— Думаю, так и есть, — с сожалением промолвила Морин. — Было бы так просто. И из всех них я предпочла бы убийцей его.

— Он всё ещё может им оказаться. Ведь то, что кто-то пытался убить его, не доказывает, что он невиновен в убийстве Уорра; это значит лишь то, что у нас их, возможно, двое.

— Но, — настаивала Морин, — мужчины не бреются перед сном. Это неестественно. Я наблюдала за братом. Он всегда бреется либо с самого утра, либо перед тем, как выйти куда-то вечером, — иногда оба раза, но это дело он ненавидит. Ему и в голову не придёт бриться перед тем, как лечь спать.

Лейтенант Финч вспоминающе потёр подбородок.

— Подождите, пока он женится, — сказал он. — Подождите, пока выйдете замуж; тогда поймёте, зачем мужчины бреются на ночь.

— Но мистер Ридгли холост. У него не должно быть таких привычек.

Лейтенант Финч встал.

— Знаете, мисс ОʼБрин, вы, пожалуй, знаете много того, что не стоит знать хорошей девочке; но, думаю, вы всё-таки искренни.

И он удалился.

Главное кушанье за ланчем озадачило Морин. На обоих концах большого блюда лежали горки зелёного горошка и хрустящей жареной лапши, но массу в центре она определить не могла. Это походило на яичницу, но не вполне. Попробовав, она всё ещё была не уверена. По вкусу напоминало валлийского кролика,[110] но не вполне.

— Что это? — спросила она, наконец, Джонадаба Эванса. Они ели вдвоём, поскольку миссис Хадсон, цепляясь за классовые различия как за малый остаток прочности посреди хаоса, кормила сержанта Хинкля на кухне.

— Вам нравится? — заботливо осведомился мистер Эванс.

— Очень даже. Так вкусно.

— Я так рад, — он помолчал. — Понимаете — это я сделал.

— Вы?

— Да. Нашлось определённое удовлетворение в том, чтобы что-то сделать. Я терял уверенность в себе. В таком состоянии я часто нахожу целесообразным подтвердить свои способности на кухне, и, поскольку особенно горжусь своим фондю, то попытался его сделать.

— Как вы это готовите? Надо будет как-нибудь попробовать на брате. Видите ли, я исхожу из того принципа, что если стряпнёй можно удовлетворить брата, то муж, когда придёт время, будет предрешён.

Мистер Эванс просиял.

— Возьмите небольшую сковородку, — начал он. — Железную, желательно. Растопите на ней приличный кусок сливочного масла. Добавьте кусочки сыра — любого сорта на выбор — и медленно расплавьте их. Вы извините меня, если мои определения количества не вполне точны? Я не из тех, кого можно назвать метрическим шеф-поваром.

— Боюсь, я тоже, — сказала Морин, — но постараюсь уловить суть.

— Теперь, — голос мистера Эванса всё теплел, — сыр расплавился — золотой лавой. Снимите сковороду с огня — важный и часто пренебрегаемый шаг. Вылейте на неё яйца — одно или полтора на человека — и добавьте соли и вустерского соуса[111] «по вкусу», как положено выражаться толковой поваренной книге. Перемешайте вилкой яйца и сыр и верните сковороду на очень слабый огонь. Продолжайте, как можно медленнее, непрерывно помешивать; поскольку в результате должно быть — я убеждён — невозможно сказать, где кончается сыр и начинаются яйца. Когда масса по своей консистенции сама отделится от сковороды, фондю готово. Если хотите добавить финальную дань почтения глазу, а также языку, подойдут несколько капель паприки. Но, умоляю, не добавляйте веточки петрушки; ибо я согласен с великим Алексисом Сойером,[112] что ни одну еду не следует украшать тем, что останется на тарелке несъеденным.

— Вы заставляете это звучать даже лучше, чем ощущаться на вкус, — улыбнулась Морин.

— Надеюсь, это не так! — в ужасе вскричал мистер Эванс. — Ненавижу поваров, чьё единственное искусство заключается в блистательных речах. Идеальный повар должен быть глухонемым и, желательно, неграмотным, чтобы свободно творить без конца лишь вкус.

Морин сделала ещё один глоток фондю и позволила его сырной насыщенности раствориться в своих ликующих рецепторах.

— Но я делала то, что называют фондю, — сказала она. — Это было что-то запечённое с панировочными сухарями и прочим.

— Знаю, — кивнул мистер Эванс. — В современных поваренных книгах эта пудинговая мерзость известна под блистательным именем фондю. Но Брийя-Саварен,[113] — с не столь уж неоправданной гордостью промолвил он, — поддерживает мой подход.

— И вы вновь ощущаете себя счастливым и довольным собой? После такого вы, конечно, должны испытывать эти чувства.

— Не знаю. Конечно, я чувствую себя лучше, но всё же — я знаю, что я неплохо пишу и несколько лучше готовлю, а было время, когда я считал себя сносным криптоаналитиком-любителем.

— Крипто?..

— Разгадчиком кодов. Интерпретатором шифров — только не думайте, что я путаю эти слова.

— Понимаю. Вы имеете в виду, что застряли на чём-то. Это не может быть тот список цифр из портфеля?

— Моя дорогая юная леди, это не только может быть; это так и есть. Я потратил большую часть двух последних дней на эти абсурдные цифры и до сих пор даже не знаю, составляют они закодированное сообщение или шифр.

Он словно колебался.

— Я могу как-нибудь помочь? — спросила Морин. — Не то чтобы я что-то знала о крипто…

— …анализе, — закончил он за неё. — Да, можете. Вы столь любезно выслушали мои скромные замечания по кулинарии. Вдруг вы были бы столь же любезны выслушать описание моих тщетных попыток интерпретировать эти цифры. Порой посторонний ум…

— Конечно, — сказала Морин и с сожалением сунула в рот последний ещё оставшийся кусочек фондю.

— Хорошо, — маленький человечек достал из жилетного кармана стопку бумаг и разложил их на столе. — Прежде всего, вот копия списка:

20518

25414

25723

20974

25191

25585

22394

25237

— Как вы думаете, на что должны указывать эти цифры? — добавил он.

— Бог знает. Может, это список облигаций или номера фальшивых банкнот.

— Боюсь, что номера банкнот намного длиннее и содержат, помимо цифр, буквы. Например, — он извлёк бумажник, — вот пятёрка с номером E41619027A. Насчёт облигаций я не столь уверен; но если бы это был список номеров чего-либо, эти цифры были бы расположены в правильной числовой последовательности. Нет; рассмотрим обстоятельства, при которых они были найдены — в портфеле Стивена Уорра, из которого всё остальное было тщательно извлечено. С долей вероятности возможно, конечно, что этот клочок бумаги остался незамеченным; но куда более вероятно, что мы нашли этот список, потому что его специально для нас там оставили. Далее, всё остальное в этой комнате, с возможным исключением того сбивающего с толку осколка стекла, было целенаправленными, пусть и вводящими в заблуждение, уликами, причём холмсианского происхождения. Не логично ли тогда предположить, что эта бумага тоже улика, а её решение должно быть найдено путём применения холмсианских методов?

— Думаю, пока всё верно, — нахмурилась Морин.

— Итак, тогда я спросил себя, когда Холмс расшифровывал сообщение, подобное этому? Очевидно, интерпретация таких простых шифров, как пляшущие человечки или движение свечи в «Алом кольце», для нас бесполезны. Но я быстро припомнил великолепную начальную главу «Долины ужаса», этой странной клеветы на американское рабочее движение. Вы, без сомнения, помните сообщение, полученное Холмсом от Порлока, единственного изъяна в цепочке прислужников профессора Мориарти.