Она приняла пиво от миссис Хадсон и немного удивилась какой-то незаметной перемене во внешности этой женщины. Та была, как всегда, нарочито непривлекательна, но что-то в её глазах потеплело.

— Через что-то она прошла, — пробормотала Морин, опускаясь в кресло рядом с лейтенантом.

— У них у всех что-то за душой, — сказал он. — Посмотрите на них.

— Вы сегодня здесь официально? — спросила она.

— Нет. Просто один из ребят. Я в отпуске. Понимаете…

Но в этот момент четверо «Иррегулярных» заняли свои места, а доктор Боттомли, всё ещё стоявший у стола, постучал, призывая к порядку.

— Миссис Хадсон, — начал он, — мисс ОʼБрин, лейтенант, мой дорогой Ватсон. Вы четверо сегодня удостоились большой чести быть избранными для участия в особом заседании «Иррегулярных сил с Бейкер-стрит». Удивительные и невероятные вещи случились сегодня со всеми нами; и мне показалось, что лучше всего созвать это совещание, где каждый из нас сможет поведать свою историю. Какое отношение эти истории имеют к смерти Стивена Уорра, похоже, можно только догадываться. Моё собственное приключение, например, демонстрирует едва ли что-то большее, нежели тот факт, что мои выдержка и контроль над ситуаций не таковы, как я думал. Впрочем, лейтенант Джексон, как и вы, сержант, надеюсь, вы внимательно выслушаете эти рассказы и, быть может, поспособствуете нам отделить зёрна от плевел. Выслушав ваш совет, мы будем определённо знать, есть ли у нас какие-либо сведения, чтобы представить их лейтенанту Финчу. Мрмфк. Теперь, без дальнейшей преамбулы, представлю вам первого выступающего: профессор Дрю Фернесс.

Фернесс встал и подошёл к столу. Машинописный текст дрожал в его руках, как осиновый лист. Пока он оглядывал аудиторию, Морин поймала его взгляд и намеренно подмигнула.

Это подмигивание было задумано в знак уверенности и ободрения. И в этом качестве оно стало прискорбным провалом. Голубые очи Морин, в покое или действии, никогда ещё не принуждали мужчину выглядеть столь беспомощным и застенчивым.

Но Дрю Фернесс решительно откашлялся, ещё раз дёрнул за воротничок, оставлявший его кадык в бесстыдной наготе, и начал читать своё повествование.

 Не отказывайте в доверии нижеследующим повествованиям лишь потому, что они рассказаны от первого лица «Иррегулярными», а не от третьего лица автором. Каждое из этих приключений составляет неотъемлемую часть дела Уорра; и автор заверяет, что каждое из них имело место в точности так, как описывает его главный герой.

Э. Б.

Неизбежным образом, из всех людей учёный наименее сведущ в описании подробностей своей собственной жизни. Всякий создатель изящной словесности, будь он поэтом, романистом, драматургом или эссеистом, в той или иной степени является автобиографом. Писатель иной профессии, будь то хирург, рассказывающий о произведённой операции, юрист, готовящий отчёт, или химик, сообщающий о своих исследованиях, описывает события из собственной жизни, являясь, по крайней мере, в своих глазах, главным их героем. Даже популярный биограф описывает себя, изображая своего героя, ведь образ смотрящего на портрет виден в зеркале рядом. Но учёный, будучи скромнейшим из всех личностей, не должен излагать ничего, кроме внешних фактов. Даже его собственное критическое суждение, его чувство равновесия должны быть приостановлены, пока он прикладывает все усилия, дабы записать с мельчайшей точностью то, что другие сказали, подумали и сделали до него.

Итак, вы легко можете представить трудность моего положения. О произошедших со мной событиях следует поведать; и их своеобразная природа такова, что сам я должен выглядеть ведущей фигурой. Как видите, я уже нарушил научные каноны самим употреблением слова «я», и, сделав это, я чувствую себя смущённым и неуместным.

Но довольно этой преамбулы. Позвольте мне просто попытаться рассказать то, что произошло, и умоляю вас о терпении к моему неумению это сделать. Я не буду следовать никакой литературной формулы, кроме высказанной Королём Червей:[59] начни с начала и продолжай, пока не дойдёшь до конца, а там остановись. (Прибавлю, что меня уже преследуют угрызения учёной совести. С величайшим трудом я удерживаюсь здесь от указания точной сноски на источник моей цитаты.)

Этим утром я встал рано — полагаю, раньше, чем кто-либо здесь, не считая миссис Хадсон и сержанта Ватсона, который, полагаю, не ложился вовсе. Быть может, по природе своей я не жаворонок, но сочетание университетских занятий в восемь часов почти каждого утра и веры моей тётушки в разумность старых пословиц сделало меня таковым.

Миссис Хадсон, чья хозяйственность вызывает у меня благоговение и удивление, уже занималась делами на кухне. Как только я побрился и спустился по лестнице, ко мне донёсся аромат свежего кофе. Там же я нашёл и достойного сержанта, наслаждавшегося своего рода закуской перед концом службы. Не нужно иметь дедуктивных способностей последователя Холмса, чтобы заключить по тарелкам, стоявшим перед добрым сержантом, и оставшимся на них фрагментам пищи, что он уже съел пару яиц, немного бекона, тарелку овсянки и то блюдо, что, полагаю, известно под именем «пшеничных оладий». В тот момент он угощался весьма соблазнительным на вид пирогом-штрейзелем,[60] который, как сообщила мне миссис Хадсон, она приготовила специально для герра Федерхута.

Я завидую людям, способным есть таким образом, особенно за завтраком. Иногда, после захватывающего теннисного сета, я могу сделать то же самое; но в целом моя осёдлая жизнь сделала меня неспособным к таким гаргантюанским или, используя более автохтонную идиому, баньяновским[61] подвигам. По утрам я не нуждаюсь ни в чём, кроме небольшого стакана томатного сока, одного ломтика хорошо высушенного тоста и чашки кофе.

Миссис Хадсон как будто разрывалась в своей преданности. Будучи когда-то студенткой, слушавшей курс диетологии, она восхищалась простотой и сдержанностью моего заказа, но как женщина, если я верно интерпретировал её взгляд, она испытывала определённое уважение к мужественной ненасытности сержанта Ватсона.

Волнения предшествующего вечера, однако, привели к тому, что я превысил свой обычный режим на вторую чашку кофе. Твёрдо отбросив искушение заказать третью, я вышел из кухни (где сержант предавался экспериментам с различными джемами, привезёнными мистером Вейнбергом из Англии) и прошёл в эту комнату, дабы произвести эксперимент, пришедший мне на ум в связи с листком цифр в портфеле Стивена Уорра, когда в зверь позвонили.

Не уверен, был ли слышен этот звонок на кухне. Если и так, то его легко можно было не заметить, поскольку сержант предавался иным занятиям, а миссис Хадсон готовила новую порцию штрейзеля. Как бы то ни было, после того, как звонок в течение нескольких минут оставался без внимания, я решил ответить на него сам.

К глубокому моему сожалению, я не могу описать молодого человека, стоявшего в дверях. Он был примерно моих лет или немногим моложе, среднего роста, темноволос и одет совершенно неприметно. Замечательно в нём было лишь то обстоятельство, что он опирался на костыль, зажатый в левой подмышке, хотя левая нога его неискушённому глазу казалась вполне нормальной.

— Два-два-один-бэ? — произнёс он.

— Да, — отвечал я.

По некой причине этот ответ словно удручил его.

— Спасибо, — проговорил он и повернулся, собираясь уйти.

Мне это показалось непонятным. Новый номер дома, 221б, был чётко указан цифрами, недавно нанесёнными на притолоку. Какой смысл звонить в дверь, чтобы узнать этот номер, а затем уйти, получив подтверждающий ответ?