«Так я и знал, всего лишь глина покрытая позолотой»

Не успевший до конца обратится духаншик скреб по камням когтями и не до конца отросшими перьями, щелкал зубастой пастью. Но после того как Шама отрубил ему крылья, руки и ноги, затих.

— Я видел в этом мире достаточно, жрец. Достаточно долго, чтобы знать, что в нем есть только одна справедливость. И одно правосудие. Это справедливость сильного и правосудие меча. — Прорычал Шама и обрушил клинок на все еще корчащееся на полу существо. Тварь испустила долгий то ли клекот то ли крик и перестала шевелиться.

Пройдя через окаймленный, стоящими вдоль мощных каменных стен рядом аккуратных домиков, усаженный нелепо обрезанными деревцами, рассеченный выложенными цветными камешками тропинками, засаженный клумбами с веселенькими цветочками, кустиками и аккуратно подстриженной травой, украшенный небольшим прудиком с весело плавающими по ним пестрыми утками, обширный двор, они, перейдя через протянутый над весело журчащим по плоским камням русла ручейком, резной деревянный мост, миновали стоящее в тени раскидистого дуба газебо и летнюю кухню, остановились у огромного не уступающими размером главному строению одаля длинного приземистого амбара. Гретта огляделась вокруг. Тяжелые, мощные в полтора обхвата бревна, не уступающие иным замковым, оббитые полосами расчерченного слегка тронутыми ржавчиной клепками, железа ворота, угрюмая сланцевая двускатная крыша. Все это резко контрастировало с яркими клумбами и жирными самодовольными утками. Если большая часть укрытого за каменными укреплениями пространства больше напоминало виллу ушедшего на покой ромейского вельможи, то этот амбар напоминал донжон крепости. Или тюрьму. Гретта не знала, что она ненавидит больше. Парки и садики всегда казались ей обманом. Хитрой уловкой, направленной на то, чтобы усыпить бдительность. Крепости наводили на мысли о бесчисленных боях, где каждый хотел ее покалечить, убить или изнасиловать. А то и все сразу. Что касается тюрем… Что же память о проведенном в тюрьмах и долговых ямах времени также не имела не слишком много светлых моментов. На мгновения Гретта задумалась. А были ли они вообще в ее жизни? Светлые моменты? Постоянные скитания, кровавые контракты, драки, засады поножовщины и перестрелки. Залечивание ран, вонь палаток полевых госпиталей, кислое трактирное пиво, пьяные взгляды, грубые шутки, и снова грязь, опасность и ожидание удара в спину от своих, постоянно меняющихся «боевых братьев» желающих видеть ее либо мертвой либо с раздвинутыми ногами. Интриги и предательство. Безразличие и жадность. Вот все, что она помнила. Что же ей было не в первой.

Один из воинов из, то ли охраны то ли почетного эскорта Шамы придвинулся слишком близко и она развернувшись ухмыльнулась ему в лицо. Пусть знает, что она не боится. Слишком уж много подобного дерьма уже успела выхлебать.

Полускрытое решетчатым забралом лицо воина дрогнуло. Широко растянув рот в глумливой ухмылке латник, повинуясь жесту толстяка, отодвинулся от наемницы, подошел к воротам и крякнув от натуги потянул на себя огромный, тяжелый даже на вид, выточенный из цельного комеля дуба засов. Брус со скрежетом проехавшись по покрытым жиром пазам ушел в сторону и остановился. Остальные стражники налегли на створки. Двери амбара медленно, ужасающе медленно открылись. В нос Гретте ударила волна сырости, мощный грибной дух и что-то еще. Альдофф сразу узнала этот запах. Он часто ее преследовал. Запах разложения и гниющей плоти. Она сталкивалась с ним на полях сражений. Вдыхала его в разоренных деревнях, чувствовала, сдирая с поверженных трофеи. Тошнотворно сладковатая вонь смерти была знакома ей слишком хорошо, чтобы ее проигнорировать.

Чтобы бы там ни хранилось, похоже оно давно подохло

— Мясной гриб. — Причмокнув губами Шама вытер ладонью заливающий лоб пот и уперев руки в колышущиеся при каждом вдохе бока оскалился. — Вы, южане, частенько называете его сокровищем севера. Редкая штука. Даже здесь, в топях. Очень редкая. И растет только там, где его довольно трудно достать. Урочища. Поганые это места, знаешь ли. Стоит зазеваться и либо надышишься какой-нибудь дряни, либо тебя сожрут твари. А самое обидное… Грибницы не стоят на месте. Они переходят. И если тебе повезло набрести на пару шляпок, твердо можно было быть уверенным только в одном. Через пару месяцев там ничего не вырастит. — Покосившись на раскрывшиеся двери, толстяк лениво пошевелил пальцами. Двое воинов, подойдя к висящим на воротах жировым лампам споро заработали кресалами. — Все, что точно известно о мясном грибе, это то, что он не любит свет и любит влагу. Проводники способные предугадать места роста шляпок ценятся на вес золота. — Наблюдая за медленно разгорающимся на фитилях пламенем толстяк криво усмехнулся. — Знаешь в чем состоит разница между моим народом и вами, южанами? У нас конечно много различий. Рост, цвет кожи… Но культура на мой взгляд намного важнее. Образ мыслей. Привычки. Характер. — Подняв руку Шама провел пухлыми пальцами по истекающему потом загривку. — Большинство из нас, жителей Подзимья, принимает все так как оно есть. Мы не любим копаться в причинах и следствиях, предпочитая объяснять все волей богов или порядком мироустройства. Предпочитаем решать проблемы лишь, когда они уже наступили. Что же. Это дарит нам спокойный сон и способность не дергаться понапрасну. Но вам, имперцам, всегда любопытно. Вы пытаетесь дойти до сути и если можете, меняете ее в свою пользу. Именно потому империя сильна и богата, а мой народ до сих пор прозябает в дикости и нищете.

— Но не ты. — Не выдержала Гретта и тут же прикусив язык отвернулась в сторону.

— Не я. — Гордо кивнул Шама. — Я давно понял, что мир меняется. Он никогда не стоит на месте и завтра будет не таким как сегодня. Еще когда был простым воином, и только выйдя из бойцовских ям, вместо того, чтобы убраться подальше от пленивших меня южан, я решил попытать счастья в землях империи. Однажды я попал в сулджук. На границу черных песков. И понял мир не просто меняется. Он всегда движется только вперед. Становится все сложнее и богаче. И либо ты будешь меняться вместе с ним, либо тебя просто сметет. Именно потому наш народ чахнет и хиреет а ваш лишь множится и крепнет. Когда я вернулся на родину я первым делом пошел в дом книгочеев в Ислеве. Начал спрашивать у них как растут грибы. Любые грибы. Отдал им все золото, что у меня было. И три дня слушал, что они мне говорят. Я узнал, что такое грибница. Понял что грибы не трава, как я думал раньше, а скорее живое существо. Со своими желаниями и возможно даже мыслями. А потом задумался, чем может питаться грибница мясного гриба. Сюда в топи я вернулся уже готовым. — По сигналу толстяка вооружившиеся лампами воины подняли их над головой. — Смотри.

Повернувшись к освещенному неверным светом потрескивающего пламени входу в амбар наемница сделав маленький шаг вперед, всмотрелась в полутьму и с трудом сдержала рвотный позыв. Трупы… Они были всюду. Посреди амбара проходил глубокий ров, сочащаяся влагой яма заполненная телами. Вздутые синюшные, покрытые язвами бока свиней, перемежались с торчащими ребрами и рогами тощих коров, птичьими перьями, и выпученными бельмами лежащих кверху копытами овец. Гретта сделала шаг назад, но на плечо ей опустилась тяжелая, закованная в сталь ладонь.

— Смотри. — Повинуясь ленивому жесту толстяка держащий в руке, невесть когда извлеченный из ножен меч, воин грубо подтолкнул наемницу к самому краю рва. — Смотри внимательно, моя дорогая.

И ей ничего не осталось кроме как смотреть. Расползающаяся кожа, кольца сине алых кишок, лопнувшие, истончившиеся мышцы, сочащаяся слизь. Ковер истекающей гноем плоти был будто бы оплетен сотнями нитей. Короткие и длинные, натянутые и будто бы расслабленные, врастающие в плоть и просто лежащие рядом, некоторые достигали толщины пальца, другие были настолько тонки, что еле заметны взгляду. Жуткое переплетение начиналось от входа и уходило во тьму, и сейчас Гретта наконец поняла. Эти нити… они были живыми. И не просто живыми. Хаос слизистых жгутов неторопливо, переползал с места на место. Тонкие щупальца рыскали в воздухе и найдя лазейку жадно впивались в свое кровавое подношение. Мышцы кости, перья и жилы медленно, но неотвратимо, всасывались в чудовищную мешанину корневищ, расходясь по ее отростками пульсирующими волнами. Увиденное завораживало. Больше всего на свете ей хотелось отвернуться или закрыть глаза, но она почему-то продолжала смотреть. Среди туш животных были и человеческие тела. Мужчины и женщины, старые и молодые, лежали тут и там, скорчившиеся на дне ямы будто бы они уснули на земле и теперь страдали от холода. Внезапно нога ближайшего к ней трупа, молодой девочки, почти подростка, слабо дернулась, рот открылся и исторг слабый, еле слышный стон. Будто бы почувствовавшие движение нити метнувшись к телу оплели его плотным ковром. Заползли в рот, уши, глаза, опутали руки и ноги, впиваясь в кожу. Тело затряслось, выгнулось дугой и тут же расслабилось. Губы девушки, а точнее того что от нее осталось, растянулись в блаженной улыбке. Желудок Гретты окончательно взбунтовался и прежде, чем она успела что-то сделать первая порция рвоты выплеснулась ей на грудь, прямо на новую рубашку. Вторая окропила сапоги и землю вокруг.