Отступающие солдаты, собравшиеся позади, порывались бежать к мосту, но не решались на это без команды. Выстрел словно вернул Гильяма в реальность. Он поднял в воздух меч и гаркнул, насколько хватало голоса:

— Это всего лишь чёртовы гоблины! Те, сзади, куда хуже! Вперёд!

Ободрённые солдаты ринулись вперёд. Высокий гоблин же что-то прокричал, и толпа его сородичей забурлила, пришла в движение. Однако, вопреки ожиданиям Гильяма, они всего лишь разбежались вдоль берега и принялись что-то вертеть над головой. Что за чертовщину они задумали?

Королевская пехота ступила на мост, ощетинившись алебардами, совершенно уверенная, что пройдёт через ряды гоблинов, как нож через масло… И тут же попала под настоящий град из камней. Маленькие, не больше куриного яйца, но с острыми гранями, они попадали в незащищённые части тела, коих у пехоты находилось предостаточно, и первые, кто ступил на мост, уже лежали с окровавленными лицами.

Озлобленные солдаты, подгоняемые окриками напиравших сзади, пробирались по телам братьев по оружию, стремясь добраться до мерзких коротышек, но обстрел не прекращался ни на мгновение. Вот вперёд выскочил сержант, но не успел даже открыть рта, как согнулся пополам, схватившись за губы. Между пальцев сочилась кровь. Шальной камень сбил с головы шлем, следующий угодил прямо в подшлемник, и сержант повалился без чувств.

Кто-то пытался перебраться через реку вплавь, но тонул под градом камней. Единицы добирались до берега, обессиленные течением и тяжестью промокшей стёганки, но там их ждала ещё более незавидная участь: кривые ножи гоблинов не знали пощады.

Некоторым солдатам всё же удавалось добраться до врага, прикрываясь щитами и даже вступить с ним в бой. И, пусть гоблины справедливо считались слабейшими и лишёнными дисциплины бойцами, чья животная ярость в мгновение ока могла смениться столь же животным ужасом, их было несравнимо больше. И каждый, кому удалось перебраться на ту сторону, тут же оказывался в галдящем круговороте когтей и ножей.

Гильям отъехал подальше от моста, чтобы не поймать ещё один выстрел из арбалета. На другой стороне моста разразилась кровавая мясорубка, но о быстром прорыве не могло идти и речи. По всему выходило, что этот путь к отступлению закрыт. Даже коннице уже не перебраться через нагромождение мёртвых и стонущих тел, под которыми самого моста уже не было видно.

Сзади напирали лагерные силы с бело-голубыми знамёнами, которые едва сдерживали обессилевшие пехотинцы. С другой стороны приближались полосатые тряпки с золотым львом, перед которыми ехал всадник в блестящем на солнце золочёном шлеме. Нужно уходить. Сейчас же. К Южным воротам путь закрыт. Оставалось лишь одно: пробиваться к Королевским.

Гильям протрубил в рог, и сотни измученных глаз обратились на него.

— К чёрту мост! — выкрикнул он. — К Королевским воротам!

— К Королевским воротам! — прокатилось по рядам, и началась давка.

Те, кто пытались прорваться через мост под градом острых камней, повернули назад, расталкивая остальных с животным упорством. Кто-то, не удержавшись, падал в реку, кто-то получал камнем в затылок или висок и падал замертво. Конные, пытаясь пробиться к спасению, безжалостно топтали пеших. Кто-то пытался прорубиться через ряды своих же, а кто-то, спасаясь от давки нёсся к лагерю, в надежде сдаться в плен.

Отступление превратилось в бегство. Безумное, позорное и лишённое всякого порядка. Сир Гильям Фолтрейн выбрался чудом и теперь с остальными всадниками во весь опор нёсся к городским стенам в надежде, что стража узнает цвет его накидки.

К счастью, ворота открыли ещё когда рыцари пронеслись мимо Горького холма. Ещё никогда смрад качающихся в петле мертвецов не казался Гильяму столь родным и желанным.

Решётка ползла вверх медленно, словно пьяная улитка, а створы ворот открывались, кажется, целую вечность, но, наконец, в город потёк ручей рыцарей и настигших их королевских солдат. Проигравших, израненных, едва стоявших на ногах от усталости… но живых.

Сегодня его величество проснулся раньше обычного. Горизонт ещё даже не посветлел, а он уже велел седлать коня. Эдвальд сгорал от нетерпения и ему хотелось лично осмотреть войска перед вылазкой.

Неожиданное появление короля вызвало среди солдат и рыцарей небывалое воодушевление. Они кричали «ура!» и «слава королю!», сжимали железные обереги в виде кулаков и звенели мечами о нагрудники. Это войско должно было пошатнуть у южан веру в победу, поколебать их верность и заставить выбирать между деньгами и собственной жизнью. А Эдвальд знал не понаслышке, что наёмники всегда предпочтут жизнь.

Увиденное настолько взбудоражило и воодушевило короля, что, благословив войско, он немедленно вернулся в замок и отправился в покои супруги. Эрниваль, дежуривший у двери, попытался было что-то сказать, но не посмел перечить его величеству и открыл дверь.

Агну король застал в окружении полудюжины служанок. Она сидела в просторной бронзовой ванне, украшенной орнаментами, ножки которой были выкованы в виде четырёх русалок, стоящих на хвостах. На столике рядом стояли открытые склянки с разноцветными маслами, порошками и бальзамами, а воздух пропитался сладкими цветочными ароматами. Судя по всему, королева только что закончила омовение.

— Оставьте нас, — махнула рукой Агна, и девушки поспешили покинуть комнату.

— Я не вовремя? — улыбнулся Эдвальд.

— В самый раз, — полным блаженства голосом ответила супруга. — Обнажаться пред мужем при свете дня — грех. Так написано в «Триедином пути», но владыка Калантар считает иначе.

Король улыбнулся и провёл пальцем по полированному краю ванной.

— Вижу, этой штуке всё-таки нашлось применение. Я заказывал её для Мередит, ещё когда мы поженились. Ещё до того, как узнал, что она ненавидит русалок и всё, связанное с морем. Предлагал отдать ванную на доработку, поменять ножки, но королева сказала, что будет мыться в ней, несмотря ни на что. Наверняка хотела, чтобы я ощущал вину.

— И ты ощущал?

— Ни капли. Единственная женщина, что когда-либо заставила меня по-настоящему чувствовать себя виноватым — моя сестра. Если бы я только сумел предотвратить её гибель…

— То никогда бы не обрёл Владыку, — закончила фразу Агна. — Не познал бы истину и не ступил на путь силы.

— Ты мудра не по годам, — улыбнулся Эдвальд. Он погладил жену по влажным волосам и добавил, помрачнев: — Если бы моя дочь имела толику той же мудрости, то догадалась бы, что Хельдерик лишь использует её ради собственной жажды власти.

— Мне казалось, переговоры прошли хорошо. Враги увидели нашу силу, а ты, муж мой… решительно отсёк гнилую ветвь родового древа.

Эдвальд кивнул.

— Ты права. Всё прошло лучше, чем могло бы. Болван Таммарен стоял с таким самодовольным видом… Будто собирался здесь и сейчас раскрыть все наши карты. Этой ночью он должен был прийти в замок с подробной схемой лагеря, но так и не появился. Наверняка попался. Не стоило доверять такое дело недоумку… Надеюсь, у наших врагов хватит душу воздать предателю по заслугам. На их месте я бы его не пощадил.

— Разве это помешает планам?

— Не думаю. Прямо сейчас отважные мужи Энгаты крушат лагерь захватчиков. И пусть нахальный южанин смеётся сколько угодно — голод и холод отучат его разевать рот. А за то, что назвал меня трусом, я возьму кинжал и вырежу ему улыбку на лице от одного уха до другого. Место придворного шута как раз пустует.

— Командир наёмников производит впечатление человека, который не привык отступать, — проговорила Агна. — Владыка высоко бы его оценил.

Эдвальд поморщился, но тут же улыбнулся и заговорил снисходительно:

— Знаешь, почему наёмников зовут псами войны? Псы хранят верность лишь тому, кто их кормит. Я слышал, как в осаждённых крепостях оголодавшие собаки загрызали псарей, которые растили их ещё щенками. Способность хранить верность вне зависимости от обстоятельств присуща лишь человеку. Верность идеям и убеждениям, верность своему богу. И я вижу в этом великую силу, которую ни один наёмничий командир не способен даже осознать.