Окончание очередного восстания отряд праздновал в одной из столичных таверн. Служба короне позволяла «Зубоскалам» не бедствовать, и выпивка тем вечером лилась рекой, поэтому воспоминания о нём у Дунгара остались смутные. В ту ночь он настолько потерял голову, что сделал своей боевой подруге предложение руки и сердца. Она же, к его удивлению, согласилась.

Горсть серебра, пьяный священник, и вот Дунгар Велендгрим и Фрида Бреккенбак — муж и жена. Наутро гном осознал, что произошло. Он попытался обратить всё это в шутку. «Похоже, одиннадцатая кружка вчера была лишней!» — сказал он и засмеялся. Вот только в душе ему было совсем не весело.

— Я же тогда тебе подыграла, — вздохнула Фрида, открывая дверь в каморку с кроватью и столом. — Понимала, что ты испугался, да и брак заключён не по гномьим обычаям… Но я и представить не могла, что после этого ты навсегда исчезнешь из моей жизни.

— Как видишь, не навсегда, — усмехнулся Дунгар.

Фрида обернулась, и он тут же помрачнел под её укоризненным взглядом.

— А ведь я сохранила его, — печально сказала она. — То кольцо, что ты тогда подарил на прощание.

Фрида вынула из кармана золотое колечко, как раз под размер её совсем не дамских по человеческим меркам пальцев. На нём красовался крупный рубин, который удерживала в пасти львиная голова.

— Иногда меня посещали мысли его продать, чтобы расплатиться с долгами, но… Рука не поднялась. Думала, совсем тебя забуду, если расстанусь с тем последним, что нас связывало.

— Мне стыдно, Фрида. Ты это хотела услышать? Стыдно так же, как тогда наутро. Боялся, что ты сочтёшь, будто я тебя споил и соблазнил…

— Соблазнил? Ты? — женщина раскатисто рассмеялась. — Ты ведь меня вроде хорошо знал? Неужто, борода дубовая, ты решил, будто я из тех девиц, что развесят уши после пары кружек и раздвинут ноги перед каждым, кто обещает жениться? Дорог ты был мне, болван… Не представляешь, как погано мне было на душе, когда поняла, что ты решил не возвращаться. Думала, вдруг, прознаешь, что я лесопилку выкупила, да решишь навестить, выберешься из своего банка…

— Так ты знала, что я там работаю? — в этот момент Дунгар почувствовал себя особенно паршиво.

— Да весь город знает. И что ты выпивкой проставляешься — тоже. Думаешь, откуда у тебя столько приятелей? А ещё про тебя говорят, будто бы ты в банковском хранилище на горе золота дрыхнешь, как дракон.

— Ну, это они, конечно, загнули, — махнул рукой Дунгар. — Не допускали меня никогда до хранилища…

Гном замолчал и вздохнул.

— Послушай, Фрида. Если сможешь, прости меня. Я тогда и вправду струхнул. Думал, ещё столько всего впереди, рано оседать да семьёй обзаводиться. А потом… Потом просто боялся, что приду, а ты накинешься, напомнишь мне, как я по-свински поступил. Или, что даже хуже, скажешь, что обо всём забыла, и видеть меня больше не хочешь.

— Признаться, я как только тебя увидела, сначала так поступить и хотела, — смутилась женщина. — Ладно. Выкладывай, что у тебя за дело.

Дунгар набрал в грудь воздуха и начал рассказывать.

— Один мой друг, настоящий друг, попал в беду…

Сестёр ордена Аминеи замечать на столичных улицах было не принято. Хоть девушки в белых одеждах сами по себе довольно приметны, но их отправляли по самым разным поручениям так часто, что горожане совсем перестали обращать на них внимание. Тихие, словно кошки, они появлялись на рынках и в лавках, покупали необходимые лечебнице травы и порошки, сообщали богатым и знатным господам, что заказанное ими лекарство готово.

Нередко видели белых монахинь и в бедняцкой лечебнице, что стояла при церкви Админки в восточном районе города, где они, подобно основательнице их ордена, помогали тем, от кого все уже отвернулись.

При этом если прежде молчаливые и скромные сёстры могли услышать брошенную вслед сальную шуточку, то теперь люди Энгатара боялись даже смотреть в их сторону. Наводнившие город братья Железной руки не оставили бы безнаказанной даже самую безобидную выходку в адрес служителей богов.

Поэтому монахиня, что в тот день трижды проделала неблизкий путь между замковой лечебницей и бывшим зданием банка «Феннс и Драйберг», осталась совершенно незамеченной. Раз за разом она пробиралась между спешащих куда-то посыльных и прогуливающихся горожан, мимо лавок и мастерских. Даже если бы кто-нибудь и обратил на неё внимание, то вряд ли сумел понять, что это одна и та же девушка — лицо белой сестры скрывал капюшон.

Её старания не прошли даром. Следующим вечером в назначенный час, когда все монахини отправились в Храм на молебен, с заднего двора лечебницы отправилась телега, запряжённая одной единственной кобылой. Старый Рутгер, что сидел на месте кучера, легонько тряхнул поводьями и лошадь тронулась.

Его путь вот уже двадцать лет оставался неизменным. Тихий скрип колёс слышался сначала в верхнем городе, потом на мосту Святого Беренгара, а после распугивал крыс на храмовой площади, разносясь негромким эхом. Дальше он раздавался между подпиравшими друг друга домами нижнего города, чтобы прекратиться лишь спустя полмили за Южными воротами.

Там, на кладбище при скромной часовне, которую даже не удостоили святого покровителя, находили покой те несчастные, что встретили свой конец в стенах Чёрного замка. В основном, разумеется, речь шла о замковой прислуге. Кого-то забирала болезнь, кого-то — старость, а кто-то становился жертвой несчастного случая, как тот поварёнок, сын кухарки, что опрокинул на себя чан с кипящим маслом. Там же находили последнее пристанище жертвы королевского правосудия.

К счастью старика Рутгера, он не видел лиц тех, кого он вёз. Мертвецы всегда были закутаны в саван, в котором их и хоронили.

В этот вечер в его телеге ехало тело бедной монахини, которую Матриарх сделала убийцей. Девушка, посвятившая жизнь врачеванию и избавлению от страданий, не выдержала тяжести греха и покончила с собой. Именно так Рутгер должен был говорить всякому, кому вздумается спросить, что он везёт. О том, кого он везёт на самом деле, старик поклялся молчать. Разумеется, за щедрое вознаграждение.

Он приближался к воротам стен Чёрного замка, когда из телеги донёсся тихий кашель.

— Тщщ! — коротко прошипел старик, не оборачиваясь. Караульные, конечно, никогда не отличались умом, но сообразить, что трупы не кашляют, наверняка сумеют.

— Эй, Рутгер! — один из них, полноватый мужчина средних лет с усыпанным веснушками лицом встал на пути лошади. Та остановилась и недовольно фыркнула.

Старик было нахмурился, но решил не подавать виду. Стражники любили развеять скуку, споря, кто нынче едет в телеге на кладбище. Спор выигрывал тот, кто оказывался ближе к истине. Но прежде они никогда не останавливали телегу, только спрашивали, пока он неспешно проезжал мимо.

— Кто на этот раз?

— Девчонка, — ответил старик, стараясь не выдавать волнения. — Монахиня, что недавно вздёрнулась.

— Ха! Я ж тебе говорил! — второй стражник ткнул первого локтем в бок и добавил, протянув руку: — Долг платежом красен.

Веснушчатый испустил печальный вздох, и в ладонь его напарника упала серебряная монета.

— Вечно ты выигрываешь, — насупился он. — Точишь лясы со служанками целыми днями, сплетни ловишь.

— Ну, а ты вечно пьёшь за мой счёт, так что не жалуйся, — отмахнулся второй.

Старик почесал поросший щетиной подбородок и протяжно вздохнул. Так, как умеют вздыхать только старики.

— Ребята, час уже поздний, — укоризненно проговорил он. — Не хотелось бы уснуть с поводьями в руках.

— Так мы тебя не просто так остановили. Караулам вот уж пару дней как велено проверять все телеги и повозки, покидающие замок.

— Вот как. Чего же ради?

— Девчонку одну из замка не пускать. Бриенна Эрштейн или как-то так. Имена, конечно, у этих имперцев — чёрт ногу сломит…

Рутгер занервничал. Не стоило соглашаться. Старый дурак. На то серебро, что ему заплатили за молчание, новую голову не купишь.