Странный тот тип, появление которого на аэродроме я так подробно описал, внимательно пригляделся к бледнолицему юному пассажиру и сказал ему:

— А ну-ка, парень, пойдем со мной.

И они скрылись за углом. До меня доносились их глухие голоса, однако слов разобрать было нельзя. Сообщника вербует, подумал я о лупоглазом. И тут мною по-настоящему овладела тревога. Надо было что-то предпринимать! Но что предпримешь, если один работник Аэрофлота, как видно, окончательно погряз в дискуссии о горьких напитках, а у другой на уме одни благоухающие жасмины и гордые нарциссы? В такой обстановке приходилось рассчитывать лишь на свои собственные силы.

Между тем на поле появились пилот и штурман и пригласили всех в самолет. Мы поднялись по шаткой стремянке и устроились на железных скамьях, установленных по обоим бортам. Странный пассажир уселся на краешке скамьи, у самой двери, а бледнолицый юноша напротив. Кстати, озноб у него прошел и лицо даже порозовело. С чего бы это?

Прежде чем взять курс на Читу, наш самолет должен был сделать еще одну посадку. И мне предстояло решить, когда злоумышленник приступит к активным действиям: на этом коротком отрезке пути или во время основного, длительного полета? А он-то наверняка  з н а л  это. Сидел со скучающим видом и беспечно поглядывал на землю через иллюминатор. Между прочим, его правый карман больше не оттопыривался: успел злодей куда-то перепрятать оружие насилия.

Тем временем самолет легко, по-стрекозиному опустился на такой же травяной аэродром и столь же легко вспорхнул. И только в воздухе я впервые до конца осознал весь ужас положения: пассажиры, в том числе и окончательно порозовевший юноша, сошли, а мы остались вдвоем. Если не считать укрывшихся в пилотской кабине летчика и штурмана.

Псевдозолотоискатель, мнимый лесоруб и лжекаменотес теперь расположился на скамье вольготно и по временам бросал на меня насмешливо-изучающий взгляд исправничьих оловянных глаз. Оценивает мою способность к сопротивлению, решил я. Но могу ли я действительно оказать его? Судорожно роясь в памяти, я желал восстановить какой-нибудь яркий эпизод своей жизни, хотя бы в далекой молодости. Где я, собрав в комок все физические и духовные силы, отбивал нападение дерзкого противника и повергал в прах… Увы! Услужливая память наотрез отказалась подсказать что-нибудь героическое — видно, таким уж незавидным воякой я уродился. Однако нельзя было подавать виду, что он мне страшен. С напускным равнодушием я порылся в портфеле, достал журнал и углубился в чтение. В салоне воцарилась напряженная тишина, прерываемая лишь натужным завыванием мотора.

Мне попалась статья как раз к случаю — о борьбе с угонами самолетов в международном аспекте и о возникающих при этом трудностях из-за различий в законодательствах разных стран и отсутствия единого подхода к возникшей проблеме. Следить за развитием авторской мысли стоило немалого труда: мешала параллельно работающая с неизмеримо большей интенсивностью моя собственная мысль, рожденная критическими обстоятельствами.

Я нисколько не сомневался, что судьба свела меня лицом к лицу с угонщиком. Но в чьих интересах он действовал? И, захватив самолет, куда погонит его: в Турцию, на Тайвань или на территорию арабских эмиратов? Какой назначит за меня выкуп и сможет ли моя редакция выплатить его, хватит ли грошей, как любит говорить наш бухгалтер Алексей Николаевич Васильев?

Вдруг в салоне запахло дымом. «Н а ч а л о с ь», — молнией пронеслось у меня в мозгу. Я оторвался от журнала и увидел угонщика с сигаретой во рту.

— Курить нельзя! — воскликнул я, стараясь перекричать шум мотора.

Но тот, едва глянув на меня, пренебрежительно махнул рукой. Поскольку, дескать, на карту поставлена жизнь, то стоит ли считаться с такими мелочами, как нарушение полетного режима? Значит, преступник уже отбросил все условности и окончательно  з а к у с и л  у д и л а!

Что делать? А если попытаться вот сейчас, в последнюю минуту, повлиять на отчаявшегося человека, отвлечь от преступного замысла? Надо заставить его читать!

Я вновь склонился над своим портфелем и, достав какую-то книжку, сунул ее в руку угонщика. Тот удивленно глянул на меня, но книгу все же взял.

Натужно завывал мотор, внизу под нами одна заросшая кедрачом и лиственницей сопка сменялась другой, самолет тянул и тянул прежним курсом. Прошло, наверное, с полчаса, и я почувствовал, как климат в салоне самолета заметно переменился. Будто все отрицательно заряженные частицы куда-то исчезли, уступив место положительным ионам и протонам. Я поглядел на своего спутника и на этот раз не заметил в нем ничего зловещего. Он сгорбился над книжкой, приблизив ее почти вплотную к глазам, сигарета в его руке давно погасла, и он забыл о ней. И представьте себе: странный пассажир  с м е я л с я. Давясь и отфыркиваясь, как смеется в классе украдкой школяр над чем-нибудь забавным, известным только ему одному. Оцепенение и напряженность вдруг слетели с меня: согласитесь, что смеющийся противник может считаться наполовину побежденным.

Впрочем, о полной победе говорить было рано. Мои ручные часы показывали, что до Читы осталось лететь не меньше сорока минут. За такой срок можно не спеша повязать всех пассажиров и подчинить своей воле экипаж. Тем паче, что в нашем случае пассажиров было не так уж много, а летный состав, забаррикадировавшись за обитой железом дверью, не подавал никаких признаков жизни.

Прикрываясь журналом, я украдкой глянул на угонщика: он продолжал читать. И захлебываться от душившего его смеха. Иногда его исправничьи глаза застилались слезами, и он, не замечая, вытирал их рукавом синтетической куртки.

Я дочитал свою статью и наконец постиг основную мысль автора. Его предложения сводились к следующему: если уж нельзя унифицировать все случаи угонов летательных аппаратов, то следует хотя бы устранить досадный разнобой в национальных законодательствах по преступлениям такого рода и подогнать их под один ранжир. Что ж, предложение, не лишенное здравого смысла.

А мотор, кажется, уже сбавил обороты, и внизу под нами показался читинский аэродром. Через иллюминатор были видны крохотные, как птички, самолеты и люди, копошившиеся возле них. Псевдозолотоискатель продолжал читать.

Заложив крутой вираж, наш самолет пошел на снижение, а мнимый лесоруб не отрывался от книжки.

Когда мы, мягко приземлившись, отрулили в самый тихий уголок летного поля, чтобы не мешать разбегу суперлайнеров, и остановились с замершим мотором, лжекаменотес перевернул последнюю страницу.

Мы выпрыгнули из самолета и по покрытым изморозью бетонным плитам зашагали к аэровокзалу.

— Замечательная вещь, — сказал мне угонщик, с заметным сожалением возвращая книжку. — Где купил?

Я отрицательно покачал головой, давая понять, что нет, мол, не покупал.

— Подарили?

— Да нет, просто вот взял и написал.

— Сам?

— Сам. С помощью жены, правда. Я писал, а она печатала на машинке.

— Слушай, друг… — внезапно перешел он на доверительно-интимный тон.

Я угадал, что он хочет сказать.

— Если понравилась книга — дарю.

Он бережно принял ее из моих рук.

— Слушай, друг, — заметно волнуясь, продолжал он. — А может, заглянем с тобой, — он кивнул на здание аэровокзала, — и раздавим по этому случаю бутылочку коньяку?

— Спасибо, я очень спешу в город.

— Понимаешь, у меня была выпивка, — продолжал говорить он, не меняя доверительного тона, — но я потратил на того бледненького паренька. Видел, как замерзал он, пришлось отогревать. Так, может быть, зайдем, а?

Я еще раз поблагодарил, и мы расстались.

Когда наша машина уже влилась в основной транспортный поток, устремленный к городу, я услышал тихое пение шофера Васи:

Но странное дело — каторжные напевы больше уже не тревожили меня и не бередили душу. Мне было хорошо. Наверное, такую нервную разрядку и умиротворенность испытывает каждый человек, только что предотвративший угон самолета.