Я хочу спать.

Мне нужно, чтобы его не было.

Мне нужно, чтобы он был рядом.

Мне нужно…

Я даже не знаю, что мне нужно.

За неделю до своего дня рождения я полностью отказываюсь от сна. Я слишком волнуюсь перед вечеринкой, чтобы даже обманывать себя, полагая, что засну. Там будет вся лондонская компания, возможно, придут Зак и Тео, будет Джеймс. Эрик может прийти просто ради того, чтобы его увидели. Рианнон будет там, жаждущая крови Джеймса. Яков будет там, жаждущий крови Эрика.

Я буду там, хотя предпочла бы просто быть дома с любимыми, есть торт и танцевать.

Однажды ночью я лежу на животе на диване и пытаюсь написать эссе об англосаксонских ценностях в "Беовульфе", когда открывается входная дверь. На секунду я слишком бредила и не могла уснуть, чтобы что-то сделать. Затем я вспоминаю о ноже Якова, спрятанном в ящике с нижним бельем, и вскакиваю на ноги, едва не отправив в полет ноутбук.

Не успеваю я дойти до своей комнаты, как из коридора появляется знакомая громоздкая фигура, и на меня падают два черных глаза в теневых впадинах, похожих на череп.

— Ты все еще не спишь, — говорит Яков без всякой интонации.

Я даже не заметила, что он вышел на улицу. Сейчас, наверное, около трех часов ночи. Я бросаю на него взгляд. — И ты тоже.

— Не могу уснуть, — говорит он.

Он поворачивается и уходит в свою спальню. В этот момент у меня щиплет глаза, тело тяжелое, как свинец, а мозг словно кто-то пытался выжать его насухо, как полотенце. Поэтому я следую за ним в спальню, прежде чем он успевает захлопнуть дверь перед моим носом. Он поднимает на меня бровь, но не пытается остановить.

— Ты превратил эту комнату в абсолютную катастрофу, — говорю я ему, глядя на бутылки, медленно скапливающиеся у изножья его кровати, на раскрытую книгу, лежащую вверх ногами на подушке, и на неубранное гнездо одеял. — Неужели мама никогда не учила тебя заправлять постель по утрам?

Он бросает на меня взгляд, словно хочет что-то сказать, потом делает паузу, затем отряхивает свою кожаную куртку и говорит: — Как будто у тебя не было слуг, которые заправляли бы твою.

— Ты имеешь в виду персонал, — говорю я, плечи немного напрягаются. — Сейчас двадцать первый век, дружок, мы больше не называем людей слугами.

— Нет, — говорит он. — Просто собачьи клички.

Меня это раздражает. Я не отношусь к нему как к слуге — я не заставляю его оставаться здесь и не принуждаю приносить мне коробки с макаронами каждый раз, когда он куда-то уходит, — и меня возмущает намек на то, что я так делаю. — Это другое дело.

— Конечно.

Призрак его слов проносится у меня в голове. Жестокая хозяйка — все равно хозяйка.

Я сжимаю губы и жую внутреннюю сторону щек, наблюдая за ним. Он бросает свою кожаную куртку на спинку старинного эдвардианского кресла из зеленого бархата. Прежде чем я успеваю что-то сказать по поводу его вопиющего пренебрежения к моей тщательно подобранной мебели, я теряю дар речи.

Яков раздевается.

Сначала это только его куртка и ботинки. Но потом он снимает с себя большой черный свитер и футболку под ним и бросает все это поверх куртки. Он начинает расстегивать свои потертые черные джинсы, и я отступаю назад, задыхаясь, как девушка в фильме ужасов.

— Прости? Я здесь?

Он приостанавливается, держа руки на поясе, и смотрит на меня, как на растерянную собаку.

— Ты никогда раньше не видела чье-то нижнее белье?

— Не без спроса! — возмущенно восклицаю я, хотя на самом деле это совсем не так.

Он смотрит на меня, как бы обдумывая мою точку зрения, а потом пожимает плечами, как бы про себя, и говорит: — Но ведь тебе не нужно оставаться, правда?

— Ты не можешь просто раздеться передо мной! — Мой голос звучит так же скандально, как у викторианской тетушки, увидевшей обнаженную лодыжку. — Мы живем вместе, мы не женаты!

Он полностью останавливается и смотрит на меня, а я в ужасе захлопываю рот. Понятия не имею, зачем я это сказала. Я ведь не монахиня и вообще не верю в брак, не говоря уже о том, чтобы ждать до брака чего-либо, не говоря уже о наготе, так что я понятия не имею, почему именно это утверждение вырвалось из моих уст. Мне не в чем винить себя, кроме недостатка сна и моего заторможенного мозга.

— Э-э… — говорит Яков, впервые за все время моего знакомства искренне удивляясь. — Прости? — Он поднимает руки от брюк вверх, словно я наставляю на него пистолет. — Рубашку надеть? — спрашивает он, дергая подбородком в сторону своей рубашки.

Мой взгляд переходит с его лица на тело.

Тело Якова не похоже ни на что, что я когда-либо видела. Он не обрюзгший, как все парни в наши дни, с идеальным шестикубиковым животом, прижатым к впалому животу. Яков крупный, с толстыми мышцами. Его грудная клетка выглядит так, будто она может обеспечить достаточную амортизацию, чтобы защитить вас от столкновения с большой силой удара. Его пресс образует толстый V-образный выступ над бедрами. Его предплечья выглядят больше, чем мои бедра, а по бокам каждого из них, словно по шву, бежит вена.

Татуировок на нем тоже больше, чем я предполагала. Две черные змеи сползают с его плеч и душат горло волка в середине груди. Луна, пронзенная ножом. Маленький желтый подсолнух. Шипы вокруг шеи и рук. Список лет, написанный готическим шрифтом. Дата.

Столько татуировок, а шрамов все равно недостаточно, чтобы скрыть их.

Яков неожиданно делает шаг вперед. Из-за его размеров по сравнению с размерами комнаты, из-за подавляющей массы его присутствия сразу возникает ощущение, что он слишком близко, что между нами просто не хватает пространства.

Я знаю, что он не прикоснется ко мне — Яков не прикоснулся бы ко мне, даже если бы умирала, — но у меня все равно перехватывает дыхание.

Я поднимаю взгляд. Он улыбается мне.

— Нравится то, что видишь? — нагло заявляет он мне.

— Что? — выплевываю я таким язвительным тоном, на какой только способна.

Он пожимает плечами. — Как хочешь.

— Здесь нет ничего, чего бы я хотела.

Я не лгу. А я лгу? Чего я снова хочу? Я хочу, чтобы он ушел. Я хочу, чтобы он был рядом. Я не хочу его совсем. Я хочу…

— Хорошо, — говорит он. Его торжественный тон разрезает мои мысли, как чистый клинок. — Тогда тебе пора, Колючка. Я сниму брюки, а мы не женаты.

И хотя это смертельный удар по моей гордости, потому что у меня не хватает смелости остаться, я распахиваю дверь и выбегаю из его комнаты, как олень, едва вырвавшийся из пасти волка.

Я даже не помню, как заснула той ночью. Все, что я помню, — это как я сердито ворвалась в свою спальню, как сердито ходила по комнате, как сердито думала, с какой стати он нашел в себе смелость вести себя так, как вел, и раздеваться передо мной, словно я не человек с пульсом, и как сердилась на себя за то, что заговорила о браке, словно какая-то ханжеская тетушка.

В конце концов я возвращаюсь в гостиную, смотрю на небо и мирную улицу Найтсбридж, где, я уверена, все уже мирно спят, и пытаюсь еще немного поработать над своим эссе. Я закрываю глаза, пытаясь прогнать свою комфортную фантазию, где профессор Стерлинг читает мое эссе через мое плечо, а затем нежно откидывает мои волосы в сторону, чтобы поцеловать затылок, но даже мое воображение не свободно от Якова Кавински в эти дни, потому что вместо него я представляю его большое тело и двух черных змей через его плечи и грудь.

Только вместо змей, душащих волка, — я, прижатая к его груди, а вместо двух змей — его руки на моей шее. Его большие пальцы надавливают на пространство под моей челюстью, заставляя меня откинуть голову назад. Я смотрю на Якова, на темные щели его глаз, на его рот, искривленный в странной полуулыбке.

— Будь со мной помягче, Колючка, — говорит он, его голос — низкое рычание раненого зверя. — Сделай мне больно, но нежно, жестокая госпожа, пока я не исчез.