В Портон -Даун к сосудам с чёрной геранью прикасаться боялись и катали стальные бочки только руками, затянутыми в толстые сталерезиновые перчатки - а худые, топорщившиеся костьми спины мятежников защищала только мокрая от пота гимнастёрка цвета хаки.

Поля Греции до сих пор пахнут нежным запахом мышьяковой герани - цветок, оказавшийся даже на гербе привезённого на английском крейсере короля эллинов. Будто насмешка…

Империя, когда-то давно, не допустила ошибки, переведя все мощности химических заводов на производство этих липких, вязких чёрных капель, пахнущих цветами и болью - они оказались незаменимы для подавления восстаний и недовольств. Идеальный полицейский газ…

Гершаль сам видел, как идут эти покрытые почти только голым мясом слепые скелеты, со слезшей, покрытой мерзкими, иногда уже лопнувшими пузырями, вобравшими всю лимфатическую воду. Как осторожны их движения - ведь даже легкое движение мокрой от крови и клеточных вод одежды могло причинить боль. После прикосновения Герани к коже обнажалась сама душа - которою уже не удерживали на земле расплавленные химией униформа и тело. Они шли на английские позиции, ожидая пули- а англичане, смеясь, пропускали эти пахнущие бойней, мясные колонны. Пусть все видят - что будет с осмелившимися бросить вызов Британии!

Гершаль, пожалуй, лучше всего британского кабинета знал - верность сравнения Черчилля с нынешним премьером. Если с Грецией Черчилль не ошибся, оставив Средиземное за Империей и Королевским Флотом, помешав русским приблизится ещё на шаг к Тяжёлому Континенту, то Эттли был не просто прав. Его вело само Провидение… Нет, что-то противоположное Провидению - но английский дьявол не допустил ошибки.

Он, как хищник, чующий запах крови, почуял, как что-то, раненое люизитом и английскими пулями, навсегда уходит из этого мира - умирать. Оно не будет защищать созданный им мир от Британии - и Эттли решительно вырвал Диск из его ослабевших рук или лап.

Объявлением войны, он окончательно развязал руки Монтгомери, который теперь смог направить на Ближний Восток дополнительные силы. И теперь ему уже, официально, было разрешено обращаться со всеми, держащими оружие и отказывающимися его сдавать- именно так, как это принято в зоне военных действий.

Теперь древний мандат Лиги стал никчёмной бумажкой, дешевле прогоревших акций, а Палестина навечно оставалась британским протекторатом.

Всю неделю, после объявления войны, траки “Шерманов” 23-ей бригады крошили древний камень. Гремели взрывы на Храмовой Горе, древние,пережившие ромеев, стены, рушились залпами двадцатипятифунтовых гаубиц.

Умаявшийся от жары британский солдат, вошёл в разбитый выстрелами танковых пушек, прохладный мусульманский храм. Посмотрел поставил кожаный ботинок на заваленную хрустевшим под его ногами мусором, осколками камня и разбитой эмалью Эвен Аштию, Краеугольный Камень Мира. Постоял, задрав голову к пролому в куполе - и пошёл дальше. Вероятно, к Суэцу - последней преграде, отделяющей всю Азию от Му. Неужели ниточка мутной воды сеж песчаных дюн остановит Империю на пути к рудным богатствам Тяжёлого Континента? Нет. Путь этого солдата лежал далеко...

В тот день, сам Бог сдался на милость Британии и Гершаль был тому свидетелем.

И зная это, он боялся британцев и того,что кто-нибудь у бригаде узнает о его настоящем происхождении куда больше, чем гнева своего Бога. Англичане были так же реальны и страшны, как их концлагеря в Эль Даба. И суд их был неправеден и скор - как выстрел из “Энфилда”.

В конце концов, это их винтовки стреляли, отстукивая чёткие ритмы страшных песен в лабиринте улиц. А Бог его отцов? Разве он послал батальоны танков, защитить свой народ и последний Храм Сиона?

ЭТИ МЫСЛИ БОЛЬШЕ НЕ ИМЕЛИ ЗНАЧЕНИЯ.

Он боялся англичан больше Господа Израиля - и был наказан вечной службой Второму Риму - Альбиону.

Но ведь можно же все оставит как есть. Зашить, не оставляя стока - и через неделю эта тварь свалится , горя от гнойного огня. Убийство есть грех. Но это проклятый англичанин! Может, его труп хоть немного искупит…

И вообще, какое это имеет значение.

Осмелившись дать пощёчину Империи, его нетерпеливый народ, те, кто не был уничтожен адом, смолой и туманом, были повергнуты во тьму третьего, последнего и вечного, Рассеивания…Израиль исчез. Исчезнет вместе с ним - наверное, последним иудеем на всём Диске. Его грехи и грехи его народа уже сочтены, а жизнь одного англичанина не удлинит и не сократит его пребывание в Шеоле.

Так кому нужна эта глупая месть?

Ведь Храма нет и некому, и не для кого его вновь строить…

Что ты там бормочешь, еврей? - голос полковника был на удивление миролюбив и спокен -для того,у кого в теле огромная, будто проеденная червями Ирода, дыра.

Похоже он, часть своего плача произнёс вслух. И проклятый англичанин, ненавистный англичанин всё это слушал!

Что ты там строить собрался? Домик себе? Забудь. Ты - мой, еврей. Придется пока что ещё послужить.

Гершаль не выдержал.

Оставьте меня в покое! - взвизгнул он, взмахнув кинжалом, - Да, я еврей! Ненавистный мерзкий жид!

Он почти плакал.

Но я, - сказал он отдышавшись, - Не ваш и не чей-то более там еврей! Я сам по себе жид! Наш народ… - сказал он сделав паузу(Мимолетная мысль о том,что у полковника в это время адски болит рана теперь доставляла Гершалю странное удовольствие ), - Мы все… Кто остался… Принадлежим нашему богу и никому более…. Господин полковник.

Шей, - лениво отозвался Тампест, - И не заблуждайся. Ты подписал контракт с Агентством. И потому принадлежишь мне. Ты - мой еврей.

Гершаль намеренно резко двинул внутрь и распорол лопаточками пинцета только зажившие, тонкие желтые стенки канала. Это должно быть больно. Он должен был увидеть боль. Даже если бы полковник сдержал крик - его разорванные мышцы бы задергались.

Полковник молчал. Заполняющаяся красной жидкостью полость была так равнодушна к прикосновениям металла будто бы врач копался в промороженном мясе.

Треугольный осколок свинца звякнул о подставленное чайное блюдечко. Гершаль промакнул набежавшую кровь тампоном.

Второй кусочек был поменьше и ушёл куда-то вглубь глубоко, по какой-то изломанной спирали. Теперь ему не надо было даже оправдываться - чтобы вытащить осколок, раневую полость надо было расширить.

Кинжал, данный ему тем, кого называли Гришемом, остротой немногим уступал скальпелю и мясо поддавалось легко. Пуля должна была не задеть крупных кровеносных сосудов - иначе бы этот гигант не дошёл до Бремерхафена. Но сейчас бы и ему их не задеть…

Второй кусочек, похожий на доисторический кремень или осколок битого стекла, звякнул о фарфор.

Гершаль облегченно вздохнул. Почти всю работу он выполнил. самый крупный кусок,почти четверть распустившейся страшным металлическим цветком пули, застряла в толстой кости. А кусочки лопатки, как оказалось, не углубились в рану.

Промакивая и щедро обмазывая всё йодом, будто конопатящий варом щели на корабле плотник, Гершаль убедился, что чудесная густая чудовищного англичанина остановилась и только тогда, обрезав мертвую кожу с обеих сторон, закрыл багровый туннель, стянув его аккуратными двойными стежками.