- Рома, перестань, не надо…

Дверь внезапно открывается и на пороге Алёнкиной комнаты показывается Инна. На ней плащ, стоящий целое состояние, в руках - не менее дорогущая сумочка, в льдистых глазах нешуточное удивление.

- Вы чего тут орёте? - спрашивает, решив поиграть в мисс очевидность. - Ссоритесь то ли?

- А тебе ли не похуй? - огрызается на автомате он, резко развернувшись к ней, и видимо со стороны выглядит совсем уж диким и съехавшим с катушек, потому что жена отца мгновенно отшатывается назад и втягивает голову в плечи.

- За языком следи, поганец, - пытается защищаться, но выходит у неё это слабо и даже отчасти смешно. - А то Олегу расскажу и…

Рома снова смеётся. Зло и безумно.

- И что? Что он сделает, а? Ремнём всю дурь выбьет? Снова меня в ту дыру засунет? Так открою тебе секрет, дражайшая моя “матушка”, меня после неё нихера не пугает! Весь страх тем самым ремнём и чем похлеще, что тебе и ему, кстати, тоже не снилось, вышибли, поэтому вернись к своей роли комнатной тумбочки и продолжай быть “идеальной” жёнушкой, пока отец с очередной шалавой младше тебя в два раза таскается.

Знает во что бить. Знает, что не промахнётся. Знает, что на это Инна ничего не сможет ответить. Потому что оба в курсе, эти слова - не истина даже, а горькая действительность, в которой они все живут, и мачеха, побледнев от бессильной ярости, отыгрывает прекрасно, по нотам, так, как ему нужно, а именно сваливает, громко хлопнув дверью, даже не попытавшись Алёнку от него забрать. Словно и не заметила её даже. И это добавляет ненормального жара в венах. Жара, что плавит изнутри, и кроет-кроет-кроет. До красного марева перед глазами.

- Рома, ну, нельзя же так… - сестра, кажется, вновь плачет, но он уже этого из-за пелены в шарах не видит.

Роется вслепую в карманах брюк, находит почти пустую пачку сигарет и прикуривает дрожащими пальцами прямо в комнате. Затягивается сразу едва ли не наполовину, запирает дым во рту, зажмуривается крепко, но делает это зря, потому что, будто ему одного пиздеца мало, приходят образы из недавнего прошлого, зовущие за собой пиздец другого рода. И это даже для него уже край.

- А как можно, Алён? Жениться по расчёту, а потом трахаться на стороне с кем ни попадя и строить из себя правильного главу семейства, как отец? Видеть как ты из-за меня горло срываешь и слёзы льёшь и при этом преспокойно убраться, стоит мне только наступить на больную мозоль, как Инна? Или, как твой, сука, “друг”, прекрасно тогда зная, что один залёт и отец от меня с превеликим удовольствием избавится, бросить меня, когда я больше всего в нём нуждался, из-за каких-то пары грамм веса в рюкзаке Алека?

Стоит только упомянуть, как тяга потравить себя чем-нибудь похлеще, чем сигаретами, убиться не то что в ноль, а в лютый минус, забыться и потеряться в синтетическом кайфе, скручивает мозги в трубочку, но почти сразу же приходит осознание. Только поздно. Уже поздно. Спизданул так спизданул.

блять

бля-я-ять

ну, твою ж, сука, мать!

Распахивает глаза, встречается с ошарашенным взглядом Алёны и он всю его бешеную ярость, как сильное цунами прибрежную зону, смывает. Она, слегка покачнувшись, роняет руки по швам и едва слышно переспрашивает:

- Подожди… Что ты сказал?

Она не понимает. Не может. И вздохнуть не может. И поверить своим глазам, ушам, сердцу не может. Едва стоит прямо, бессмысленно хватая ртом воздух, и отчаянно-дико-неистово надеется, что ей послышалось. Что, в принципе, весь сегодняшний ужасный день - сон. Кошмар. Но Рома морщится, матерится на сквозь зубы и в каком-то больном отчаянии пару раз хлопает себя по коротко стриженному затылку.

- Идиот, блять! Ну, какой же недоумок! - и резко шагает к ней, протягивая руки и умоляя глазами молчать, не спрашивать, не узнавать больше. - Кроха, я…

Но Отрадная это тоже не может сделать и, с трудом ворочая языком, выдавливает:

- Повтори.

- Забыли, ладно? Лён, прошу тебя.

- Рома, повтори.

- Зачем? Чтобы ты на меня даже смотреть перестала? Нет уж, спасибо, лучше я помолчу в тряпочку!

Она медленно разворачивается, обходит его на негнущихся ногах и плетётся в единственную комнату в этой квартире, в которую никогда не заходила. Спальню мамы и Олега. В ней Инна, скинув плащ на кровать, мечется туда-сюда вне себя от гнева и обиды из-за слов, которыми брат припечатал её пару минут назад.

- Алёнка, ты куда? Стой, не молчи…

Королёв идёт за ней по пятам и стоит им показаться на пороге, как женщина тут же ощетинивается и рявкает:

- Что, не всё сказал, щенок? А ты, Алёна, зачем с ним…

- Мама, - пропускает все её слова мимо ушей и игнорирует атмосферу комнаты, кажется, насквозь пропитавшейся давящей энергетикой отчима. - Расскажи.

- Что?

- Почему…

Сглатывает, собираясь с духом. Возможная правда пугает до дрожи, но не узнать её после произнесённых братом в запале признаний означает разрушить свою хрупкую дружбу с золотым мальчиком до основания, а без неё она себя уже не представляет.

- Почему Олег… Рому… Тогда…?

Мысли путаются. Слова тоже, но мама всё же её понимает.

- Тебе интересно, почему он его отправил в академию в принудительном порядке?

Девушка кивает и сжимает ладони в кулак, вдавливая ногти в кожу. Рома за спиной снова матерится и похоже очень не хочет, чтобы Инна дала ей ответ. Она же, заметив его реакцию, наоборот довольно улыбается, получив возможность отыграться за грубость, и неспеша протягивает:

- Его замела полиция с наркотой.

- Его? Только его? Одного? - надеется до последнего, уже предчувствуя, что услышит дальше.

Брат резким движением разворачивает её к себе лицом, сжимает плечи, не позволяя отвернуться, и со всё тем же больным отчаянием качает отрицательно головой.

- Нет, Лён. Нет-нет-нет, не слушай.

- Не одного, доченька, - мамин голос сочится ядом и отравляет и без того содержащий в себе, судя по раздраю внутри, все опасные вещества периодической системы. - С младшим сыном мэра. Алеком, кажется. Наш Рома пакетик с дурью ему, четырнадцатилетнему мальчишке, в рюкзак скинул, чтобы его самого не загребли, но…

Ореховые глаза напротив горят безысходностью и смотрят в упор. Смотрят как тогда, несколько лет назад, когда он, перед тем как исчезнуть, говорил ей совершенно другое, а она верила. Безусловно. В то, что его подставили. В то, что в этой подставе виноват Кир. В то, что тот скинул всю вину на него, тем самым вызволяя из беды себя, а Ромке, даже имея возможность и зная о его сложных отношениях с отцом, помогать не стал. Бросил его там, в отделении полиции. Предал. Добился того, что Олег на долгих четыре года запер его в военной академии, а сам в это время жил себе спокойно и ни на секунду не чувствовал себя неправым. Отрадная из-за этой веры золотого мальчика на дух не переносила. Ненавидела. Дышать с ним одним воздухом не хотела.

- А Кир? - хрипит.

- Старший мэрский сын? А что он?

- Он как в той истории замешан?

- Он… - Инна в некотором замешательстве от неожиданного вопроса, но отвечает также ровно и уверенно. - Да никак. Его с ними не было и в отделении он появился, когда его брат младший вызвонил. Вместе со своим отцом - самим мэром.

Картинка мира, в которой Алёна жила все эти годы, трещит, оглущая, трескается, расходится по швам.

четыре года

я ненавидела его почти четыре года за то, что он даже не совершал

И ей даже не больно. Ей тошно. Ей дурно. Ей до головокружения тяжело дышать. Внутри одна судорога все органы разом вяжет и расплакаться бы, чтобы легче стало, но слёз нет. Осознание собственной непроходимой глупости и обмана самым близким человеком выжигает их, кажется, подчистую, отчего глаза теперь нещадно жжёт и режет. Сердце тоже в лоскуты. А вера… Где она? Ушла? Почему так пусто за рёбрами?