И пусть он не знает имени своего отца, у него есть куда лучший опекун, который однажды обязательно будет гордиться им. Нет, уже им гордится.

А Фелисьена отец, несмотря ни на что, даже не признал.

Энис, кажется, хочет ещё что-то спросить, но толпа наконец двигается с места и дружно скрипит по снегу в сторону деревни.

Идти здесь, может, полчаса. За это время Фирмин успевает сперва замёрзнуть, потом – едва не взмокнуть от ходьбы. Уже традиционно несколько раз по пути кто-нибудь оказывается в сугробе, и скорей всего не сам. Энис, видимо, этого и опасаясь, идёт едва не вплотную к Фирмину. Почти в конце пути чуть не разыгрывается снежный бой: Фирмину мажет по рукаву, Энис морщится, когда снежок прилетает между лопаток, но не оборачивается. Затем кто-то неудачно попадает в воспитателей, виновных не находят, и остаток дороги никто старается не отсвечивать.

В деревне на гурьбу пансионеров посматривают без интереса – уже навидались. Они почти незаметно втекают в толпу у дверей храма. Воспитатели нервно пытаются не дать им в ней раствориться. Фирмин слышал, несколько раз из деревни приходили жалобы на пропажу вещей.

Вблизи храма Энис весь скукоживается. Фирмин незаметно толкает его локтем – успокойся, мол.

Энис слабо улыбается и с тревогой поднимает глаза куда-то к облупившемуся куполу.

Деревенский храм, хоть и маленький в сравнении с городским, весь, как положено, расписан причудливой вязью. Вот только краска, кажется, была негодной – тут и там видны потёртости и прорехи. И никто не восстанавливает роспись лет уже этак… ну, на памяти Фирмина точно нет.

Нельзя так, вообще-то. По всем канонам именно в этих узорах прячется сила бога, а если нет её – то какой это храм? Но, видимо, мастера просят за свою работу слишком много, и никому нет дела до этого местечка. Вот, только из пансиона сюда заглядывают, потому что ближе всего.

Наконец двери открываются, и толпа снова трогается с места.

– Платки! – спохватившись, командует кто-то из воспитателей. – Повязываем платки.

Все вокруг послушно начинают возиться, выуживая из-за пазухи и накидывая на плечи светлые треугольники. Фирмин тоже достаёт свой.

Энис делает это нарочито медленно, словно стараясь как можно сильней оттянуть момент. Может, надеется, что все пройдут вперёд за это время?

Но, конечно, людской поток втягивается в двери не так быстро, Энису понадобилась бы ещё целая вечность. И в конце концов он неловким, ломаным движением набрасывает пионы с синими листьями.

– Эй, Энис, смотри, как бы девчонки не отняли у тебя такую красоту, – весело замечает кто-то.

У Эниса рдеют щёки.

– Это скорей он у них отнял.

– Не, у него кишка тонка.

– Ну ты принарядился.

– Откуда платок? – шипит привлечённый шумом воспитатель.

– Мамин, – неожиданно выдаёт Энис.

И хлопает глазами так честно, что Фирмин, наверное, тоже б поверил, если б сам с ним к Рени не ходил.

– На кой тебе мамин платок? – Воспитатель, кажется, теряется.

Энис, насупившись, пожимает плечами.

– Соскучился.

Слышатся смешки, и ещё кто-то всё же вставляет про мамкиного подъюбочника и райсорийского выкормыша.

Но тут Энисова вечность наконец проходит, пансионные тоже потихоньку проталкиваются в храм, и воспитатель то ли забывает про Эниса, то ли просто откладывает на потом.

Хорошо, что он, похоже, не знает: на родине матери Эниса платки в храм не носят. У тарисских отмеченных знаки на правой стороне груди, а не на плечах и спине, как в Темпете. Энис рассказывал, для храмов расшивают рубашки. Говорил, у него тоже где-то есть такая.

Интересно, а что носят в храм в Райсории? О ней Фирмин мало читал, но спросить сейчас, при всех, будет ужасной глупостью. А может, Энис не захочет говорить об этом и наедине. Фирмин даже не знает, из Южной Райсории Энисов отец или из Северной. Энис одинаково не любит воротники и рукава.

В храме их сперва оттирают куда-то к стене, откуда совсем ничего не углядеть. Фирмину, в общем-то, всё равно. Но Энис тянет за рукав куда-то в просвет между людьми, и следом за ним Фирмин неожиданно протискивается на вполне приличное место. Отсюда хорошо видна небольшая статуя Творца, с головы до ног испещрённая позолоченными знаками. Они покрывают даже лицо, и черты его трудно разглядеть, но Фирмин знает: они должны быть правильными, нейтральными и обезличенными. Из одежды на статуе только набедренная повязка.

Творец высечен в человеческий рост – а в городском храме возвышается над головой метра на три, – и каменный Корентин, покровитель Темпете и Оры, традиционно меньший, кажется рядом совсем ещё юношей. Он обнажён лишь по пояс и полуразвёрнут к прихожанам, чтоб виден был узор на спине, от шеи до копчика. Фирмин не слышал, чтоб у кого-то из ныне живущих отмеченных знаки были настолько обширны.

Скульптор пытался изобразить Корентина грозным повелителем ливней и ураганов, но – может быть, из-за размера – тот кажется нескладным, нелепым, как бы ни было стыдно так думать о нём.

Других учеников Творца в этом храме ставить не стали. Только в углу примостили фрески с Амарейнт, покровительницей Сол, и Зоэ, покровительницей Тарис и Гверс. Оно и понятно – хоть чужеземки, но всё же одна связана с землёй, плодородием, другая – лекарь.

Райсорийских близнецов в храме не оставили ни в каком виде.

Кого-то – кажется, из старших, но Фирмину не видно, кого, – пристраивают играть на флейте. Он торопится и не попадает в ноты. Фирмин презрительно морщится.

Жрец возносит хвалу Творцу низким, простуженным голосом и начинает говорить что-то. Флейта смолкает, но не сразу, как будто после тычка. Всё это сегодня совсем не вызывает у Фирмина благоговения. В какой-то момент он осознаёт, что совсем не слушает, безразлично глядя, как помощница жреца устало готовит кисти. Ими желающим оставят на руке знак на удачу – невсамделишный, сотрётся за пару дней. Фирмин смотрит на свои ладони и вспоминает, когда последний раз сам становился в очередь к небольшому алтарю.

Давно.

Воспитатели не очень любят, когда пансионеры идут за знаками – лишнее время.

И на что Фирмину эта двухдневная удача?

Рени не выйдет замуж, если Фирмину нарисуют на руке загогулину тушью?

Он раздражённо поправляет тулуп.

Чего снова об этом думать? Ну выйдет и выйдет.

Энис неожиданно дёргает за рукав, кивает куда-то вперёд, и Фирмин без особого интереса поднимает голову. Что там такое?

Из дверей сбоку выходит девчонка, одетая слишком легко: в ритуальное платье с открытой спиной. Из плотной, наверное, ткани и с рукавами, но вряд ли от этого намного теплее – сегодня мороз. Волосы собраны в тугой пучок едва не на макушке.

Девчонке, должно быть, стукнуло десять, и пришло время проявлять знаки, намётки на которые увидели пять лет назад на общей проверке. Повезло!

Она идёт по проходу так, будто хочет съёжиться и заставляет себя держать прямой спину. Давит дрожь.

Наконец, дойдя до расшитого полотна в нескольких шагах от жреца, девчонка опускается на колени, спиной к людям, и словно с усилием расправляет плечи.

Снова звучит музыка, постройнее. Наверное, велели играть кому-то другому. А первый горе-флейтист получит нагоняй. Вот интересно, кто это был?

Кто-то из таких же, как Фелисьен. Тех, кто не на своём месте.

Когда в пять лет все проходят проверку на знаки в особый, священный день, там всё сразу и честно решается. И ни один жрец ни за какие деньги не возьмётся тянуть наружу знак, если у ребёнка нет достойных задатков.

А в пансионе всё пытаются, пытаются. Пристраивают своих детей в надежде, что у них откуда-то проснётся талант. Но, на взгляд Фирмина, это тоже своего рода… знаки. Либо есть, либо нет. Фирмин никогда не научится повелевать погодой. Но ему не жаль, совсем нет, ведь его «знак» не менее ценный, чем тот, что будет у этой девчонки.

Жрец не касается её и не подходит ближе, только вытягивает вперёд руку – в книгах написали бы: «простирает». Фирмин, не отрываясь, смотрит на худую и бледную спину, на которой медленно, будто поднимаясь откуда-то из-под кожи, проступают тёмные узоры. Он стоит не так близко, чтоб разобрать в деталях. От основания шеи знаки расползаются вдоль плеч, спускаются, но замирают между лопаток.