Мимо медленно проплывают золотистые головы подсолнухов, потом – золотистые же колосья, и всё это полито не менее золотистым светом, аж сливается в глазах. Энис прикрывает веки всего на мгновение, только чтобы сморгнуть наваждение.

А когда поднимает их, сперва не может понять, где находится. Множество голосов забиваются в уши слишком настойчиво, и, сбитый с толку, Энис не может разобрать слов. Он невольно сжимается, стараясь занять меньше места, стать ещё неприметней.

В первые мгновения в голове пролетают все опасения: что его потеряли, забыли где-то. Некстати вспоминаются истории о сумасшедших, ворующих людей, чтоб насильно поставить им знаки и пробудить силу, которую ни один нормальный жрец не взялся бы вытаскивать. Говорят, в Темпете таких ловят-ловят, да никак не выловят. Другие говорят, это всего лишь страшные сказки, а последних фанатиков казнили пару лет назад.

Как бы там ни было, проморгавшись и чуть придя в себя, Энис с облегчением понимает, что всё ещё сидит в привычной телеге, которая так же катится куда-то. И вокруг, в общем-то, всё те же люди, а вон там – повозка, где едут родители, только папа уже не играет.

Но главное – они въехали в город. И это его звуки врезаются в голову так настойчиво.

Энис сжимает деревянный бортик до побелевших костяшек пальцев и вертит головой по сторонам.

Дома почти такие же, как в Тарис, а может, так только на первый взгляд кажется. Но это, в любом случае, хорошо. Улицы немощёные. Телега едет мягко, но в дожди, наверное, хлябь. Может, так только в этом городе? Останутся ли они здесь или поедут дальше? Энис забыл спросить, и сейчас это выглядит очень досадным упущением. Ведь надо же знать, как смотреть на это место: считать его просто случайным городишкой, на который можно глазеть со стороны, или будущим домом – тогда спрос, конечно, совсем другой.

А впрочем, дома, дороги – такой пустяк.

Люди!

Так много светлых макушек по улицам. А в Тарис всё больше темноволосых, вот и сам Энис… Должно быть, он будет выделяться теперь не только чёрными глазами. Как неуютно.

Стригутся мужчины в Темпете куда короче, чем в Тарис. К лучшему – Энис тоже никогда не отращивал волос, чтоб не закрывали шею.

Лица, в которые удаётся походя заглянуть, все широкие, скуластые – так непривычно. И… некрасивые. Не то, что в Тарис. Без тонких, острых черт, таких… мама сказала бы – изящных. Разве что у совсем некоторых лицо отмечено красотой. Энис видел темпетцев прежде, но не думал, что они все такие. И сейчас эта масса – людей всё больше, больше, видимо, они приближаются к центру, – кажется чуждой. Не нужно зеркало, чтоб почувствовать, насколько Энис не похож на них всех. Как привыкнуть? И как сделать так, чтоб к тебе привыкли? Можно одеться по-местному, но нельзя переделать себя всего.

В разноголосье порой проскальзывают знакомые слова – может быть, даже много – но звучат они немного иначе. Некоторых же Энис вовсе не знает. Они вылетают на него отдельными ошмётками, перебивают понятное и окончательно путают. Чем шумней становится, тем больше кажется, что люди вокруг нарочно собрались и перебрасываются тарабарщиной, только чтобы подразнить Эниса.

Он вжимается спиной в тюки сильнее. Если б рядом была мама, Энис взял бы её за руку, просто для смелости. Из-за этой привычки его когда-то дразнили мамкиным сынком, пришлось отучиваться. Но сейчас, сейчас можно, не зазорно. Вот только родителей рядом нет.

На Эниса порой смотрят. Он старается не встречаться взглядом с чужаками.

Хочется вновь ухватиться за что-то совершенно обыденное, виденное множество раз. Но вылезает вперёд почему-то, напротив, самое необычное, новое, броское. И уверения, что ничего не изменится, всё слабеют.

Нет, другие мальчишки его бы не поняли. Но Энису не нравится всё это. До дрожи в пальцах, до сбивающегося дыхания. Приходится судорожно вздохнуть.

Всё будет хорошо. Ничего страшного, всё будет…

Они ведь уже переезжали как-то раз? Очень давно, года три назад, Энис был совсем маленьким, плохо помнит. Тогда было будто совсем не страшно, с чего же он так переживает сейчас? Он вырос, должно быть легче. Самому должно быть смешно. Правда, в тот раз они не выезжали из страны, а сейчас… Но всё равно…

Может, это потому, что теперь он уже знает, как трудно приживаться?

Откуда-то доносятся первые переборы струн, и Энис приободряется – папа? Тут же понимает, что это не цитра, хотя не может сходу сказать, что тогда. Но всё равно цепляется за звук, как за самый знакомый и родной из всех, что только может услышать в чужом городе и чужой стране.

Музыка понятна, привычна. Что может быть Энису ближе, верно? Папа учит его с самого детства.

Когда они ещё ехали по Тарис, что-то могло меняться от города к городу, но люди заводили те же песни, наигрывали те же мелодии. И даже на пограничной заставе!

Стоило ли думать, что и здесь не подведёт надёжный якорь? Какая глупость…

Обманываться можно лишь несколько секунд. Но они проходят, и Энис понимает со всей ясностью: здесь другая музыка. Другие мотивы.

Они ввинчиваются в уши так же, как чуждые слуху слова.

Энис угрюмо подтягивает колени к подбородку и прикрывает глаза.

Будет ли здесь хоть что-то таким, как прежде?

Хочется верить, что да.

Наверное, нет…

Не слишком большой зал постоялого двора наполнен сильным запахом браги и шумом разговоров. Мама морщится – украдкой, отворачиваясь к стене, но Энис всё равно успевает заметить.

Ему тоже не очень здесь нравится, но не так сильно. Это мало отличается от тех мест, где играл папа раньше, так что Энису ли привыкать, верно? А мама на его памяти ни разу не приходила на папины выступления.

Может, как раз потому, что не любит подобные заведения?

Энис, не удержавшись, проводит пальцем по кромке столешницы, на которой кто-то оставил ряд мелких зазубрин. Чуть поодаль вразброс и, кажется, разными людьми вырезано несколько отдельных слов и пара недлинных фраз на темпетском. Энис беззвучно шевелит губами, тренируясь в чужом языке. Некоторые буквы он путает, но здесь ничего сложного – слова уже немного знакомы на слух.

– Что ты?.. Не читай это! – громко шикает мама.

Энис испуганно отдёргивает руку, которой до того неосознанно водил вдоль строчек.

– Будто он не слышит то же самое, – устало отзывается папа, видимо, мельком глянув на стол.

А что такого? Ну брань и брань. Если на то пошло, чужие буквы в нацарапанных словах и акцент в голосах нервируют Эниса куда больше, чем ругань, которую нет-нет да используют все.

Он незаметно пожимает плечами, не желая влезать в спор. Сцепляет пальцы, сложив руки на коленях.

– Надо было всё-таки попроситься на ночлег в пансионе, – с упрёком замечает мама.

– Говорю тебе: никто б нас туда не пустил, – вздыхает папа. – Им и так кормить несколько десятков ртов. Давать комнаты тем, кто пока даже не поступил, да ещё их родне было б уж слишком щедро.

– Мы могли заплатить…

– Мы заплатили, за что могли.

Энис уверен, мама сказала бы что-то ещё, но к столу приближается подавальщица, и ответа не следует.

Для споров при посторонних мама слишком хорошо воспитана.

Энис мог бы заглянуть в её лицо сейчас, но и так знает, что увидит поджатые губы и тот-самый-взгляд.

Энис порой жалеет, что его мама знатных кровей, жалеет не то чтоб сильно, но так, чуть-чуть. Давно, ещё в Тарис, ему довелось как-то почти до вечера просидеть в гостях у Нарсиса, мальчишки с соседней улицы. Их быт был не бедней, но вместе с тем всё, как казалось Энису, было будто бы проще, в том числе и хозяйка дома. Проще, но при том, как ни странно, уютней. Наверное, мать Нарсиса была хорошей хозяйкой.

У мамы уют никогда не получался, только нечаянный беспорядок во всём, что должно было выглядеть лучше, чем у других: в плохо отстиранных, непонятно зачем нужных белых кружевных салфетках, в слое пыли на комоде «со вкусом», в красивых тарелках, на которые не всегда было что положить.