— Ты работать пришел? — заорал Шитов. — Кто за тебя лишние мешки носить будет?!

— Учи, учи его, — рычал с машины Эдька. — Молодежь пошла…

…Саша лежал в высокой прохладной траве за конторой. «Доработал-таки до обеда, не упал, ничего не сделалось. Ну, ладно». Мужики ушли в столовую, а он не пошел. При одном упоминании о еде к горлу подступала тошнота. «Да, выдержал до обеда, может, и до конца дотяну. Попробую».

В тяжелом полудремотном забытьи чудился ему странный, невиданный город, паутина зданий и улиц, широкие сумрачные каналы, одинокие аллеи, статуи, корабли. Сквозь видения он слышал говор пришедших с обеда мужиков. Сейчас, кажется, и поел бы. Зря не пошел.

— Молодой, эй, спишь? — спросил кто-то над ухом. — На, поешь, с голодухи-то ноги совсем не заносят.

Кто-то положил ему в руку два пирожка. Саша открыл глаза. Мужики сидели к нему спиной и разговаривали. Кто это сделал? Пирожки были с капустой, каких он не любил, но все же, как-то незаметно для себя он съел их.

— Подъем, — раздался голос Шитова. — Кончай спать.

«Неужели опять работа?! Хоть бы чего случилось, машины бы столкнулись и загородили дорогу».

— Приглашать тебя?!

Саша встал на четвереньки, поднялся и побрел к складу, где мужики уже брали первые мешки.

— Ничего, ничего, — говорил Заботин, — кровь из носу, а терпи.

— Воспитатель, — усмехнувшись, вполголоса сказал Эдька. — Подходи, чего телишься! — рявкнул он на Сашу.

«Заткнись ты. Забрался, куда полегче, еще и командуешь», — хотел огрызнуться Саша, но не посмел.

После обеда машин прибавилось, и порой Саша раскаивался, что удержался, не улизнул потихоньку в обед. «Теперь уже поздно, не уйдешь. Как под взглядами мужиков пойдешь через широкий двор к воротам? А что скажешь отцу? Лехе? Сбежал, слабаком оказался, треплом? Да не будут мужики смотреть, некогда им смотреть, работать надо. Разве что Эдька плюнет да крикнет что-нибудь».

Но вот машины подъезжают все реже и реже.

Эдька, разогнув спину, сипловато кричит с машины:

— Шоферня, по домам! В стойла!

Шоферы хохочут над ним, высунувшись из кабин.

— Саша, Саша, Сашенька, вставай, — настойчиво повторяла стоявшая внизу мать.

— Мам, — в полусне мычал Саша, — не пойду я, мам. Не пойду я, не хочу, завтра.

— Что ты, Саша, — говорила мать, — не завтра, на работу надо каждый день ходить. Папа устраивал, просил, а ты на второй день и не придешь.

Вчера он едва дошел до дома, последние шаги шел, уже засыпая. Мать встретила его во дворе, куда-то звала, тянула за руку, но он, не слушая ее, шел только к сарайке. Там он хотел рухнуть прямо на пол, но сообразил, что перепугает мать, влез по лесенке на полати, упал поперек их и сразу захрапел.

Казалось, всю ночь он не спал, столько раз он просыпался и вновь погружался в короткий кошмарный сон.

Даже во сне все тело горело и ныло томительной болью, а когда мать пришла будить его, голову с подушки приподнять и то было мучение.

— Саша, Саша, — уже сердилась мать.

«И как ей не жалко его! Не положено ведь до 18 лет такие тяжести переносить, вредно для здоровья. Нет, надо, надо встать. Не матери это нужно-то, тебе. И Лешка ждет. Ну вставай же, вставай!»

Саша застонал, желая разжалобить мать, перекатился на живот и полез вниз.

Солнце сияло на светло-синем небе, опять обещая безоблачный, знойный день.

В порту все было так же, как и вчера, и никому не было дела, что он насилу дошел до порта, а ведь еще целый день работать.

Он подошел к мужикам, поздоровался. Никто даже не подумал спросить его, устал он или нет, пожалеть, похвалить, молодец, мол, крепкий парень, пришел все-таки на работу. Чурки бесчувственные.

Заботин смеялся о чем-то с Эдькой, Шитов сидел на скамейке и курил, а Сереги с Володей не было видно. Саша прислонился к стене. Сесть бы, но сесть и встать была целая проблема, не станешь же здесь кряхтеть и охать, как дома, желая разжалобить мать.

— Молодой, — позвал его Эдька. Саша медленно повернулся всем туловищем.

— На, носи. — Эдька подал ему старый шлем.

— У кого взял-то? — спросил Эдьку Заботин.

— У Мишки. На больничном он.

— А чего с ним?

— Со спиной чего-то.

Саша взял шлем и отчего-то так растерялся, что даже не сказал спасибо, а когда спохватился и промямлил что-то, Эдька уже не смотрел на него.

Опять заревел гудок, все пошли к складу. У склада, загораживая ворота, стоял четырехосный вагон. Шитов обошел кругом вагона, понося на чем свет стоит железнодорожников, оставивших вагон.

— Машина придет, так дернем, — предложил Серега.

— Машину разгружать надо, а не вагоны дергать. Валька, неси-ко помогатель.

Заботин вынес из-за склада толстый, полого изогнутый лом с тупым клинышком, наваренным на конце.

«И чего они суетятся, стоял бы этот вагон тут сто лет».

Лом подсунули под колесо и, отжимая его вниз, пытались стронуть вагон с места, но клинышек то с визгом проскальзывал, не зацепляясь, то лом совали слишком далеко, и все усилия оказывались напрасными.

«Так и надо, пусть весь день стоит».

— Мартышкин труд, — сказал Серега.

— Дай сюда, — зло посмотрев на Серегу, сказал Шитов, взял лом у Заботина и поддел удачно. Послышался тонкий, неуверенный скрип, вагон хило дрогнул, качнулся и… застыл.

Шитов засопел. Эдька ругнулся, темнея лицом.

— Советские грузчики, помогите! — завопил, болтая ногами, повиснувший на ломе Заботин проходившей мимо бригаде.

Мужики с радостным ревом бросились к вагону, облепили его. Вагон вздрогнул и еле-еле покатился вперед, Шитов только подсовывал лом. Слышался дружный возглас, скрежет и визг металла. Наконец лом бросили и вагон свободно покатили руками. И Саша, захваченный общим порывом, толкаясь плечами среди пахнувших табаком и потом горячих мужиков, наступая кому-то на ноги, оживал.

— Вместе-то мы черта свернем, — говорил Шитов, наделяя нежданных помощников «Беломором» из своего портсигара.

День шел за днем. Все было одно и то же: мешки с мукой, солнце, бешеная беготня и страшная бесчувственная усталость. По-прежнему после работы он без памяти заваливался спать в сарайку, и каждое утро мать уговорами и криком поднимала его. Правда, в обед он теперь не спал, ходил вместе с бригадой в столовую, а после, лежа в траве, слушал разговоры мужиков.

Но вот пришел и конец недели.

В воскресенье Саша проснулся как от толчка. В сарайке вовсю светло, соседские куры с петухом уже гуляют на улице. Сколько же времени-то?! Саша быстро сел на полатях, высунулся в окно. Солнце уже над домом. «Батюшки, мать проспала! Не идет будить. Опоздаю! Шитов-то разорется! Два дня назад он спросил, не его ли отец Славнов Николай Иванович. Саша сказал, что его, и приготовился с гордостью отвечать на расспросы Шитова. Но бригадир больше ничего не спросил, а только улыбнулся про себя, видно, вспоминая что-то хорошее. Отец лет семь как на пенсии, а помнят его. И Саша не раз замечал, как уважение, связанное с именем отца, переходит и на него. Как-то по-другому на него смотрят. Но тем не менее на работу опоздать нельзя.

Саша кубарем слетел с полатей, суматошно оделся, влетел в дом, замолотил кулаками по двери.

— Что ты, что ты, сумасшедший! — говорила за дверями мать. — То не добудишься, то бежит, всех с ума сводит.

Саша даже расстроился, так ему было жалко впустую растраченного порыва.

Днем он два раза звонил Лешке. Ему никто не ответил. Уехали, наверное, на дачу. Сходить бы, но идти никуда не хотелось. Усталость еще чувствовалась. Даже на реку он не пошел с ребятами, а весь день провалялся в сарайке, читая любимого Джека Лондона. Вот человек был! Лошади дохли, а он с товарищами на своем горбу столько груза через Чилкут перетаскал. Человек сильней всего, если только очень захочет.

— Проведал бы дружка, — сказала мать в обед, — ехать вместе, а ты — ни ногой.