— Пошли, что ли, — тихо сказал он.

В отдалении виднелись бегущие на помощь Басарину лейтенант с солдатами.

Басарин шел немного впереди, и за те несколько последних секунд, пока они с немцем оставались одни, вспомнил, как, подхватив немца под руку, сквозь промокший китель он ощутил чужое человеческое тело. Это ощущение телесности немца поразило его. Конечно, он и раньше не думал, что немцы какие-то звери, нет, но, подхватив его руку, с готовностью напрягшуюся в ответ на его усилие, он вдруг понял, что немец сейчас для него был вовсе не немец, не военнопленный, а просто человек, а то, что он был еще немцем, военнопленным, было помимо того. Можно бежать, падать, торопиться, стрелять, гнаться в злобе за немцем, но ползти по скользкому льду, чтоб спасти, можно только к человеку.

Басарин остановился, подождал, когда немец поравняется с ним, посмотрел на его худое, осунувшееся лицо, поймал левой рукой его руку и крепко прижал эту руку к себе. Так они и шли, пока лейтенант с солдатами подбежали к ним.

Их окружили. Лейтенант что-то зло крикнул по-немецки. Немец сгорбился, убрал голову в плечи. Лейтенант двинул губами и, задрожав щекой, поколотил кулаком о кулак.

— В лагерь его быстро, — скомандовал лейтенант. — Да дайте шинель ему кто-нибудь, околеет на ветру.

Немца повели, а лейтенант бросился к Басарину.

— Коля, Коля, — взволнованно говорил он, беспрестанно пожимая Басарину руку, обнимая его и хлопая по плечу. — Да где же одежда-то его, — в сердцах, но радостно вскричал он. — Что за люди, когда надо, их нет. Греков! Греков! Где Греков?

— Тут я, — отозвался подоспевший Греков, — вот одежа его, катанцы, шинелка и шапка.

— Греков, это в лагерь доставить, — лейтенант указал в сторону трупа, черневшего в кустах. — Акт составлять надо, — и, засовывая в кобуру пистолет, лейтенант побежал догонять солдат, которые шагали рядом с продрогшим, сутулящимся Басариным.

Этот необыкновенный день начался и проходил самым обыкновенным образом.

С утра Сергей Павлович Лапин отправился на работу, а вечером колол у своей сарайки дрова. Жена Ирина носила дрова в сарайку и укладывала их там в поленницу.

Хотел с дровами ему помочь сосед — Володя Иванов, но уж который день приходит домой затемно. Поджимает работенка, что-то там у них не ладится.

Дрова были всякие. И береза, и елка. Попадалась и осина. Но ничего, высохнет, все сгорит. Колун удобный, старый, топорище обито жестью. И колоть осталось не так уж много.

Недалеко от Лапина ребята играли в прятки. В двенадцать палочек. Кто-нибудь топал по концу доски, положенной на кирпич, и горсточка щепок взлетала с другого конца, рассыпаясь в воздухе. Лови. Поймаешь хоть одну щепку, будет водить, кто топнул. Но можно топнуть и хитро, не поймаешь.

Заглушив на миг детские крики, высоко над домами пролетел Як-40. Он часто пролетает в это время.

Присев перекурить, Лапин о чем-то задумался и не слышал, что спросила подсевшая к нему жена.

— Думай не думай, сто рублей — не деньги, — засмеялась Ирина и потеребила мужа за рукав.

— Что? — вздрогнув, спросил он.

— Справку-то, говорю, взял?

— Справку? — повторил Лапин. — Знаешь, что мне в голову пришло? Ведь поленья в чурбаке вместе, как в обнимку. Двину я колуном, разлетелись они, швырнул в кучу, и в поленнице они где попало лежат. А может же случиться, что и рядом лягут?

— Не о том ты, Сережа, думаешь, о чем надо.

— Подожди. И подумалось мне, может, и мы с сестрой, как поленья в поленнице, даже рядом где-то, да сказать друг другу об этом не можем.

Жена промолчала.

— Бухгалтера не было, возьму завтра справку, — сказал Лапин.

— Ты уж вторую неделю говоришь «завтра».

— Ну ладно, вторую…

Посидели еще немного и принялись за работу.

Лапины собирались купить в кредит пианино младшему сыну. Сергей Павлович отговаривал жену от покупки: брали же пианино два года в прокате. Купишь, а потом как бы в комиссионку везти не пришлось. Сашка-то не парень, а бес, заерепенится, откажется на музыку ходить, вот и плакали денежки. Но учительница из музыкальной школы говорит о Саше: способный, дескать, парнишка, да и жене хочется иметь свое, не прокатное пианино. Он и согласился. Только две недели тянул со справкой, надеялся, что жена передумает.

Лапин взмахнул колуном, и очередной чурбак разлетелся на две плахи.

Сестру свою Лапин потерял в сорок первом году. Они с матерью и сестрой Настей ехали в битком набитом поезде. Эвакуировались. Отец с самого начала войны был на фронте, писем от него не было. Они только отъехали от какой-то станции, как их стали бомбить. Над вагонами навис и помчался воющий оглушительный рев. Все бросились из вагонов — обезумевшая людская толпа — в поле. Но и в поле рев, вой, горячий твердый воздух, сшибающий с ног, комья земли, визг осколков, взрывы, крики, плач. Мать убило, а сестра в такой суматохе пропала. Не мудрено и пропасть.

В 1956 году он демобилизовался из армии, много лет разыскивал сестру. Об отце узнал: рядовой Лапин Павел Иванович погиб в первый день на фронте, о сестре же ничего узнать не мог.

Расколов последний чурбак, Лапин сказал жене, чтоб она шла домой, готовила ужин, и стал укладывать дрова сам.

— Кончаешь, Сережа? — послышался сзади голос соседа.

— Да, Володя, — обернувшись, ответил Лапин. — С работы? Чего хоть у вас там?

— Да печь керамзитная. Выскребла всю душу, мочи нет. Начальство гонит: нажмите, ребята, сдавать надо печь, план горит. То было ничего не допросишься, а тут и кирпича огнеупорного навезли, и шамота не один самосвал, только вкалывайте. Немного уж осталось, сегодня пораньше кончили. Тебе обещал помочь, да ты, гляжу, и без меня управился.

— Чего, Володя, ждать, зарядит дождь, как в тот год, майся зиму с сырыми.

— Так трахнуть бы надо по случаю завершения операции «Пила и колун».

— Можно, — согласился Лапин. — Юлия-то твоя пришла с работы?

— Пришла. Я чего и зашел: в магазин она собирается.

— Очередь, поди-ко, за вином.

— Она в свою очередь, я в свою. Ты за час управишься? И ладушки. Пока укладываешь, вернемся.

— Добро. Скажи Ирине, она даст пятерку.

Хотя принято бранить коммунальные квартиры с их общими кухнями, ссорами из-за очереди мыть лестницу, из-за лампочки в коридоре, но Лапины с Ивановыми жили дружно. Зачастую собирались на кухне почаевничать. Мужики за чаем перемигнутся, возьмут у жен по трешнику, своих добавят, посидят за бутылочкой. О праздниках и говорить нечего, всегда вместе встречали. Жили, одним словом, по-соседски, родственно. И ладно бы давно жили вместе, а Ивановы и приехали-то сюда года три назад.

Очень хорошо помнит Лапин тот день, когда Ивановы выгружали имущество с машины и заносили его на второй этаж. В мае месяце это было, вскоре после Дня Победы. Но не сам их приезд запомнился ему, а тот миг, когда он впервые увидел жену Володи — Юлю.

Увидев ее, остановился он, будто что толкнуло его, и долго смотрел на нее, так смотрел, что, когда Юля обернулась и встретила его взгляд, покраснел, скорей схватился за угол шкафа, который только что сняли с машины, и вместе со всеми потащил его наверх. «Черт, подумает еще чего, так уставился».

И когда Ивановы уже жили здесь, и он не раз встречался с Юлей на кухне, на лестнице, за праздничным столом, то первое странное впечатление припоминалось ему. Казалось, где-то видел он Юлю раньше, когда-то очень давно. Пытался он вспомнить — где, но мглистое воспоминание плавало и рвалось, как туман, не было ни слова, ни звука, ни намека — ничего, на чем можно бы остановиться и хоть что-нибудь вспомнить, только качание какой-то таинственной темноты.

Лапин относился к Юле с предупредительной и смущенной ласковостью. Обычно он не стеснялся в выражениях: в бригаде, на стройке не до этого, но дома, если тут была Юля, следил за собой и, даже подвыпив, не позволял себе забываться. Ирина сперва косилась на новую соседку, хмурилась, ревновала даже. Но потом успокоилась и подчас посмеивалась над мужем. Говорила: «Любовь-то твоя на кухне, попроси-ко чая на заварку, у нас весь вышел».