Лиза не ответила. И так же быстро, как на лице ее выразилась радость, глаза ее потемнели, что-то отгородилось в них от него.

— Как оно ничего-то? — расплываясь в довольной ухмылке, сказал он и хотел пройти в комнату.

— Куда? — холодно сказала Лиза. — Нечего делать.

— Ну ладно, Лиз. Подумаешь, выпил малость.

— Малость.

Лиза ушла в комнату. Ее долго не было. Карташов отогнул край занавески. Лиза, неподвижно глядя перед собой, стояла у комода.

— Не заходи, — строго сказала она и вышла на кухню, сжимая в руке перед грудью деньги.

— Дрова сколько стоят?

— Кончай ты, какие дрова. Волоки лучше чего-нибудь занюхать.

— Я говорю — сколько? Сколько? — повторила она прыгавшими губами, и слезы брызнули у нее из глаз.

Карташов опешил. Ему было и лестно, что она плачет из-за него, и в то же время сейчас бы в самый раз обнять ее.

— Тридцать рублей тебе хватит? — сказала она, поднимая на него покрасневшие глаза.

— Да кончай, чего ты неродная какая?

— С чего родной-то к тебе быть?

— А чего я сделал? — смерив ее взглядом, сказал Карташов.

— Ты?! — вскрикнула Лиза и, раскрыв конторку, быстро выставляла на новую клеенку блюдце с тонко нарезанной копченой колбасой, сыр, яблоки в вазе, конфеты, домашнее печенье.

— Выпьешь? — с восхищением спросил Карташов, сорвал пробку, разлил, хотел чокнуться, но Лиза схватила стопку и выпила.

— Ну чего ты? — виновато сказал Карташов и взял ее за руку.

— А то, — сказала Лиза вначале глухо, а потом громче и запальчивей, — а то. Один раз как человек пришел. Ты за кого меня принимаешь? Ты, может, думаешь, что я… я, может…

Как ни был он пьян, из этого потока слов ему было ясно, что она, эта чужая ему, с которой он знаком без году неделя, баба, заявляет на него властные, каких ей никто не думал давать, права, возмущается, кричит. Да кто она выговаривать ему?

— Чего ты кричишь на меня? Пьяный, драный — не нужен? Скажи спасибо, что такой пришел.

Лиза вырвала руку, презрительно сжатыми губами показала на деньги.

— Забирай, коли надо, и…

— Чего?

— Что слышал.

— Лиза! — крикнул он, придыхая, и шагнул к ней. — Лиза!

— Нечего, нечего, — сказала она, сведя брови, — только посмей.

Нет, нахрапом ее не возьмешь, перед ним была не та милая и нежная Лиза, какую он встречал в ней всегда, а твердая, ершистая баба, которая не даст себя в обиду.

— Эх ты, — сказал он сквозь зубы, и все, что он думал о ней на веранде, чем тешил себя, выпивая с ней, мутной яростью подперло к горлу. — Да забери ты их, что я, на тебе зарабатывать буду? — остановившись взглядом на деньгах, взорвался Карташов, и, не желая больше сдерживать себя, вырвал у нее деньги и швырнул их на пол. Он кинулся к двери, но всегда легко отпиравшаяся дверь не открывалась. Он толкал ее плечом, бешено пинал коленом, пока Лиза не откинула перед его лицом крючок. Он едва не упал, но удержался за ручку.

Он посмотрел последний раз на Лизу, и так ему хотелось сказануть что-нибудь такое, чтоб утолить все, что накипело в душе, да в голову ничего не шло. Он горько и жалко улыбнулся, увидев ее ситцевый тонкий халат, белые ноги в стоптанных тапках, глаза, и бросился вон.

— Миша, Миша, — крикнула Лиза вдогонку, но он не слушал ее.

Лиза подобрала деньги, положила их в комод и достала из ящика спичечный коробок, который он оставил, когда был в тот раз. Коробок был старый, с отодранной наклейкой, между корытцем и нижней стенкой несколько горелых спичек.

«Пойти догнать его, поговорить с ним. Он успокоится. Нет, сейчас бесполезно. Не поймет, не услышит».

В коробке было три спички. Лиза зажгла одну и смотрела на ярко-желтое, по низу с голубоватой и фиолетовой кромочкой пламя.

«Но и так все оставить нельзя, невозможно…»

Карташов дошел до веранды и, пока шел, все оглядывался, грозил кулаком. «Хватит надо мной издеваться!»

На веранде народу было невпроворот, он направился к «Поплавку», там вообще не протолкаться, и он побрел по набережной куда глаза глядят.

«Домой идти? Забираться в пустую, одинокую конуру? К друзьям податься? Опротивели все, осточертели. Не друзья — собутыльники, нет у него ни одного настоящего друга. Скоты, скоты все. Скотская собачья жизнь. Нет никого, кто бы, расставшись с ним, подумал, вспомнил о нем».

Обленившись, остыв душой, привыкнув с годами жить только своими побуждениями и привычками, с каким мучительным трудом человек открывает вдруг, что встретилась на пути его посланная неисповедимым жребием судьбы открытая, добрая и светлая душа, которая простит ему все, которая будет любить не за что-то, а только потому, что он есть.

Карташов шел по лужам, не замечая сторонившихся прохожих.

— Куда прешь?! — Встречный толчок в плечо остановил его.

Карташов поднял голову. Навалившись спиной на перила набережной, в куртке с бахромой по поясу, на него безразлично смотрела Клавка. Та, с веранды.

— Это мне, что ли? — спросил Карташов у стоявших рядом с Клавкой двух парней.

— Тебе, тебе. Дергай отсюда, — выпячивая нижнюю губу, говорил парень с огибавшими рот, каких Карташов терпеть не мог, усами.

— Неясно? — нехорошо улыбнувшись, сказал второй парень в очках. Можно пояснить, — и он играючи пошлепал Карташова по щеке.

Карташов, слегка покачиваясь, со скорбным, задумчивым выражением лица, прищурив левый глаз, долго смотрел на этих сосунков. А парни, уже забыв о нем, в два голоса плели Клавке какую-то чушь.

Карташов левой рукой мотнул с размаху парня в очках на железные перила набережной, схватил усатого за плечи, крутанул спиной к себе и, толкнув что было сил вперед, послал вдогонку пинок. Ноги парня не поспевали за туловищем, и после нескольких безуспешных попыток совладать с непослушным телом усатый, ссаживая в кровь ладони, полетел на дорогу.

— Пошли, Клава. Я вина куплю.

Клавка подхватила Карташова под руку.

Парни, обескураженные столь решительной и скорой расправой, опомнились не вдруг, и Карташов с Клавкой прошли порядочно, пока услыхали торопливую дробь настигавших их шагов. Клавка занервничала, заспешила, но Карташов не давал ей идти быстро.

— Отстаньте, ну, — обернувшись, сказала Клавка.

— Замри, курва, — оборвал ее дрожащий, прерывистый голос.

Карташов резко остановился. Усатый с исказившимся от злобы лицом сунул руку в карман. Карташов прыгнул к нему и, запнувшись за чью-то ногу, растянулся на асфальте. Встать он не успел. Его пнули снизу под грудь. Долгое, ужасное мгновение, когда все в нем остановилось, перешибленное этим пинком, он стоял на четвереньках. Страшным усилием воли Карташов все же поднялся, Парни били его со всех сторон, однако свалить его снова и скорей начать пинать никак не могли. Обливаясь кровью из разбитого носа, прижимая голову к груди, уворачиваясь, Карташов медленно восстанавливал дыхание. Усатый наконец вытащил из кармана вентиль водопроводного крана.

— Милиция!

От дивизиона дорожной милиции сюда бежало несколько человек в развевавшихся как крылья кителях.

Карташов левым крюком подцепил зарвавшегося очкастого и, набычившись, ринулся на усатого. На этот раз тот не отскочил, правда, вентилем он его все же двинул, но в ударе уже не было силы, да и пришелся он в грудь.

Забежав во двор, они с Клавкой спрыгнули в неглубокую траншею, пробежали по ней под забором и через другой двор, где в песочнице играли дети, петляя между поленниц и сараек, выбежали на другую улицу, далеко от набережной.

Клавка подвела Карташова к колонке и, отставив ноги, чтоб не забрызгать чулки, вымыла ему лицо.

Клавка жила в крупнопанельном доме. Три двери на лестничной площадке. Клавкина средняя. «Двухкомнатная, значит», — машинально подметил Карташов. Он около двух лет проработал на ДСК, сначала в формовочном цехе, потом на стройке, и хорошо знал планировку домов этой серии.

Дверь им открыла старуха.