Завод был построен очень давно, когда технология изготовления кирпича почти целиком основывалась на физическом труде. Технология со временем претерпела изменения, но и сейчас еще довольно проста.

Глина с определенной добавкой опилок и воды перемешивается в громадных чанах. Затем густая глиняная масса подается в насос, который выжимает ее толстым глянцевитым брусом на конвейер. Механический нож, напоминающий лук со стальной проволокой вместо тетивы, энергично, без устали сечет движущийся брус на сыро поблескивающие плоскостью отруба прямоугольные плашки. Их ставят рядами в вагонетки, похожие на кубические этажерки с множеством полок, и везут в сушильные камеры. От камер мужики-катальщики катят вагонетки к печи для обжига — широкому, высотой более двух метров кольцевому туннелю, в котором сухо и горячо пахнет кирпичной пылью.

А Лиза работала садчицей. Сажала сырец в печь. Вчетвером — это было их звено — они закатывали вагонетку в печь и быстро, оставляя лишь промежутки напротив газовых горелок, выкладывали из сырца высокую решетчатую стену.

Они отойдут далеко от этого места, когда здесь включится газ. В печь ворвется свистящее пламя, а через несколько часов темно-коричневый глухой сырец превратится в красный, звонкий, с острыми царапающими краями кирпич. Сколько домов в Вологде построено из него, старых и новых, уже давно умерли те, кто строил этот завод, кто строил из прежнего кирпича дома и церкви, торговые ряды и купеческие амбары, дымовые трубы и бытовые печи, а старик-завод, подкрепляясь время от времени ремонтом, все несет свою службу.

Работа шла хорошо. Катальщики бесперебойно подкатывали вагонетки к печи. «Часам к десяти норму сделаем, а к половине одиннадцатого, если автобус не запоздает, дома буду», — прикидывала Лиза, закатывая с товарками в печь очередную вагонетку.

Но в седьмом часу работа застопорилась. Вагонеток с сырцом не было. Они стояли у сушильных камер, метрах в двадцати пяти отсюда.

— Эй! — закричали все хором. Вагонетки не трогались. Постояли еще немного, подождали. Лиза накинула на плечи фуфайку и по рельсам быстро зашагала к сушильным камерам.

За камерами был закуток — курилка катальщиков. Еще издали Лиза услышала их голоса. Она подошла тихо. Катальщики в первый момент оба изменились в лице, и Васька Жуков, который бессчетное количество раз увольнялся и вновь поступал на завод, что-то сунул за железный ящик.

— Черт! Лизка! — сказал он, увидев, что беспокоиться было нечего. — Думал, мастер. Напугала.

Лиза заглянула за ящик.

— Ой вы, — она покачала головой, — мы ждем, а они… Неужели вам времени мало, надо и на работе еще?

— Лиза, покурить-то можно.

— Начальник тоже нашлась, — махнул на нее рукой Митька Крылов, недавно вернувшийся с череповецкой «химии». — Торопишься, так катай сама.

— Покурить, покурить… — Лиза подошла к вагонетке и резким толчком, напрягшись, вкатила ее на поворотный круг.

— Да посиди-и, Лизок, — звал Васька, — успеешь до конца смены.

— Некогда мне конец смены ждать.

— А чего, ни мужика у тебя, ни ребенка, куда торопишься-то? На танцы, что ли?

— Не твое дело.

— И не в свою смену тем более. С кем подменилась-то?

— С Симой.

— Вроде вы разругались с ней на днях, я слышал.

— Ума у тебя нет, — сказал Митька, — все с кем-нибудь подменяешься; просят тебя, дуру, все кому не лень.

— Чего мне с ней ругаться, это она завела. С мужем неладно у ней.

— Постой, постой, — говорил Васька, доставая из-за ящика бутылку. — Анфиса, мать-то твоя родная, слышал я, грозилась: в лепешку расшибусь, устряпаю Лизку замуж. Такая девка, говорит, ни за что пропадает.

— Какая уж она, поди, девка, — дернув нижней губой, сказал Митька.

— Давайте вагонетки! — Лиза повернула на поворотном кругу тяжелую вагонетку, упираясь руками, столкнула ее с места и повезла вперед. Поравнявшись с печью, она услышала, как сзади, постукивая по рельсам, с шумом приближался караван вагонеток.

Кто-то верно сказал, что обстоятельства сильней человека. Он не пришел к ней ни после смены, ни завтра, ни даже послезавтра.

Вернувшись с автобусной остановки домой, он нагрел воды и начал мыть посуду, оставшуюся с вечера. За этим занятием и застал его Женька Колесников и двое Женькиных корешей. Ладно Женька — свой человек, а эти-то двое? И чего он их смутился? Вроде наплевать, на каждого смотреть — самому не жить, один человек живет, кому какое дело, но вот картинка: стоит он у таза, рукава засучены, в руках тарелка и трет он ее тряпкой. Передник еще — и будет чистая баба. Не хотел ни пить, ничего не хотел, а тут сдвинул посуду в угол, закрыл от стыда газетами — и понеслось! И ведь держал он в голове: приду к ней, приду, а сам — мужики давно ушли — задремал на стуле.

Где-то хлопнула дверь, повеяло свежим, и оказалось — он у Лизы. Сейчас дрогнет занавеска, войдет она. Он с изумлением видит, как все вокруг него заливает высокий дрожащий свет.

— Ты еще спишь? — нежно прошелестел ее голос.

— Сплю, — смиренно ответил он, и вся его взрослая жизнь, за исключением отдельных редких дней, показалась ему сном. Проснуться бы от этого сна, но как? Нет, поздно мне просыпаться, — подумал он и очнулся у себя на кухне.

Второй час ночи. Куда пойдешь? С утра тогда сразу к ней.

А утром, он еще спал, пришел сосед со второго этажа, Галин муж Колька. Надо привезти лодку с лодочной станции. Он не уважал Кольку, хвастуна и пропойцу; что за человек — утюга самому не починить, но раз просят помочь, отказать как-то грешно.

На лодочной станции повстречались старые друзья — где их только не встретишь! То да се, слово за словом, рублем по столу, как с друзьями не трахнуть. И пошло, и поехало. День за днем. Такая карусель закрутилась, насилу он из нее вырвался.

Отворяя знакомую дверь, Карташов почуял запах варящегося супа. Правда, пока варилось одно мясо, а Лиза чистила картошку и крошила ее в кастрюлю.

— Пришел, — как бы самой себе сказала она. — Где пропадал-то?

— Дела. — Карташов повесил кепку на проволочную вешалку, стал у печки, закурил. На щеке у Лизы лежал розовый отсвет, на лбу блестело несколько капелек пота, а губы и глаза поигрывали скрытой и рвущейся наружу улыбкой. Казалось, так было всегда: пришел, стоит у печки, курит. И так же когда-то варился суп, он даже знает наперед, что сейчас скажет или сделает она.

— Миша, — сказала Лиза вполголоса.

— Что? — отозвался Карташов.

— Ничего, ничего, — поспешно, как будто боясь проговориться, сказала она. Ей хотелось спросить о многом: почему его долго не было, и женат ли он, и где работает, почему сегодня не в свитере, и еще о чем-то но она не решалась.

Поворачивая картошину, Лиза быстро спускала с нее неровную двухцветную ленточку кожуры.

— Лихо у тебя получается, в армию бы тебя. Там бы ты дала шороху. Вот у нас в части на шестьсот человек надо было картошки начистить.

— А как же вы чистили?

— Мы? У нас картофелечистка была. ГАЗ-69 с передним ведущим мостом. Затаришь в нее два мешка, картошины оттуда, как гильзы отстрелянные, вылетают.

Лиза внимательно посмотрела на него.

— Ой ты, пустомеля. Врешь ты все. — Она докрошила последнюю картошину и собирала ложкой накипь, бурыми ошметками бурлившую у края кастрюли.

— Почему все? — метнув в ведро зашипевший окурок, сказал Карташов и шагнул к ней.

— Стой где стоишь. — Лиза выставила навстречу ему руку. — Лучше ври чего-нибудь, а не подходи. Не дашь обед сварить.

Карташов отвел ее руку и левой рукой обнял со спины, пониже лопаток, чувствуя, как шерстинки на кофте цепляют за мозолистую кожу ладони.

— Миша, а ты с женой не живешь? — вдруг спросила она.

Карташов правой рукой увернул фитиль керосинки.

— Не сошлись характерами.

— А со мной, думаешь, сойдешься? — насмешливо и твердо сказала она и вывернула фитиль обратно. — Не просят тебя.