В первые же дни наступления комбаты не успевали выполнять заявки пехоты. Не хватало боеприпасов, особенно гаубичных. Их доставляли на санях. На дорогах то заносы, то слякоть. На конной тяге многого не навозишь. А тут еще пропал старшина — командир взвода боепитания.
Вокруг этого пошли разговоры, рождались домыслы. Начались неприятные разбирательства.
Сам старшина — родом из тех мест, которые месяц назад освободила наша дивизия. Освободили и его родную деревню. Он встретился с женой, которую не видел два года. Пока стояли в обороне, жена приезжала к нему во взвод боепитания, жила несколько дней в его землянке.
И вот командир боепитания, отправившись на санях в ДОП за боеприпасами, в батарею не вернулся. Что с ним случилось? Батареям до зарезу нужны снаряды, а отвечающий за боепитание исчез. Поползли разговоры — раз приезжала жена, значит старшина, воспользовавшись удобной ситуацией, вернулся домой и теперь, вероятно, где-то скрывается. И ведь не просто рядовой, а командир взвода. Ему доверяли, он знает обстановку с подвозом снарядов, ему известна обстановка в дивизионе, полку.
Короче говоря, строились самые невероятные, негативные предположения. А люди дивизиона должны быть не поощрены, а наказаны.
Прошло месяца два. В середине зимы, когда стояли в обороне под Полотой, раздался звонок из штаба полка:
— После излечения вернулся из госпиталя старшина, бывший командир взвода боепитания 8-й батареи. Хотим снова направить его в ваш дивизион.
Как оказалось, пропавший старшина не пропадал, не скрывался.
Когда он мотался на санях за снарядами, попал под огневой налет. Его ранило на льду озера. Недолго думая, повернул назад и добрался до госпиталя, минуя медсанбат. А в госпитале приватизировали дивизионного коня и сани. Ящики с гаубичными снарядами за ненадобностью сбросили. А “конную тягу” использовали для собственных нужд.
Так лопнул домысел о мнимом дезертире — командире взвода боепитания. Обратно в дивизион его не приняли. Обиделись. А обижаться надо было на тех начальников, которые порой повсюду подозревали и искали крамолу; склонны были верить слухам, не умели разобраться в реальном положении дел.
Старшине, конечно, следовало каким-то образом дать знать о себе, хотя бы написать письмо. Вряд ли следует упрекать раненого, что он поспешил попасть к медикам, использовав собственные средства транспортировки. Не знаю, насколько серьезным было ранение, но стремление как можно быстрее добраться до госпиталя вряд ли подлежало осуждению.
К востоку от Витебска
Наши батальоны несли большие потери в личном составе. В районе Гралево, недалеко от Двины, в батальоне, который поддерживал дивизион, оставалось не более десятка штыков. Настроение прескверное. Командир дивизиона уединился с командиром батальона и, основательно поднакачавшись, предложил пополнить поредевшие штыки, передав в пехоту артиллеристов.
Не берусь судить, насколько серьезно было это предложение. Офицеры дивизиона открыто высказывали недовольство. Наступление захлебнулось. Исправить положение, попытавшись перекрестить наводчиков и телефонистов в стрелков и пулеметчиков, вряд ли имело смысл.
Я плохо представлял замысел наступления, в котором участвовал наш полк. Двигались по полевым дорогам, лесным массивам. Названия сел — Князи, Павлюченки, Жиляи, Моккия мало, о чем говорили. Чаще всего именно в населенных пунктах противник создавал опорные пункты, при отступлении вел по ним огонь, наносила удары авиация.
В конце декабря (20.12.1943 — 1.01.1944) наступление развертывалось фронтом на север — от озера Вымно к Западной Двине. Если взглянуть на карту, то стрелы, обозначавшие движение полков, поползут к верхнему обрезу карты по направлению Моккия — Курино.
27 декабря вышли к Двине. Солдаты прямо по льду переправились на правый берег реки. Затем их вернули обратно. Задача — продолжать наступление вдоль левого берега.
В канун нового года произвели первый артиллерийский залп по Витебску, по его восточной окраине. Залп чисто символический. Цели наметили по карте. С наблюдательных пунктов они не видны. До города нужно еще дойти, прорваться сквозь немецкую оборону. А наступление выдыхалось.
Схема наступательной операции восточнее Витебска в конце декабря 1943 года.
В стрелковых батальонах почти не осталось штыков. Движение застопорилось на рубеже Совари — Гралево.
Наше НП на опушке леса. Перед нами заснеженное поле с редкими пехотинцами. На окраине села огрызаются пулеметные точки противника. Кто-то из лежащих на снегу ранен. Помочь порой удается лишь к вечеру, когда стемнеет. Днем на волокушах, невзирая на огонь, санитары вытаскивают пострадавших. Порой только к исходу дня удается доставить горячий чай в термосах, в котелках — комбинацию из обеда и ужина.
Мы теряли людей и топтались на месте. Это, очевидно, дошло и до командования. Дивизию выводят в резерв. Короткая передышка. Затем приказ на марш. Но об этом немного позже.
Когда в ноябре — первой половине декабря дивизия держала оборону, я понемногу приобрел опыт. Полезным оказалось краткое пребывание в стрелковом полку — “пехоту” увидел изнутри. Хорошими наставниками оказались офицеры, помогавшие освоить на практике то, что представлял ранее по-школярски.
Войти в коллектив помогли офицеры, рядовые и сержанты дивизиона и не только они. С картой и приборами, освоился довольно быстро. Но обычные премудрости фронтовой жизни и быта также надо было осваивать.
Сохранились письма, которые я, прибыв в дивизию, посылал маме, родным.
Приведу несколько выдержек.
“Дорогая мама. Поздравляю тебя с днем твоего пятидесятилетия! Не смущайся годами, ты еще проживешь много. Седина украшает человека, создает ему почет и уважение.” В другом письме: «Зима у нас никак не может установиться. Мне выдали ватные брюки, меховые перчатки, полушубок, который я сейчас не ношу: он очень белый, и потому сильно пачкается. На шинели грязь менее заметна. Я и привык к ней больше».
«Мы, конечно, не остаемся на одном месте. Бывает, что стоим в обороне, затем наступаем, опять становимся на оборону. Заниматься мне приходится самыми разнообразными делами в зависимости от обстановки. Производить разведку дороги, наблюдать за противником, засекать цели, привязывать огневые и т. д. Часто приходится работать ночью».
Выпускники Смоленского училища
С ребятами из Смоленского училища виделись не часто. Намного позже узнал, кто из них попал в наш полк. Даже с Володей Дорофеевым, который служил со мной в одном дивизионе. Я — в штабе дивизиона, на НП командира дивизиона, а он обычно на ПНП (передовом наблюдательном пункте) 7-й батареи.
Подружился же с военфельдшером лейтенантом медслужбы Володей Блызкиным. Об этом писал домой: “У меня есть товарищ. По специальности — доктор (военфельдшер). Он во многом напоминает мне школьного друга Гошку Зарницына. Такой же маленький, спокойный, курносый.”
Военное училище, располагавшееся в годы войны в Ирбите, вспоминали нередко. Оно находилось в центре города, а наша 10-я батарея на окраине. Каждый день мы ходили строем по улицам города, направляясь в столовую или специальные классы. Небольшой артпарк располагался рядом с нашей батареей.
Выпуск намечался еще в августе. Но когда срок обучения удлинили, кое-кто из курсантов предположил, что время острой нужды в артиллерийских офицерах миновало. Могут и еще продержать в училище полгода, может быть, год. А там и конец войны близок. Можем и не поспеть попасть на фронт в боевые части, Останемся в кадрах в качестве первого послевоенного выпуска.
Но подобные разговоры были из области гаданий. В конце октября держим выпускные экзамены. И ожидаем приказа о выпуске, присвоении званий. Одних посылали убирать картошку, другие находились в нарядах. Я с товарищем был в полевом карауле на полигоне; о чем писал домой: “Спал в лесу у костра. Едим тушеную капусту, репу, турнепс, печеную картошку. Листья в лесу опали, деревья стоят голые. Дождей пока нет. Сильные ветры. Ночью заморозки, замерзают лужи”.
