К моему немалому удивлению и восторгу, Глава не закричал «Охрана!» или «На помощь!» Ничего подобного: переступая так, будто на него сейчас смотрели сотни глаз, Он подошёл ко мне и протянул руку в плотной перчатке. Это старинный обычай, дружеский жест, утраченный в связи с неактуальностью. Я обрадовался, что только этим утром получил на складе новые перчатки, только переживал за обод на шее, в котором я выглядел по-дурацки.

- Я… я журналист, - всё, что я смог выдавить из себя. А ведь, стоя перед зеркалом, я так часто репетировал, что я скажу Главе, если доведётся его встретить. Слова благодарности, признательности и собственной благонадёжности. Но всё это забылось, или показалось мне неинтересным, не помню уже.

- А я - Глава, - без тени усмешки сказал Он. – Рад нашей встрече.

Смущённый собственной неподготовленностью, я не мог придумать ничего, не нашёл темы для разговора, истории для беседы. И тогда заговорил Он. Для одного меня, как для целой комнаты журналистов. Его слова, простые и понятные, о моём труде, о моей судьбе (оказывается, он читал мои статьи и слышал про мою личную трагедию). Я понял, насколько сильно я влюблён в него, сильнее, чем в собственного отца. Ясно одно: я не мог дать ему ничего, да он ничего бы и не принял от меня, ведь у него всё есть. Плотским прагматизмом здесь даже не пахло, и это нисколько не удивило меня, творческого человека.

Единственное, чем я мог доказать свою преданность – положить свою жизнь и сердце на алтарь величия кумира. Внезапно к нам подбежали зазевавшиеся охранники, но, поймав всего один взгляд Главы, замерли. Он ещё раз пожал мою руку и совсем неожиданно взял за плечо. Этот жест совсем сбил меня с толку. Он отправился за трибуну быстрым и уверенным шагом, а я молча поплёлся следом. Рослый охранник что-то шепнул Главе, и в ответ я услышал его странные слова: «Я умею отличать овцу от волка. Будь спокоен, это - прежде всего».

И хотя по ходу выступления я должен был делать заметки чтобы подготовить качественный и актуальный материал, я чувствовал: теперь мне это ни к чему. Я слился с его мыслями, и мог говорить о величии вождя бесконечно.

На следующий день в шесть часов восхода я уже сидел в редакции и набирал статью «Рукопожатие слуг Народа». Та самая новенькая перчатка до сих пор хранится в ящике памяти, а на руках у меня – одна потёртая, а другая чистая и свежая. Мои коллеги посчитали это новым проявлением дресс-кода и начали носить перчатки подобным же образом».

- Где ты был? Почему ты всегда исчезаешь вот так, как будто тебя не было никогда? Как будто это я тебя придумала? Скажи!

В её голосе – страх, злость и ревность. Куда он может пропадать? Почему ему нравится оставлять её одну? Да, Владимир – великий воин, настоящий Герой, которому подчинились все деревни в этой части мира. Он знает столько секретов, что ни один шаман не способен победить его на поле духов. Но почему он уходит? И куда?

- Лея! – пробасил Владимир ей в ответ. – Я смотрел на Клетку. В лучах заката она становится красной, как огромная капля крови. Как плод гигантского дерева. Как гигантский слизень, в оболочку которого мне нужно проникнуть. Я смотрел на неё, потому что я хочу расколоть Клетку, и никто меня не остановит. Даже ты.

- Ничего не знаю! – обидчиво произнесла его женщина. – Ты близко подходишь к стороне огня. Слишком! Сколько родичей пало там. Они перед смертью ревут, а их кожа плавится. Я не хочу, чтобы ты ревел, муж! Я не хочу искать твой пепел среди песков, чтобы похоронить. Подумал ли ты о нашем потомстве? Кто будет кормить детей, если тебя заберёт сторона огня?

- Я – другой, - терпеливо объяснил Владимир. – Я был там. Я был внутри огня! И там тоже есть люди. Там, внутри Клетки.

- Но они – не мы! – прокричала Лея, топая ножкой. – Ты муж, ты Герой, но если ты продолжишь мучить меня – клянусь: быть беде. Клянусь, я…

И она снова не договорила до конца. Потому что в её племени не принято, чтобы жена угрожала мужу. Ведь дочь вождя слов на ветер не бросает. Владимир не может понять, что не так? Да, отец Леи – миролюбивый (на словах) и дипломатичный муж. Он способен найти общий язык с теми, с кем Влад даже разговаривать не станет. Но почему она недовольна? Разве она не понимает, что там, за Сферой («Клеткой!» - мысленно поправился он) – его народ? И там – часть его жизни!

- Владимир, - в приветствии вздымается вверх рука Феликса. – Ты снова смотрел на Клетку?

- Да, - подтвердил он. – Мне нравятся закатные лучи. Они делают поверхность красной, и я представляю, что стеклянные стенки заливает кровь наших врагов. И тогда мне хорошо.

- Иногда я не могу понять, родился ты тут, на свободе, или там – в Клетке, - вздохнул Феликс. – Иногда мне кажется, что я не должен был слушать тебя. Что не должен был пускать тебя и твоих воинов в племя. Пусть бы мы как и встарь терпели от огневиков, от кабанов, от дождевиков… Но жили без тебя.

- Ладно твоя дочь, но чем же ты не доволен? – удивился Владимир. – Я обучил твоих людей искусству войны. Я положил конец междоусобицам ваших племён. Нет больше огневиков, а кабанов – хорошо если треть. Почему я не могу смотреть на Сферу… На Клетку, прости. Хотя бы издалека? И не мечтать вскрыть её изнутри? Почему? Отчего ты не хочешь восстать, вместе со мной?

Прошло уже много лет с тех пор, как их машину отправили в путь – в последний путь. Бесстрашно они двигались вперёд, пока двигатель не заглох. Брели назад, пока в баллонах не закончился кислород. Пока кто-то из них не догадался…Снять маски. Владимир никогда не забудет этот миг: как будто внутрь него хотел пробраться целый мир. И у него получилось, у этого мира!

Их было четверо. Владимир – медик, который всегда мечтал воевать. Идти вперёд и уничтожать врага. Керн, водитель и механик, шаман механизмов и шестерёнок. Стюарт, пулемётчик: он до последнего сжимал в руках своё оружие. Не хотел с ним расставаться, даже когда задыхался от напряжения. И четвёртый – чьё имя они поклялись помнить, но вскоре забыли.

- Мне было видение, - сказал Феликс. – Я узрел, как мы уничтожаем Клетку. И как на свободу вырываются сотни, тысячи душ! И как мы укажем им путь – к свободе. И к равенству.

- Подумай хорошенько, вождь, - произнёс Владимир. – Что говорил тебе твой отец? Почему он учил тебя столь сложным вещам, но даже толком не объяснил, как убивать? Да если бы не я… Помни, мы принесли жертву.

- Помню.

Владимир долго не мог поверить, что Феликс – сын песков. Вернее, пасынок холмов: сюда пустыня не добралась, она лежит внизу. Удивительное чудо природы! Там, снизу – безжизненные пески, где редко пробежит ящерица. А здесь, наверху – настоящий рай: озёра, деревья - небольшие леса, и ветки ломятся от плодов. Зелёные лагуны. Они уходят на юг – далеко-далеко, но его глаза туда не смотрят.

- Древние не были дураками, - сказал Владимир. – Они поместили Клетку так, чтобы добраться к ней было почти невозможно. Чтобы вокруг – пески, которые можно поливать огнём.

- Древние не были, и ты не будь, - попросил его Феликс.

Втайне от других соплеменников они спускались вниз, постоянно. Долгие годы искали способ, как пробраться внутрь. И им удалось. Близится день, когда их отряд пополнится ещё на четыре человека. И тогда их, бойцов, а не диких людей, станет двадцать пять. Целый взвод.

Не считая – его… Странного человека, который… Нет, они всё ещё не могут ему доверять. Да, пришельца уже перестали держать в погребке, и он может днём гулять. Но один из них не спускает с него глаз. Поэт красиво говорит, но верить ему нельзя. Вдруг его прислали специально, чтобы уничтожить их? Дикие племена легко вырежет даже небольшая группировка солдат. Правда, если они увидят эту жизнь… Если сделают глоток воздуха…

- Когда мы расскажем остальным? – спросил Владимир. – Когда твоя дочь перестанет задавать мне глупые вопросы?

- Терпение, Воин, терпение, Герой, - улыбнулся Феликс. – Вместо одного гигантского скачка мы сделаем сотню маленьких шагов. Терпение.