- Разумеется.

- Давайте присядем, - требует Швак.

Его взгляд скользит по комнате, но не видит в ней сиденья, способного удержать его могучую фигуру. А потому он просто занимает место на кровати, которую Алекс забыл убрать в нишу. Главред садится на табурет и нажимает на кнопку. Услужливая машина заваривает энергочай. Некоторое время проходит в тишине, они просто наблюдают за процессом, слушают его.

- Угощайтесь, - протягивает стакан Алекс.

- Благодарю. Не буду томить. Я расследую исчезновение Виктора С-202. Знакомы с ним?

- Разумеется. Журналист «Всегда!» Очень интересный гражданин, должен заметить.

- Читаете? – не без интереса спрашивает полицейский.

- Нет, конечно, - лжёт Алекс. – Нет времени.

- Вот, - кивает Швак. Некоторое время он крутит в руке стакан, словно опасаясь его содержимого. А потом – залпом выпивает. – Более семи суток мы в поиске. Как сквозь Сферу провалился!

- Едва ли я смогу вам помочь, - Главред разводит руками в сторону. – Я очень далёк от криминала. Из-за своей работы мало гуляю, всё больше провожу время на виду.

- А где ты, Алекс Р-101, находился восемь дней назад?

Тишина. Молчание. Алексу не смешно: такой невинный на первый взгляд вопрос может таить в себе массу неожиданностей. Не ходил ли он в метро? Не пил ли алкоголь? Одного неверного ответа достаточно, чтобы получить много проблем. Лучше просто рассказать свой привычный распорядок, дабы не вызывать подозрений.

- Ну… Около 8 утра пришёл в Редакцию, в 14 часов – перерыв на обед, - говорит Главред. - С работы ушёл не ранее 6 часов вечера. Посетил выдачу продуктов. С 10 часов готовился ко сну, - быстро отвечает Алекс. Сила привычки – страшная сила. Все его дни похожи, как братья.

- Правильно, - кивает Швак. Он сжал стальной стакан с такой силой, словно хотел его смять. – Мы всё проверили. Но… Из спецлавки ты, Алекс, вышел в 18.10 часов. А на камере дома появился в 20.15. Где же ты был целых два часа?

- Не знаю, - лжёт Алекс. Ему не нравится, что инспектор говорит с ним свысока. – Не помню. Ходил по городу. Возможно, даже…

- Что?

- Спускался в метро, - вздыхает Главред. – Грешен. А кто не ходит в метро?

- Виктор С-202, - серьёзно отвечает инспектор. – Сколько раз, Алекс Р-101, ты сказал неправду?

- Не знаю, - честно отвечает Алекс. Разговор начинает его изрядно утомлять. Усталость, усталость заполняет все его мысли. – Я говорю не правду, а «Истину».

- Да, это кредо… - инспектор улыбается. Может показаться, что он доволен результатом. – Кредо такое мощное, как будто удар по темечку. Знаешь, в детстве я мечтал быть журналистом. Или писателем.

- А я – полицейским, - лжёт Алекс. С трудом сдерживается, чтобы не заржать в голос. «И что смешного-то?!»

- Но машина распределения… - картинно вздыхает Швак. - Да славится мудрость Главы… Выбрала мне путь. Путь…

- Да, - разговор изрядно утомил Главреда. – Путь – это наше всё. Думаю, что и разговор – всё?

- Я ещё зайду к тебе на работу. Подозреваются все. Нам нужны улики.

«Тебе нужны признания», - думает Алекс и провожает инспектора до двери. Ему жалко порции энергочая. «Они могут подсматривать», решает Главред, а потому идёт в Редакцию, чтобы записать новые мысли. На ходу он придумывает шифр, которым воспользуется сегодня.

«Читая эти строки, вы, должно быть, заинтересовались, в чём заключается работа журналиста? Признаюсь, меня самого некогда мучил этот вопрос. Теперь я один из самых ярких передовиков пера, и точно знаю, что нужно делать и как. Нужно стать глазами идеального общества. Люди, прикованные к станкам и семьям, зачастую не видят самых интересных вещей. Не видят новых окон и дверей, любезно подаренных им Главой, не чувствуют той опеки, которую каждодневно оказывает государство.

Чтобы вы поняли, в чём состоят мои трудовые обязанности, я вспомню недавний случай из моей практики. Однажды я готовил репортаж о невытравленых остатках духовности в нашем идеальном государстве. В поисках представителя древнейшей профессии – проповедника, я оказался в самом сердце Метро. Там горит аварийное освещение, иногда разводят костры. Тускло и темно.

Впрочем, не знаю, где у Метро сердце, а где печень, ибо подземка – это уголок свободы, уникальный атавизм, сражаться с которым нет никакого желания. Вход в метро не охраняется солдатами с десяти вечера до восьми утра. То есть туда может прийти, кто угодно; сделать там, что пожелает. И его не отдадут полиции – из чувства солидарности, ведь в Метро ходят не только опустившиеся нищие, но более-менее состоятельные, рабочие люди. Любого, кто окажется в Метро в неположенное время, могут расстрелять без суда.

Внутри, на старинном участке жизни мёртвой городской артерии, предприимчивые граждане продают алкоголь – бутылочками. Сбывают обезболивающие и окрыляющие зелья собственного приготовления. Реализуют сомнительную пищу, доставленную неведомо откуда, а также торгуют собственными телами и даже… телами маленьких детей.

Глядя на это, мне становится дурно. Детей всегда было жаль всем, кроме родителей, но это уже чужая воля, как с ними поступать. Своему сыну ходить в Метро я бы не позволил, ведь здесь столько зла, насилия и прочих соблазнительных слабостей! Однако сын мёртв, и все мои слова пусты.

Мимо меня в полутьме прошёл человек, похожий на журналиста одной газеты в обнимку с другим гражданином мужского пола. Их глаза светились радостью и любовью (аж противно!) даже сквозь очки. Здесь есть место и для таких людей. Однако целью моего визита было не бабу себе купить на двадцать минут за 5 талонов, а найти адепта ушедшей в историю религии.

В одном из вагонов старинного средства передвижения, чуть дальше по тоннелю от «Рыночной площади», я увидел группу людей, скучившихся вокруг старца в потрёпанном комбинезоне. Длинные волосы торчали из-под защитного головного убора. Начало его бредней я пропустил, но часть высказываний помешанного я всё же уловил:

- Вы, граждане… Вы слабы… Не можете дышать без фильтра, без маски… Узрите же! – с этими словами он сорвал с лица защитное приспособление, и мы увидели беззубый рот, морщинистый лоб и услышали голос, не искажённый фильтром: - Я сильнее всех вас! И Бог велик, коим слугой я живу, он всемогущ, он готов прощать.

- Прошу прощения, - перебил его я, не обращая внимания на фокус с маской. Носовой микрофильтр – военная разработка, и в нём нет ничего сверхъестественного. Но душевнобольных злить не стоит. – О каком боге вы ведёте речь?

- Ты! – взревел он. – Как посмел перебить Глас Божий?

«Чей глаз?» - спросил паренёк, но сумасшедший лишь зыркнул на него, и тот смущённо замолчал.

- Ты - враг Бога! Бог един, и он всемогущ! Пошёл прочь! – закончил свою речь старец.

- Ну, если вы не возражаете, я ещё немного послушаю. Жутко интересно. Клянусь, - пришлось пойти на хитрость. – Уж простите мою дотошность.

- Бог с тобой, - махнул рукой старик. – Бог умеет прощать, да простит он твою неприкаянную душу. Внемлите, дети мои. Было у Бога три сына. Старший – самый умный, средний – не плох для общеинтеллектуальных работ, а третий, младший, совсем идиот, прости грешного, господи…

- ИдеОт? – переспросил я. – Идеологический Отдел? Соглашусь, там встречаются и такие…

- Замолчи, именем святых! Идиот он был, тупой, как ты, блудливая овца всё стадо перепашет… Так вот, кто нашёл в отце Бога первым, дети мои?

- Старший, - неуверенно протянул тот самый паренёк, и все тут же подхватили: «Старший, старший».

- Нет! Во тьме безверия вы… Младший! Ибо идиотом был, и верил, молил, надеялся. И отыскал Бога он в сердце своём. А остальные только о животе своём думали, да так без господа и остались.

- Но, пардон, вы сравнили меня с младшим… Отчего ж я не верю вашим словам?

- Потому как душа твоя, что ребёнок, в сотню тельников спрятана, и не просто подступиться к душе, - неожиданно спокойно ответил старик. – Но будет день, и ты станешь героем, и разом все одёжки падут с тебя, и станет действие богом твоим, путём твоим ко спасению… Но слаб ты пока, и любишь образ, диавлом созданный. Самого нечистого плотски желаешь…