Видимо, вглядывался он слишком тщательно. В какой-то момент тишину отогнал шелест листвы. Легкий ветерок одул лицо. Послышался женский крик…

Распогодилось. Облачное марево поредело, в прорехи серого плеснуло умытым небом и солнечными лучами. Дождя не было с прошлой недели, и хорошо утоптанная тропинка удобно ложилась под подошвы кроссовок. Небольшую улочку, прилепившуюся к платформе, состоящую из ухоженных, пусть и старых бревенчатых домишек по правую и левую руки, Женька миновала быстро.

Покрашенные в разные цвета калитки, чуть покосившийся штакетник, различные плодовые деревья, то там, то здесь высаженные цветы. И сами домишки — аккуратненькие и старые. Резные наличники на каждом окне. Над крылечком выкрашенной в оранжевый цвет избушки — любовно вырезанный из дерева петушок. Колодец-журавль, огороженный дополнительным невысоким заборчиком. Железное ведро на цепи.

Здесь, казалось, ничего не поменялось со времен ее детства. А причина этого заключалась в близости платформы, железнодорожных путей и почти полном отсутствии подъездной дороги. Не стремились сюда дачники. Здесь жили круглогодично, и стояла уютная тишина. Только из крайнего синего домика на грани слышимости бубнил телевизор или даже радио. Уже за старым кладбищем, ближе к дому, повылазят грибами после дождя коттеджи. За высокими заборами, начнет дребезжать препративная для Женькиного слуха попса в перемешку с блатняком, по недоразумению носящим французское прозвание шансоном, а то и невнятный рэп, который нынче исполняет всяк, кому не лень. Последний Женька не относила даже к самому низкому музыкальному жанру и сильно радовалась тому, что, благодаря явным проблемам с дикцией у большинства читающих, до девяноста процентов слов сливаются в непонятную кашу из наборов звуков: некоторых текстов лучше не понимать.

Оглянувшись на свой любимый изумрудный с голубыми изразцами дом (в детстве, ничего не зная о палитре и цветовом круге, Женьке казалось такое сочетание очень красивым) она шагнула в лесополосу.

Стоило деревьям сомкнуться над головой, со всех сторон налетел птичий гомон. Лес, пусть и совсем небольшой, жил своей жизнью. По-особому дышалось, прохлада не раздражала, а наоборот приятно обволакивала. Здесь даже грибы водились, но пока для них было еще рановато: только-только убрались восвояси последние весенние заморозки, и Женька очень надеялась, что они не вернутся до самой зимы. В идеале не приходили бы вообще, но, увы, с климатом не поспоришь, и с осенне-зимне-весенней мерзопакостью приходится мириться.

Шагов через десять по левую руку потянулся длинный наполовину заболоченный пруд, в котором водились большущие ротаны и толстолобики, справа возникла временами полностью скрывающаяся за кустами старая невысокая ограда старого кладбища.

Женька вправо смотреть не стремилась. Вовсе не из страха или неприятия оградок и холмиков, просто ничего примечательного она в них не видела. Природа ведь всяко красивее. Тем не менее, шевеление за одной из могил, скрытой от нее мраморным камнем, наверняка с фотографией и датами рождения и смерти похороненного, Женька не смогла не заметить. Комья земли летели во все стороны, если прислушаться, удавалось разобрать бормочущее ворчание. Похоже, за камнем копошилось животное, что-то усердно и энергично раскапывающее.

«Труп? — предположила Женька и сама себя одернула: — Вряд ли, но все может быть. Не истлевшие же кости выкапывает она с таким остервенелым азартом. Сдались они мелкой живности, тем более в конце весны, когда уже не так холодно-голодно, как в зимние месяцы».

Кладбище было старым, на нем давненько уже не хоронили, желающих приходить на него как-то не наблюдалось, хотя… должно быть, Женька просто не знала и не попадала сюда в дни «праздников», во время которых происходили массовые паломничества к могилам. В основном тех, кому обычно было не до них.

У нее самой, к счастью, все близкие оставались живы и здоровы, а с дальними она общение не поддерживала, несмотря на постоянное бурчание отца по поводу «нельзя же так». Впрочем, он быстро сворачивал эту тему, когда Женька говорила, что это-то как раз можно. А чего действительно нельзя — ходить на кладбища из-под палки по причине одного лишь положено, вдруг кто дурное подумает. Подобное — бессовестно, если не подло. Нельзя напяливать дежурную улыбку и ехать на день рождение к ненавистной чуть ли не с детства тетке. Снова из-за кем-то положенного, а потом шипеть змеем в такси: «Вот же змеюка, когда только сдохнет». И желать смерти все равно кому, пусть и лично тебе крайне неприятному человеку — тоже нельзя. И… если это «юношеский максимализм», то Женька готова была признать себя максималисткой, пусть и не слишком жаловала все равно какого розлива эгоистичных инфантилов. Если ее нежелание лебезить с фигой за спиной — это инфантилизм, пусть будет он. Кушайте не обляпайтесь, как говорится.

О возможном трупе стоило доложить, куда следует. И, конечно, оставаться на месте до приезда полиции, выяснить все как можно подробнее, пока не выпроводили взашей, а потом связно изложить в текстовом документе и отправить Медорубу Пал Палычу, получив в карму плюс пять к его личному уважению.

«А я-то губу раскатала: думала, остаток дня выдастся свободным, — подумала Женька отстраненно. — Даже удивительно, сколько может образоваться дел из-за какой-то приблудившейся шавки».

Женька уже было нащупала в сумке телефон, но тут «шавка» выглянула из-за камня…и… кажется, это была далеко не… собака.

Оглушительный визг пронесся по кладбищу и лесополосе. Его, наверняка, услышали и на платформе, и возле дома, если вообще не на вокзале. Монстр ростом со среднего размера пса, чем-то напоминавший продукт противоестественной связи свиньи и бультерьера, аж присел на задние лапы. А потом, принюхавшись, хотя, судя по всему, обонять и вообще дышать не мог (может, и слышать тоже?), взвыл протяжно, громко и невыносимо противно.

Женька закрыла ладонями уши и попятилась.

«Бежать?» — возникла в голове первая наиглупейшая мысль, но Женька тотчас выкинула ее из головы. Монстр — не банда гопников. Она и от обычной собаки не удерет, впрочем, как и большинство людей. Животные вообще лучше бегают, а уж такие — подавно.

Тварь в два прыжка достигла ограды. Вернее, это Женька домыслила уже потом. В тот же миг она рассмотрела только смазанное движение в свою сторону. Далее тело действовало самостоятельно, не тратя драгоценное время и ресурсы на то, чтобы советоваться с вечно тормозящим, выбиравшим из нескольких вариантов и склонным к панике разумом.

Как оказалась на размашистом толстом стволе нависавшей над прудом старой и прочной ивы, Женька так и не вспомнила. Ствол изгибался таким образом, что часть его заливала вода, образуя своеобразную границу. Монстр стоял на берегу и то принимался несчастно скулить, то ворчать, приблизиться он почему-то не решался.

«Умертвия терпеть не могут текущую воду, балда», — напомнила самой себе Женька сведения, почерпнутые из множества ужастиков и фэнтезийной литературы. Вот ведь воистину неизвестно, что и когда пригодится!

Почему она отнесла монстра к не-живым тварям, в общем-то ясно: пришел с кладбища, выглядит обретшим двигательные функции скелетом мелкого хищника, и пусть такие никогда здесь не водились, не в пришельцы же из космоса его записывать. Пруд, конечно, лесной, заболоченный, почти полностью в ряске, но в него впадали родники, а значит, вода худо-бедно циркулировала, и твари этого пока хватало, чтобы оставаться на берегу.

«По идее, железо, тоже должно их отпугивать, — подумала Женька, — но ограду монстр преодолел в мгновение ока».

Она по-прежнему крепко сжимала телефон, но теперь не понимала, кому следует звонить и, главное, о чем рассказывать. Принудительную психиатрию, конечно, отменили, но, если она заикнется об ни с того ни с сего обретшем реальность кошмаре, ее сочтут либо сумасшедшей, либо под веществами. Либо дурой, которой делать нечего, вот и звонит с идиотскими заявлениями. И правильно сделают! Женька и сама не поверила бы.