И вот теперь «хорошо одетый» мерзавец подобрал пьяницу на дороге, напоил, отвез на неспокойное место памяти, подарил приманку. А до этого подкинул ее же случайно подвернувшейся девице. Не нужно быть гением тайного сыска для понимания: стремится вызвать прорыв.

— Эй, лунатик! — неожиданно весело рассмеялся дядя Митя. — Ну… ты обиделся, чо ли? Закатай тебя пельмень. Поди поближе, покажу!

— Иду, Дмитрий Михалыч, — Кай улыбнулся, как умел приветливее. Именно улыбка не раз выручала его в общении с людьми, а спасибо за нее следовало адресовать снова его детской ватаге и забаве: кто пойдет на рынок и сумеет выклянчить леденец у торговки?

— Во! Гляди какой брелок, — дядя Митя вынул из кармана руку и продемонстрировал уже знакомую висюльку из прозрачных камней с нанесенными на них символами.

Дальше тянуть было нельзя, и Кай очень надеялся, что дядя Митя не запомнит ни эту встречу, ни своего «дружочка». Ни к чему ему было такое помнить! Он просто перебрал, забрел на место памяти, уснул и увидал невероятный и очень реалистичный кошмар.

Каким образом он нашел дядю Митю и почему его самого следует проводить к Женьке, некромант решил выдумать потом, а пока Кай не нашел ничего иного, как приложить ладонь к переносице опешившего мужика и обратиться к тьме. Другую руку он подставил так, чтобы висюлька выскользнула из ослабевших пальцев прямо в ладонь, никуда не упала, и ее ни в коем случае не пришлось бы искать.

Дядя Митя кулем осел на землю. Кай чуть помог ему улечься, подоткнув под щеку руку и притянув колени к груди, очертил охранный круг и, выставив висюльку перед собой шагнул к вышедшим на дорожку тварям.

— Не ждали, песики? А я здесь.

Он насчитал семерых. Значительно больше и, соответственно, опаснее той мелкой тварюшки, которую он упокоил у пруда. Более осторожные: не стали нападать сразу, чуяли его силу и пока выжидали, скаля клыки и медленно шажок за шажком приближаясь.

Это кладбище было больше, и живжиг оно смогло породить тоже больше. На нем продолжали хоронить, потому от тварей ощутимо попахивало.

— Надо же настолько любить себя и ненавидеть собственный близких, — тихо проговорил Кай, — чтобы обрекать на подобное их останки…

Твари не могли его слышать, да и видеть — тоже. Однако чувствовали. Ближайшие остановились, опустили морды и… могло показаться, будто принялись усердно принюхиваться. Вот только они не дышали, обоняние также было им неподвластно.

Тьма выступила из-за спины, облепила тело Кая, создав не броню, но отпугивающую нечисть завесу. Живжиги чуть подались назад, щуря слепые глаза с медленно разгоравшимися в их глубине углями. Не-живые тупые кровожадные хищники, ведомые инстинктом охотника, старательно копировали поведение живых тварей.

— Вероятнее всего, родственники усопших пришли бы в ужас, узнав, для создания чего пошли столь пестуемые ими останки, — сообщил им Кай. — Однако я не собираюсь им сочувствовать: кретинизм должен быть наказуем.

Одной из сильнейших глупостей все равно каких миров он мнил создание массовых захоронений: так называемых «мест памяти». Мироздание едино, и его законы — тоже. Миры могут отличаться, но базовые правила ведь едины.

В этом мире считали существование магии недоказанным, однако Кай не испытывал проблем в применении своих способностей. Значит, и местных магии вполне вышло бы научить, если задаться целью. Возможно, среди них уже существуют умельцы, только не стремятся к общественному признанию в отличии от толп шарлатанов. Да и к чему они: слава и признание? Умей Кай скрывать ауру смерти иначе, чем с помощью амулета, он тоже предпочел бы считаться обыкновенным человеком в глазах окружающих. Полезнее оно в разы, когда то, чем ты занимаешься, как бы не существует. Женька говорила, далекие предки местных тоже сжигали своих покойников. И долго, даже после прихода религии, требующей покойников хоронить, не закапывали в землю тех, кто пострадал от сил природы или от зубов хищников. Значит, не просто так — знали почему этого делать нельзя. А потом… что-то пошло не так. Истончилась людская память, а прорывов отчего-то не случалось. Или о них не стремились ни говорить, ни писать в хрониках?.. Вряд ли. Подобное не скроешь.

— Если здесь, при всем наплевательстве людей на законы мироздания, серьезных прорывов не происходило до недавнего времени, значит, кому-то такое требовалось, — прошептал Кай. — Возможно, и из злого умысла: чтобы люди позабыли законы предков, обособились, жили лишь собственными интересами, знать не желая, чем живут соседи. Таких — беспамятных — легче и уничтожить, и поработить.

Кай с одной стороны мог за местных порадоваться, а с другой — посочувствовать. Поскольку лишенные противостояния злу люди очень скоро сами становились тем еще злом, только зло их шло уже не от законов мироздания, а от человеческих алчности, ревности и похоти. Лишенные врагов извне, люди очень скоро превращались в тупое стадо, жаждущее лишь хлеба и зрелищ, от тугоумности и жиробесия, придумывающее себе правила поведения. Например, вставать только с правой ноги или не есть мяса, или бить яйца с тупого либо, наоборот, острого конца, или поклоняться одним выдуманным идолам, а на тех, кто поклоняется другим, идти войной.

В его родном мире застигнутого ночью путника приняли бы в любом доме: накормили и уложили спать. Не по только лишь доброте душевной, а поскольку если путник попадет на зуб хищнику или сам окочурится в какой-нибудь канаве, он же восстанет и явится к тем, кто не пустил его переночевать. И тогда растерзает всех живых, кого найдет. Немногие знали наверняка, что законы гостеприимства писаны кровью, а не создавались из-за пустого желания слыть добрыми, но соблюдали их все. А здесь… здесь имелись бездомные, которых старались не замечать более обеспеченные и благополучные горожане: совсем как нерадивые хозяева перестают замечать тараканов и грызунов в собственном доме, а потом недоумевают, обнаружив испорченные запасы. Одного Кай видел спящим на скамейке, а люди проходили мимо, даже не глядя в его сторону, а то и намеренно отворачиваясь.

Впрочем, небытие с этим неизвестным некто, оберегающим данный мир. Может, он действительно желал зла, а может, добра для всех и каждого — не так оно и важно. Особенно в связи с тем, о чем Кай теперь знал точно: баланс сил мест памяти расшатывали специально. Судя по описаниям, и с Женькой, и с дядей Митей встречался один и тот же мерзавец, который точно знал, что, как и в какой последовательности следовало предпринять для организации прорыва. А раз так… вполне вероятно, Кай не единственный прошел туманным лабиринтом кривых отражений и очутился здесь.

Скулеж и повизгивание прервали его размышления.

— Ну что, собачки, не знаете, как быть? Вроде и должны растерзать того, у кого висюлька, а сил маловато?.. — прошипел с характерным потусторонним присвистом Кай.

Не только тьма обняла его, он и сам изменился. Вплоть до голосовых связок, выдающих звуки, гораздо лучше воспринимаемые сущностями и созданиями той стороны, нежели этой.

Живжиги вытянули хищные костяные морды и застыли. Со стороны могло показаться, будто они внимают, но на самом деле слышали Кая едва-едва: улавливая только потусторонние вибрации голоса, не понимая слов. Это с разумными призраками удавалось общаться хоть мысленно, хоть устно. Низшую же нечисть можно только испугать, заставив зарыться обратно под землю (так себе идея: отроется, как только опасность в лице некроманта уйдет), либо уничтожить (лучший выбор из возможных). Чем кровожаднее потусторонняя тварь, тем она тупее — это тоже базовый закон мироздания, часто затрагивающий и людей тоже.

Наконец, ближайшая живжига издала заунывный, полный страдания вой.

Кай знавал тех, кто, услышав такой, начинал не в шутку жалеть «несчастную тварюшку». Жили такие особо-жалостливые недолго, как и те, кто пробовал живжиг приручать, словно собак. Любые производимые тварями звуки являлись обманкой для живых и не несли ровным счетом никакой информации об эмоциональном или целостном состоянии твари. Эволюция не стояла на месте и по ту сторону реальности. Раз добыча реагировала на стоны, скулеж, бормотание и вой, не-живые твари включали звуки в свой арсенал. Болотный крягла и вовсе подражал плачу ребенка, заманивая в трясину сердобольных путников из тех какие поглупее.