— Я тебя… Я вас, Олег Петрович… Я вам…ну… Ты… Олег Петрович…

Жаба сидела за своим директорским столом в своём директорском кабинете, занимаясь крайне важным, ответственным делом. Она с трудом пыталась подобрать более-менее приличные слова.

Я и Деева стояли, как два столба, упорно отводя взгляд в сторону. Старались не пялиться на директрису с трудовиком, которые в данный момент являлись живым воплощением сцены из мелодрамы следующего содержания:«Я тебе верила, а ты…»

Естественно, мы с Наташкой чувствовали себя лишними на этом празднике жизни, но не решались вставить свои пять копеек, чтоб попроситься уйти. Состояние, в котором пребывала Александра Ивановна даже Деева оценила, как особо опасное. То есть, в любой другой ситуации Наташка уже непременно поинтересовалась бы, можно ли отправится на уроки? Тем более, перемена подходила к концу и вот-вот должен был прозвенеть звонок.

Нам с Деевой грозила перспектива пропустить еще один урок. Меня данный факт, естественно, не огорчал, а вот Наташку должен бы. Однако староста стояла молча. Даже ногой или рукой старалась не шевелить. Я, соответственно, вел себя точно так же.

Просто нас, как бы еще не отпустили из директорского кабинета, но складывалось ощущение, что исключительно по причине увлечённости персоной трудовика. Александра Ивановна настолько была впечатлена случившимся, что про меня и Наташку она словно забыла. Ее взгляд был устремлен на Олега Петровича. В этом взгляде, скажу я вам, была такая гамма эмоций и чувств, что любой психоаналитик расплакался, бы от счастья.

— Что ж ты… Вы… — Директриса зашла на новый круг. Цель была та же. Подобрать приличные слова для выражения эмоций.

Однако, судя по тому, что уже около пяти минут у нее кроме «Олега Петровича» и каких-то невразумительный обрывков ничего не получалось, приличные слова никак не подбирались.

— Вы… Ты… Вы зачем это устроили? — Наконец, выдала директриса.

— Дык кто ж виноват, если они обознались. — С совершенно невинным выражением лица сообщил трудовик.

Честно говоря, после ответа Олега Петровича, мне показалось, что Жаба сорвется. Ее руки сжались в кулаки, а лицо стало… Ну вот точно как у серийного маньяка. Возникло ощущение, будто Александра Ивановна в данную, крайне напряжённую минуту вспоминает, сколько светит по уголовному кодексу за особо тяжёлое убийство.

В принципе, по совести сказать, директриса вызывала сочувствие. Это — да. Я просто представил, что она сейчас испытывает. У нее столько было надежд на будущую статью в газете. Мне кажется, Александра Ивановна уже видела себя в роли звезды педагогического сообщества. А там, глядишь, можно рассчитывать на теплое местечко в отделе образования.

Тем более, чего уж скрывать, район у нас не самый прекрасный. На карьерный рост особо губы не раскатаешь. В основном, живут работяги. И школа далеко не на первых позициях.

В кои-то века Жаба получила возможность засветиться. Пусть не совсем она и не совсем в своей сфере, но школа все равно фигурировала бы. По сути, именно этого директриса и ждала от меня, как от главного участника. Чтоб я весь разговор свел к тому, что именно в нашей школе воспитывают таких замечательных подростков, которые готовы рискнуть жизнью ради товарищей. Чья заслуга? Естественно, педколлектива вообще и Александры Ивановны в частности. А тут… Мягко говоря, что-то пошло не так.

Однако с другой стороны, если честно, ситуация, конечно, сомнительная. Александру Ивановну действительно жаль, черт его знает, во что выльется сегодняшнее «интервью», но при этом…

Она ведь знает нашего трудовика очень хорошо. Зачем оставила его наедине с теми двумя товарищами?

Олег Петрович, если не открывает рот и не произносит ничего вслух, все равно сразу вызывает подозрение. Не в плане поступков, хотя и это тоже, а в плане того, что с его стороны не последуют какие-нибудь шуточки.

У трудовика даже внешний вид всегда говорил сам за себя. Он вечно выглядел каким-то мятым, немного сутулым, припорошенным стружкой, с легким запахом вчерашних возлияний. И хорошо, если вчерашних. Его любимая фраза, которую он искренне, с чувством при каждом удобном, и не очень, случае выдавал ученикам:" Бык сытт ровнее, чем ты обстругал". А это, между прочим, самое приличное. Ну чего она ждала от этого человека? Его выкрутасы уже давно стали школьными байками.

— Олег Петрович… — Жаба собрала всю волю в кулак и решила таки довести разговор до конца. — Я уже несколько лет закрываю глаза на ваше поведение. Которое, скажем прямо, не соответствует званию учителя. Почти каждую неделю на вас поступают жалобы от остального педколлектива. В начале учебного года, вы, к примеру, шестому «А» велели принести большие толстые тетради и две ручки. Потом два урока рассказывали им о происхождении своей фамилии. Причем, всем нам известно, что фамилия ваша Радович, но по одной из версий, которые вы же вдалбливали детям в голову, она произошла от слова «рядович». То есть два урока вы вместо того, чтоб заниматься с мальчиками трудом, рассказывали им, кого и почему В Древней Руси называли рядовичами. Когда были озвучены все легенды происхождения фамилии, вы переключились на этимологию имени. И даже про отчество вам нашлось что сказать. Всю эту ценную информацию детям, конечно же, пришлось записать в те самые тетради, принесённые по вашему распоряжению. Напомню, два урока…Потом вы дали мальчикам домашнее задание. Потребовали, чтоб они выучили записанную информацию. И на следующий день весь шестой «А», вернее мужская его часть, явились в школу не готовыми к другим предметам. В ответ на вопросы учителей, отчего так вышло, дети уверенно ответили, что Олег Петрович со следующей недели становится самым главным директором среди директоров… уж не знаю, откуда такое вообще взялось… и он сказал, будто теперь его уроки — это самое главное. Вы сказали.

Директриса сделала акцент на последней фразе и замолчала.

Мы с Деевой переглянулись, а затем осторожно сделали несколько шагов в сторону выхода. Вернее, даже не шагов. Просто начали пятиться к двери как два рака, только быстро и бесшумно.

Подозреваю, Александра Ивановна решила припомнить трудовику вообще все прегрешения. По выражению ее лица стало понятно, сейчас мы прослушали лишь вступление. К основной части она еще не подобралась. И вот скажу точно, я к примеру, не готов знать об Олеге Петровиче и его сложных взаимоотношениях с директрисой всё. Судя по Наташкиному лицу, она тоже.

Вмешиваться в волнительный диалог, происходящий между Жабой и трудовиком, с вопросами:" можно ли идти? " ни я, ни Наташка по-прежнему не рисковали. Мы как-то одновременно надумали свалить по-английски.

А ведь меньше часа назад все было почти нормально. Имею в виду, относительно интервью. Ну и если не брать в расчёт мою очередную ссору с Деевой из-за ее дяди.

Даже тот факт, что Жаба решила позвать Наташку, выглядел вполне обнадёживающим. Я рассчитывал, что основной «удар» придётся на старосту, а у меня получится просто скромно отсидеться в сторонке. И еще была одна мыслишка…

Я уже обдумывал ее, когда переключил внимание Жабы на Дееву. Если получится звездой беседы с журналистами сделать Наташку, смоюсь под шумок из актового зала, потом из школы, и вернусь к Деевой домой. Проверю, так ли уж там никого нет, как она уверяла.

А в итоге оказалось, что товарищи журналисты вовсе нам не товарищи. И даже не журналисты. Это, конечно, было самым большим ударом для Жабы. Вот только выяснились столь важные детали слишком поздно.

Сначала, когда я один стоял под дверью и «гостей» не видел, думал, правда бедолаги журналисты попали в руки Олега Петровича не в самый лучший момент. Естественно, не самый лучший для самих журналистов.

Первые сомнения появились после того, как они задали вопрос про Ромова. Просто, если вспомнить, что говорила директриса, статью хотели написать о героическом мальчике Алеше Петрове, то есть обо мне. А тут вдруг в центре сюжета всплыл Ромов-старший, которого вообще даже рядом не было. Да, машина его, но за рулём сидел не сам владелец. Это — первое. А второе — в чем принцип, кто именно мог оказаться виновником? Я имею в виду, в чем принцип для журналистов?