— Ты чертовски упрямая, Мияко.

— Зато не такая глупая, как ты, раз стою с зонтом.

— Не понимаю. Зачем тебе мокнуть вместе со мной. Разделить «моё геройское страдание»? Так это не оно.

— Нет, я хочу, чтобы ты пошёл домой.

— Не пойду.

— Тогда и я останусь.

Я перевёл на неё взгляд, и наши глаза встретились. Она стояла непоколебимо, несмотря на дождь и холод.

— Ты ненормальная, — выдохнул я.

— А ты просто идиот, — ответила она с улыбкой, которая была одновременно тёплой и печальной.

И почему-то от этой улыбки внутри что-то дрогнуло. Как будто тёплый огонёк посреди всей этой холодной тьмы.

«Спасибо, Мияко…» — подумал я, но не произнёс этого вслух. Вместо этого просто стоял рядом с ней под нелепым розовым зонтиком, позволяя себе хотя бы на секунду ощутить, что не один.

Ветер вдруг налетел с новой силой, подхватывая потоки дождя и швыряя их со всех сторон. Зонтик затрещал, несколько капель пробились внутрь, упав на наши лица. Дождь стал ещё сильнее, барабаня по асфальту и крышам машин, словно торопясь заглушить весь мир вокруг нас.

Я посмотрел на Мияко. Она стояла рядом, держа свой розовый зонтик так крепко, будто это был щит в каком-то безнадёжном сражении. Вода стекала по её волосам, по рукавам, но взгляд оставался серьёзным и твёрдым. Как будто и правда была готова стоять здесь со мной до самого конца.

Ты ведь ненавидишь мокнуть под дождём, Мияко. Тогда почему ты всё ещё здесь?

Я вспомнил тот день в караоке. Как она появилась передо мной — с непонятной улыбкой и тем поцелуем. Нашу прогулку со школы и её месть. После её странные знаки внимания во время подготовки к фестивалю. Затем кофейня. Тогда я не придавал этому какого-то особого значения.

Но сейчас…

Сейчас она снова была рядом. И, как ни странно, именно в самый тяжёлый момент.

Я невольно вздохнул, глядя на неё. Её лицо выражало тревогу, упорство, и почему-то от этого становилось ещё тяжелее на душе. Словно Мияко пыталась разделить мою боль, хотя совсем не должна была этого делать.

Зачем ты так, Мияко? Я ведь не стою этого.

Снова взглянул на тёмные окна квартиры Рин.

Пустые. Безмолвные.

Она не приедет. По крайней мере, не в ближайшие часы.

Ещё раз глубоко вздохнул. Обрекать Мияко на это — стоять здесь, мокнуть вместе со мной, быть частью моего отчаянного ожидания — было неправильно.

Я не имею права быть таким эгоистом.

— Пошли, Мияко, — тихо сказал я, разрывая эту тягостную тишину.

Она повернулась ко мне, удивлённо моргнув, словно не сразу поняла мои слова.

— Что…? Куда пошли?

Я попытался улыбнуться, хоть и чувствовал, что улыбка выходит усталой, нелепой.

— Провожу тебя домой.

— Ты… ты уверен?

— Да. Хватит геройствовать, — ответил я, устремив взгляд вперёд, мимо неё. — Ты же не хочешь простудиться?

Она продолжала смотреть на меня, будто пытаясь прочитать, что у меня на душе. В конце концов, просто кивнула и опустила глаза.

— Хорошо. Но…

Я сделал шаг вперёд, прерывая её.

— Без «но». Ты сделала достаточно.

Она не стала спорить. Вместо этого подошла чуть ближе, чтобы зонт надёжнее укрывал нас обоих. Мы медленно двинулись по лужам и хлюпающему асфальту, шаг в шаг.

Дождь продолжал лить, ветер дул всё сильнее, но теперь, под этим нелепым розовым зонтом, я чувствовал нечто странное.

Спасибо, Мияко.

Мы с Мияко шли молча. Дождь всё ещё лил, но теперь его шум казался тише — будто природа решила дать нам возможность поговорить. Розовый купол зонта над нами придавал этой прогулке странное настроение, особенно учитывая сплошные серые тучи.

Мияко время от времени бросала на меня внимательные взгляды, крепко сжимая ручку зонтика.

— Ты всегда такой упрямый? — внезапно спросила она.

Я скосил на неё взгляд:

— Это не упрямство. Просто привычка быть собой.

— «Быть собой», значит? — Она хмыкнула, но в голосе не было ни насмешки, ни злости — только усталость. — Стоять под дождём всю ночь — это «быть собой»?

— Не драматизируй. Это всего лишь дождь.

— Ты весь промок, — возразила она, чуть хмурясь. — Ямагути-кун, почему ты стоял там? Ради Рин?

Я замолчал, устремив взгляд на мокрый тротуар перед собой. Ответить на это было легко — и одновременно невозможно.

— Не твоё дело, — произнёс я наконец.

Мияко остановилась. Я сделал ещё два шага и обернулся.

— Тебе не кажется, что ты повторяешь это слишком часто? — спросила она тихо, глядя мне прямо в глаза. — «Не твоё дело», «Не лезь». Ты строишь вокруг себя стену. И думаешь, что никто не заметит, как тебе больно.

Я вздохнул.

— Я не строю стену. Просто не вижу смысла рассказывать лишнего.

— А может, боишься? — перебила она, с вызовом приподняв бровь.

Порыв ветра взметнул капли дождя с луж, заставив Мияко крепче прижать зонт.

— Мияко… зачем тебе это знать?

Она смотрела на меня несколько долгих секунд, прежде чем ответить:

— Потому что ты мне не безразличен, Казума.

Я сглотнул, услышав, как она произнесла моё имя без всякого «кун» и с такой искренностью, что внутри что-то зашевелилось. Она отвернулась, словно испугавшись своих слов, и тихо добавила:

— Я просто хочу понять, что происходит. Что с тобой и… с Рин-сенсей.

— Рин здесь ни при чём.

Она вскинула голову и впилась в меня взглядом.

— Говоришь так, будто хочешь убедить в этом не меня, а самого себя.

— Мияко… — я вздохнул и чуть опустил голову. — Не лезь туда, куда тебе не нужно.

— И снова ты, — сказала она, грустно улыбаясь. — Ты всегда такой — думаешь, что можешь справиться со всем один. Что все, кто хочет тебе помочь, только мешают.

Я не нашёл, что ответить. В груди нарастало странное ощущение — как будто меня загнали в угол, но при этом кто-то протягивал руку помощи.

Мы молча дошли до её дома и остановились у калитки. Дождь кончился ещё пять минут назад, но Мияко всё ещё держала над нами свой розовый зонт. Наступила тишина. А затем раздался её тихий, печальный голос:

— Ты любишь её?

Я резко повернул к ней голову. Её взгляд был мягким, но серьёзным — ждала ответа.

Я отвёл глаза и выдохнул:

— Зачем ты меня спрашиваешь об этом?

— Потому что хочу понять, что заставляет тебя быть таким… разбитым.

Я не ответил. Мияко покачала головой и вдруг добавила:

— Знаешь, Казума, иногда ты ведёшь себя так, будто тебя уже не спасти. Но… может, это не так?

Её слова повисли в воздухе. Я посмотрел на неё, но не смог найти в себе силы пошутить или отмахнуться, ведь она видела меня насквозь.

Мияко, не дождавшись моего ответа, улыбнулась — не насмешливо, а как-то грустно и тепло одновременно.

— Ты сильнее, чем сам думаешь, Казума, но даже самый сильный не должен страдать один. И чтобы там не происходило у тебя с Рин… знай, я никому не расскажу. Можешь верить мне. Я пошла. Пока.

Она развернулась и быстро прошла к двери, оставив меня стоять у калитки.

Я долго смотрел на её силуэт, пока свет не загорелся в окне дома.

«Ты сильнее, чем сам думаешь, но даже самый сильный не должен страдать один.»

Я поднял голову и глубоко вдохнул холодный воздух. На душе стало чуть тяжелее — и чуть легче. Противоречивое сочетание в одном состоянии.

— Спасибо, Мияко, — тихо пробормотал я, зная, что она меня уже не слышит.

И, развернувшись, направился в сторону своего дома — промокший, измученный, но почему-то с новым ощущением в груди. Как будто кто-то постучался в мои стены и почти пробился внутрь.

…

Когда вернулся, уже рассвело. Дождь утих, оставив на мне все свои следы — насквозь мокрую одежду, влажные волосы, кроссовки, которые противно хлюпали при каждом шаге.

Открыв дверь, прошёл в прихожую и сразу же замер. В гостиной горел свет.

— Ты серьёзно? — раздался знакомый голос.

Медленно повернул голову. Юкино сидела на диване в своём обычном халате, с чашкой чая в руках, словно специально дожидалась моего возвращения. В её взгляде смешались удивление, раздражение и плохо скрытое беспокойство.