Я всматривался в её глаза, пытаясь найти хоть что-то — намёк, объяснение, знак. Что угодно, кроме этой ледяной стены, которой она отгородилась от мира. От меня.

— Что ты несёшь? За что простить? — прошептал я, чувствуя, как в горле встаёт ком.

— За нас.

Эти слова прозвучали так чуждо, что я едва узнал её голос.

— Рин, не надо. Ты не можешь так просто…

— Не могу? — она оборвала меня резко, когда-то ясные голубые глаза потемнели. — А кто ты такой, чтобы указывать мне, что я могу, а что нет?

— Что…

Она сделала шаг назад.

— Ты думаешь, что особенный? — её голос звучал отрывисто, колко, как удары ножом. — Ты просто… мальчишка. Ничего больше. Даже не знаю, что на меня нашло, когда я решила…

Она не договорила, но мне хватило и того, что услышал.

Словно кто-то взял и воткнул клинок мне прямо в сердце. Глубоко, беспощадно и так точно, что дыхание остановилось.

— Рин… — я шагнул к ней, но она вскинула руку, останавливая меня.

— Не приближайся. И не смотри на меня так.

— Так? Как? Как будто я тебя люблю? — голос сорвался на шёпот. — Мы же обещали… обещали любить друг друга вечно. Помнишь?

Рин отвела взгляд, и на её лице промелькнула тень боли. Но она тут же спрятала её, возвращая холодное выражение лица.

— Любить вечно? — она хрипло усмехнулась, и это была худшая из всех её улыбок. Пустая и мёртвая. — Ты правда поверил в это? Казума, ты просто ребёнок, который придумал себе сказку. Но у сказок нет счастливых концов. Запомни это.

— Рин… хватит… — мой голос звучал надломлено.

— Между нами ничего нет. Никогда не было, — каждое её слово падало на сердце, как удар топора. — Забудь меня. Просто исчезни из моей жизни.

Она повернулась к мужчине, стоявшему в стороне.

— Хидэки, поехали.

Я хотел что-то сказать, закричать, остановить её, но ноги не слушались. Стоял, как вкопанный, а сердце колотилось так, что вот-вот разорвётся.

Рин села в машину, не бросив на меня ни единого взгляда. Дверь захлопнулась с глухим стуком — как крышка гроба над всем, во что я верил.

— Рин! — какой-то неконтролируемый крик отчаяния вырвался из груди хриплым, надорванным звуком.

Она не обернулась. Чёрный седан медленно тронулся с места, растворяясь в темноте, оставляя после себя лишь тающий след фар.

Я стоял в полном молчании. Мир вокруг исчез. Ничего не было — ни ветра, ни звуков города, ни машин. Только пустота, заполнившая каждую клетку моего существа.

Это неправда. Это не может быть правдой.

Опустил голову и провёл рукой по лицу, будто пытаясь стереть эту реальность. Но реальность не стирается. Она остаётся, царапает, убивает.

— Мы же обещали… любить друг друга вечно, — прошептал я, глядя в пустоту, где ещё недавно была машина с той, кто значила для меня весь мир.

Никто не ответил. Только холодный ветер дул мне в спину. Она ушла.

И я не смог её остановить.

Дождь лил, не собираясь останавливаться.

Я стоял у подъезда Рин, промокший до нитки, даже не пытаясь укрыться. Не хотел. Ничего не хотел. Совсем ничего. Вокруг всё расплывалось в тусклом свете фонарей, и только звук капель, разбивающихся об асфальт, казался реальным.

Время потеряло смысл. Сколько я здесь? Час? Три? Пять?

Ты говоришь, что между нами ничего нет… Но я не уйду, Рин.

Провёл холодной ладонью по лицу, смахивая воду с подбородка, хотя и бесполезно. Дождь лил без конца. Как и та боль, что не утихала в груди.

— Эй, молодой человек!

Резкий оклик заставил меня поднять голову. Двое полицейских в тёмной синей форме подошли и встали напротив — один высокий и худощавый, второй приземистый, с угрюмым лицом.

— Что вы здесь делаете? — спросил худощавый, прищурившись.

Я смотрел на них абсолютно спокойно, уже понимая, к чему пойдёт разговор.

— Стою под дождём, не видно?

— Вы здесь уже давно, и это привлекает внимание жильцов. Нам поступил сигнал о подозрительном человеке, — добавил второй. — Вам придётся проехать с нами в участок. Для выяснения обстоятельств.

Я нахмурился, но голос оставался спокойным и ровным.

— На каком основании?

Полицейские переглянулись, как будто не ожидали сопротивления.

— Как это на каком? — угрюмый повысил голос. — Вы стоите здесь несколько часов, явно что-то замышляете. Это вызывает подозрения.

Я хмыкнул по-особенному равнодушно, глядя ему прямо в глаза.

— Я не обязан никуда с вами ехать.

— Что? — нахмурился худощавый. — Вы отказываетесь?

— Да, отказываюсь. Согласно статье 19 Конституции Японии, меня нельзя задержать без явного основания. Подозрение в «стоянии под дождём» — это, мягко говоря, не оно.

Полицейские снова переглянулись. Дождь барабанил по их кепкам, стекал по плечам форменных курток. В их глазах появилось раздражение.

— Вы рискуете получить протокол о нарушении общественного порядка, — процедил угрюмый.

Я пожал плечами, вода стекала с промокшей одежды.

— Я никого не беспокою. Не кричу, не мешаю прохожим. Просто стою. Где здесь нарушение?

Худощавый начал открывать рот, но я перебил его.

— Если хотите, могу предъявить удостоверение личности. Но ехать с вами? Нет. Без ордера или веского основания я остаюсь здесь.

— Молодой человек, вы хоть понимаете, что…

— Что имею гражданские права? Ещё как. — мой взгляд был пустым и холодным, как этот дождь.

Полицейские явно не знали, что сказать. Похоже, не привыкли к тому, что их «авторитет» подвергается сомнению.

— Хорошо, — процедил второй, отступая на шаг. — Мы вернёмся позже. Но если поступит ещё одна жалоба…

— Тогда приходите с ордером, господа.

Они развернулись и медленно двинулись к патрульной машине, оставляя меня стоять под проливным дождём. Я остался на том же месте, холодный и мокрый, но абсолютно неподвижный.

Пусть хоть всю полицию города пришлют. Я никуда не уйду.

Поднял взгляд на тёмное окно квартиры Рин. Дождь продолжал лить, смывая всё — пыль с улиц, звуки города, мои последние силы. Но я стоял.

Если нужно, простою здесь до утра. И ещё дольше, если потребуется.

Моё сердце всё ещё билось для неё, даже если она решила его разбить. Мне нужно поговорить с ней. Без посторонних глаз. Без истерик. Как нормальные люди. Даже если всё кончено. Я не позволю ей сбежать, как когда-то сбежала Акане. Пусть всему конец. Я приму это. Но пусть скажет, что больше не любит меня. Спокойно и без драмы.

Вот чего я хотел.

В просторной комнате с панорамным окном царила тишина, нарушаемая лишь шумом дождя. Каору стояла у окна, держа в одной руке телефон, в другой — нетронутый бокал вина. За стеклом город тонул в серой пелене ливня.

Телефон завибрировал. Она ответила привычно ровным голосом:

— Да.

— Госпожа Каору, — раздался мужской голос. — Это Сайто из управления. Ничего не вышло. Парень оказался подкован в законах. Отказался ехать, сославшись на гражданские права.

Каору чуть приподняла бровь, не отрывая взгляда от размытого дождём города.

— Вот как.

— Да, госпожа, — в голосе звучало смущение — Мы можем придумать что-то другое. В крайнем случае схватить его силой, если вам это необходимо.

Каору медленно отпила глоток вина, наслаждаясь тревожным молчанием собеседника. Она любила такие моменты — когда люди нервничали, ожидая её решения.

— Нет, Сайто-сан, — наконец произнесла она всё тем же холодным тоном. — В этом нет необходимости. Можете возвращаться.

И оборвала звонок, не дожидаясь ответа. Взгляд снова устремился в окно, где дождевые капли сливались в тонкие ручейки на стекле.

— Сколько ты продержишься, Казума? — сказала она почти шёпотом. — Не умрёшь же ты там от холода из-за какой-то женщины?

Тишина не ответила ей, но перед глазами стоял образ Казумы — промокшего до нитки, но стоявшего на месте, не как побитый щенок, а как скала, упрямый и несгибаемый. Каким и должен быть её сын.