— Допрос прерван в пятнадцать двадцать четыре, — сказал Бреслин, подходя к камере. Он выключил ее, повернулся к кулеру и налил воды. — Так-так-так. Вы только посмотрите, кто снова стал лучшими друзьями. Мило.

— Хотелось бы знать, с чего ты взял, что мы не были ими все время?

— Ты простишь меня, если я скажу, что мне наплевать на ваши отношения? У вас только что хватило наглости обвинить моего напарника…

— Я решу, когда мы побеседуем об этом. Сейчас я хочу знать, кто из практикантов вчера утром настучал тебе, что мы с Мораном поругались.

— Райли, — сказал Стив. — Правда? Мы начали спорить, и он перестал печатать.

Я вспомнила эту внезапно наступившую тишину, эти умолкшие тупые удары, что долбили мою голову.

— Я же говорил, что Райли там самый умный, — сказал Бреслин. — Не то что я. Я просидел в этом "Топ Хаусе" двадцать минут, прежде чем до меня дошло. Молодец, Конвей. Ты прекрасно научилась изображать южнодублинских дурочек. — Он отсалютовал стаканом с водой. — Но мне повезло с пробками. Приехал как раз вовремя, чтобы понаблюдать лучшую часть представления.

Один из нас, наверное, удивленно моргнул, потому что он рассмеялся.

— А вы думали, что я прямо с дороги кинулся спасать Маккэнна из рук страшных разгневанных мстителей? Я был в наблюдательной комнате. Потому что знал, что Маккэнна спасать не надо, он ведь ничего не сделал, ну кроме того, что совал шланг куда не надо. А про это в уголовном кодексе ничего не написано. Я думаю, что мы можем сойтись на том, что он пережил несколько тяжелых дней, поэтому, увидев, что вы вот-вот оторвете ему голову, я решил, что самое время вмешаться.

Он подошел к столу, подхватил фото семейства Мюррей и внимательно вгляделся.

— Хм. Неудивительно, что он ее не узнал.

Потом кинул фотографию обратно на стол. Бросок был неточным, снимок упал на пол, но Бреслин не обратил на это внимания.

— Итак, в то время как я был убежден, что мы работаем вместе, в то время как я радовался, как прекрасно мы провели допрос Рори, ты, Конвей, думала о другом. Скажи, когда ты смотрела в зеркало этим утром, тебе ничего странным не показалось?

Бреслин в своей любимой роли. Непривычное и даже чуточку печальное чувство возникло от того, что не было во мне острого желания заехать ему в морду.

— И в то время, пока я думала, что мы работаем вместе, пока я наслаждалась прекрасными допросами, ты держал этот камень за пазухой. И теперь хочешь швырнуть его в меня?

Бреслин округлил глаза, ткнул в меня пальцем:

— Нет, нет, нет, Конвей. Не пытайся обратить это против меня. Ты только что доказала, что я, черт возьми, был прав, ничего тебе не рассказывая. Этот допрос… — Он передернулся от отвращения, глотнул воды, чтобы смыть омерзение. — Вперед. Скажи мне, чего, по твоему мнению, вы добились этим?

— Достаточно для получения ордера на обыск в квартире Маккэнна.

— Ордер. Прекрасно. И что ты намереваешься там найти?

— Коричневые кожаные перчатки, в которых Маккэнн ходит всю зиму. Те самые, которых я не видела в последнюю неделю. Мы или найдем на них кровь Ашлин, или не найдем их вовсе.

— Ух ты. Впечатляет. Я бы сказал, Маккэнн полные штаны навалял бы, услышь он. Можно я сэкономлю тебе силы? Хотите услышать, что же произошло на самом деле?

— С удовольствием. Только от Маккэнна.

— Этого не случится. У Маккэнна достаточно мозгов не рассказывать под запись. Да и сомневаюсь я, честно говоря, что после вашей маленькой проделки он когда-нибудь согласится разговаривать с вами под запись или без записи. Но полагаю, если вы будете знать все факты, то жизнь ваша станет заметно проще.

— И все это будут незапротоколированные, неподтвержденные, непроверенные слухи, — заметил Стив.

— Уж как есть. Так хотите выслушать или нет?

В глубине души я не хотела. Когда Маккэнн покидал комнату, он кое-что унес. Свирепое и темное кипение в воздухе. Без него все стало пусто и глупо. Мне хотелось только одного — уйти отсюда, бежать прочь от мыслей, что же дальше, от фарисейских речей Бреслина. Я откинулась на стуле и потерла ладонями лицо, пытаясь вернуть хоть немного растворившегося напряжения.

— Хорошо, — сказал Стив. — Давай послушаем.

— Вот только одолжения мне делать не стоит.

— Мы хотим тебя выслушать.

— Конвей?

— Почему бы нет.

Бреслин так и не сел. Выкинул стаканчик в мусорную корзину и, сунув руки в карманы, стал неторопливо прохаживаться — ну вылитый профессор перед восторженными студиозусами.

— В субботу вечером у Мака был семейный ужин. Потом он решил заскочить к Ашлин. К ее дому он подошел без четверти восемь. Приблизительно. На часы он не смотрел. Прошел, как обычно, через заднюю дверь на кухню. Везде горел свет, и он увидел, что на плите что-то готовится, но Ашлин не окликнула его, не вышла ему навстречу. Мак прошел в гостиную и нашел ее лежащей там с проломленной головой.

— Наверное, шок испытал, — сказал Стив.

Бреслин быстро взглянул на него, но лицо Стива оставалось бесстрастным.

— Конечно.

— Кто-то другой был бы просто повержен.

— Большинство гражданских наверняка. Мак был потрясен, но сумел собраться с мыслями. Это не делает его убийцей. Это делает его полицейским.

— Тут же он обнаружил стол, накрытый на двоих, — сказала я. — И снова шок. И кем это делает его?

Тон Бреслина уведомил, что терпение не будет длиться вечно:

— Это никем его не делает, Конвей. Едва ли он вообще в тот момент способен был соображать — с трупом возлюбленной перед глазами. Он решил, что ужин готовился для него, на случай, если он зайдет. Иногда ведь он заскакивал без предупреждения. Подумал, что кто-то пробрался в дом — извращенец, наркоман, грабитель. Давайте признаем, это не самый безопасный район. И с Ашлин случилось непоправимое. Уже позже он сообразил, что Ашлин могла встречаться с кем-то еще и что-то у них там произошло. Но в тот момент такое ему и в голову не могло прийти. Как правильно заметил только что Моран, он был в шоке.

— Ашлин была жива? — спросил Стив.

Бреслин покачал головой.

— Мак тут же проверил ей пульс и дыхание, поэтому, да, возможно, на его перчатках есть кровь, и, возможно, он избавился от них. Она была мертва.

— И он, конечно же, позвонил в полицию и вызвал отряд детективов на место преступления, — сказала я.

Бреслин уставился на меня. В его светлых глазах было столько холода, что я даже моргнуть не смогла, так оцепенела.

— Не выеживайся, Конвей. Не самый подходящий момент. Может, ты искренне веришь, что так на его месте и поступила бы, но это чушь. Если бы Мак позвонил в полицию, он оказался бы в самом центре расследования убийства, его сослали бы перебирать бумажки, пока расследование не закончится, сколько бы времени это ни заняло. А если бы убийство так и не раскрыли, это означало бы конец его карьеры детектива. Ты не можешь нормально вести дела, если находишься под подозрением. Он бы потерял жену и детей. Возможно, оказался бы под судом, а потом и в тюрьме. Пожизненно. И из-за чего? Он ничего не делал. У него не было никакой информации, которая могла бы помочь расследованию. Он попросту покончил бы с собой. Если ты действительно считаешь себя настолько святой, остается только порадоваться за тебя. Но я в этом не уверен.

Понятия не имею, что стала бы делать в такой ситуации. Вот только Бреслину я говорить об этом не собиралась. Но этот ночной кошмар был мне хорошо знаком. Я стою посреди обломков чьей-то чертовой жизни, и они затягивают меня — по щиколотки, по колени, по грудь, а я все стою и стою, и в голове лишь одно: "Нет!"

— Неважно, как бы я поступила. Важно, как поступил Маккэнн.

— Он осмотрел дом — на случай, если преступник еще там, но никого не нашел. Убедившись в этом, Маккэнн все вытер, чтобы не оставалось его отпечатков пальцев. Ради бога, Конвей, прошу, убери это высокомерное осуждение с лица. У меня от него мысли в голове путаются.

— Если тебе не нравится выражение моего лица, иди любоваться Маккэнном. Или закрой глаза. Мне-то что.