— Это всё крайне занимательно, мессир, — произнесла мать-настоятельница спокойным, ровным голосом, прорезавшим воздух, словно тонкий клинок. — Но не могли бы вы представиться? — В её словах звучала не просто любознательность, а тонкая ирония, скрытая за маской вежливого интереса. Её сиреневые глаза, проглядывающие из-под тонкого белого платка, с нескрываемым любопытством изучали Крида, словно проверяя его реакцию на полунамёк. Она прекрасно понимала, что перед ней не просто свидетель событий, а кто-то значительно более влиятельный и загадочный.

Она намеренно использовала обращение «мессир», оставляя его многозначным, словно намекая на его личность. Он мог быть как великим и влиятельным лордом, так и простым бродягой, скрывающим истинную сущность за маской спокойствия. В её словах сквозило понимание того, что перед ней мог быть не просто человек, а искусный мастер маскировки, актёр, виртуозно играющий своими ролями.

Крид лишь пожал плечами, словно признавая её тонкую иронию. Он понял, что его личность окутана тайной, и он может быть кем угодно — в этом и заключалась сложность. Виктор мог быть светлым дожем, правителем города, а мог быть и простым бродягой, потерявшим память и свою прежнюю жизнь.

Память словно скрывалась от него, не желая раскрывать свои тайны. И он не мог понять, является ли это лишь следствием травмы или же результатом хитрого заговора, запутанной игры, в которой он был лишь пешкой. Крид и сам не знал, кто он есть на самом деле.

— Впрочем, это дело десятое, — махнула рукой мать-настоятельница, отмахиваясь от столь незначительных и уже ничего не решающих подробностей. Её спокойствие было поразительным, и в этом спокойствии таилась огромная сила и уверенность. — И его Высокопреосвященство де ла Круз будет крайне заинтересован в столь интересном «послушнике». — Слово «послушник» она произнесла с явной иронией, подчёркивая абсурдность ситуации. Её сиреневые глаза с нескрываемым интересом следили за его реакцией, но лицо Крида оставалось невозмутимым, словно истинной маской спокойствия и подавляющего самообладания.

Она ненадолго замолчала, давая ему время обдумать услышанное, затем продолжила уже с нежной теплотой в голосе:

— Проходи. Я помою тебя и дам чистую одежду. А вскоре будет и ужин. — Её улыбка была неожиданной, тёплой и искренней, резко контрастируя с прежней сдержанностью. В этой улыбке чувствовалась материнская забота, словно она хотела успокоить испуганного ребёнка. Она поманила его за собой лёгким жестом, не настаивая, но и не оставляя ему возможности отказаться. В этом жесте заключалась вся её власть, вся её уверенность в себе и своих действиях. Крид, внешне оставаясь равнодушным, ощутил необычное для себя чувство комфорта и доверия.

И он пошёл за ней, почувствовав, что его путь наконец обретает смысл.

— Зови меня Аннабель, — сказала мать-настоятельница, её тёплая, расслабляющая улыбка подобна была солнечному лучу в холодный зимний день. — А ты будешь Виктор, раз уж одолел чудовище. — В её голосе вновь звучала лёгкая ирония, но при этом в глазах — искреннее уважение к его силе и мужеству. Она не настаивала, но и не оставляла возможности отказаться.

Она мягко повела его вглубь собора, в его тёмные, прохладные недра. Массивные дубовые двери бесшумно закрылись за ними, отделив от городского шума, суеты и беспокойства. Здесь, в тени величественных сводчатых потолков, царила особая атмосфера спокойствия и безмятежности. Аннабель не спеша стягивала с него грязные лохмотья; движения её были аккуратными и бережными, словно она обращалась с чем-то хрупким и ценным. Её лёгкое прикосновение казалось почти невесомым.

Снятые лохмотья она безжалостно бросила в простую каменную урну, стоявшую в углу. Затем, не теряя времени, Аннабель произнесла краткое заклинание. Из её рук вырвался яркий луч белого света, окутав одежду Крида сияющим коконом. Пламя вспыхнуло ярко и быстро, полностью сжигая лохмотья, не оставляя даже пепла. Это было заклинание Истинного Света, могущественное и не терпящее остатков или следов, словно символически очищая Крида от прошлого, от бродячей жизни, от неизвестности. Перед Кридом открывалась возможность нового, чистого и светлого начала.

Нежно, почти невесомо взяв Виктора за руку, Аннабель повела его по извилистым соборным коридорам всё глубже под землю. Воздух становился теплее, пропитанный лёгким ароматом серы и какого-то сладковатого, неуловимого благовония. Они спускались по крутой каменной лестнице, ступени которой казались истёртыми временем и множеством ног. Стены коридора, сложенные из тёмного камня, были влажными от подземной сырости, но воздух оставался чистым и свежим, словно очищенным от земной суеты.

Наконец, они достигли подземных купелей. Это было пространство, высеченное в камне, наполненное паром от горячих источников. Вода в купелях, сияющая нежным перламутровым светом, питалась не только геотермальными источниками, но и тонкой, невидимой магией Аннабель. Она небрежно, но бережно подтолкнула Виктора в тёплую воду. Вода окутала его тело, смывая грязь, усталость и тяжкий груз прошлого.

Аннабель терпеливо отмывала его; движения её были плавными и грациозными, как у опытной целительницы. Она использовала мягкую губку и натуральное мыло, пахнущее травяными настоями. Бель не спеша смывала грязь, словно смывая с его тела все тяготы и страдания, оставляя лишь чистоту и спокойствие. Вымыв его до блеска, она насухо вытерла его тело белоснежным полотном, пахнущим свежестью и чистотой.

Затем, усадив Виктора на первый попавшийся табурет, она быстро, но аккуратно подстригла его длинные платиновые волосы, превратив пышную гриву в короткую, удобную стрижку. Под нож попала и густая борода. Это была не просто стрижка, а символический акт, который стал началом нового этапа в жизни Виктора. Он словно освободился от старой оболочки, от своего прежнего «я», чтобы открыть путь к новому «я». И перед самым ужином Аннабель вручила ему чистые штаны и новую одежду «послушника». Это и послужило толчком для возрождения Крида.

(Сейчас)

Сполето предстал перед Виктором в ещё более плачевном состоянии, чем прежде. Каменные стены, истерзанные временем и бедами, казалось, вот-вот рухнут. В них зияли трещины, словно глубокие раны, а облупившаяся штукатурка обнажала тёмный, сырой камень. На башнях висели клочья разрушенной кладки, подобно рваным знамёнам разбитого войска. Город чах на глазах, его былое величие увядало, уступая место упадку. Тяжёлая, давящая атмосфера витала над городом, предвещая неизбежное. Даже воздух казался давящим.

Виктора глубоко встревожило столь удручающее состояние города. Он помнил его прежним, величественным и могущественным, и это вызывало в нём чувство горькой печали и тревоги. Крид шёл вдоль стены, вглядываясь в разрушения, понимая необходимость действий для спасения города.

На посту городской стражи солдаты выглядели измождёнными и насторожёнными. Они внимательно осматривали каждого прохожего с явной неприязнью и агрессией. Виктор понял, что напряжение в городе достигло предела.

Задумчиво хмыкнув, Виктор бросил им мешок. Тяжёлый мешок, из которого выглядывали три отрубленные головы волколаков — мрачное, жуткое напоминание о недавней победе и о всё ещё существующей угрозе. Это был не просто подарок, это было предупреждение, мрачное послание о том, что опасность не миновала, и что им нужно быть готовыми к новой борьбе, к новой войне. Воздух сгустился, а тишина стала ещё более давящей, словно ожидая неизбежного прихода новых бед.

Виктор направлялся к собору, его шаги глухо отдавались эхом на пустынных улицах Сполето. Здание собора, прежде сияющее величием, теперь выглядело подавленным, словно опустившее голову под тяжестью навалившихся бед. Его каменные стены, испещрённые трещинами и следами времени, казались беззащитными перед надвигающейся бурей. Тот же камень, что прежде играл на солнце яркими красками витражей, теперь казался мрачным и холодным, отражая уныние горожан. Воздух был пропитан запахом прели и безысходности. Тишина на улицах была не просто отсутствием звука, а тяжёлой, давящей атмосферой, заставляющей вздрагивать от каждого шороха.