Лёжа в трёх метрах от «тушки», я прислушивался к дыханию дозорного и, в конце концов, склонился к тому, что это, всё-таки, мужик. Он был укрыт травяной рогожей и со стороны был похож на кочку, но то, что эта кочка вдруг выросла рядом с «дорогой», меня и насторожило.

Я полз, оставляя дорогу слева, и дозорный, сука, лежал прямо передо мной.

— Ну что ему не лежать с другой стороны? Хотя может и с той стороны тоже кто-то лежит? — подумал я и вгляделся в ту сторону. Вгляделся, но ничего подозрительного не увидел. Своё лицо я замазал грязью, а на лоб повязал кусок тряпки, чтобы не бликовал при луне, светившей так, что с трех метров мне были видны отдельные травинки и торчащие вверх носки «поршлей».

Помнится, где-то когда-то по телевизору я видел, как тренировался какой-то спецназ. И вот, чтобы не греметь автоматными магазинами, которые, как известно находятся на животе в так называемой «разгрузке», бойцы передвигались не на животе, по-пластунски, а на четырёх точках: ладонях и носках ботинок. Этаким, э-э-э, пресмыкающимся. Вот и я весь этот путь проделал так же, изгибаясь телом, как ящерица. Этот метод перемещения так и назывался — «крокодил». От такого метода перемещения шуршания, или какого иного звука, почти не было, и если бы не впереди лежащее тело, меня бы и не услышали, а тут…

Судя по храпу и носкам обуви, человек лежал лицом вверх. Кстати, никогда не слышал, чтобы люди храпели, спя лицом вниз. Спал я так, когда студентом по ночам грузил вагоны. Я приходил в общагу в пять часов утра и валился на подложенную под живот подушку, разгружая натруженные плечи и спину. Так спал, и умудрялся за два часа выспаться. Потом принимал душ и бежал на занятия. Эх, что такое отсутствие душа, я понял только здесь.

Стёпка вообще не умывался по утрам. Только то, что он занимался рыбой и разделкой тушек сусликов, заставляло его омывать руки, но не более. Только когда над телом получил контроль я, Стёпка стал заметнее чище и опрятнее. Наверное поэтому он так приглянулся старосте-ногайцу. Чёрт меня дёрнул выпросить у мачехи гребень и расчесать свои космы. Уж не для плотских ли утех меня присмотрел ногаец? А может продать кому хотел для «этого дела»? В Крым, например. Османы, я читал, грешили, суки, с молодыми особями мужского пола. Тьфу, млять!

Распалив себя безобразными картинами порнофильма с собой в главной роли, я сбросил верёвки котомки, приноровился и, как лягушка, прыгнул на впереди лежащее тело. Нож у меня, пока я полз, болтался на верёвке, надетой петлёй на левую кисть. Стёпка оказался левшой… Сейчас же я крепко сжимал его пальцами и в момент приземления на «тушку», накрыв пятку ножа правой рукой, вонзил его, как оказалось, в грудь спящему, а потом, выдернув, ударил ещё несколько раз куда-то выше.

Узкий и толстый нож, зафиксированный петлёй, не скользнул из пальцев, а входил в тело легко и по самую рукоятку. Дозорный заорал так, что проснулось селение, от которого я отполз всего-то метров на пятьсот, и я, вскочив и схватив мешок, рванул бегом, что есть мочи, в сторону Волги.

Перед прыжком меня немного трясло, зато после я бежал, словно ошпаренный, и добежал бы до крайнего струга, если бы вовремя не услышал кряхтение и разномастные возгласы на разных языках. Причём, я заметил, что казаки Тимофея Разина и между собой очень часто предпочитали говорить по-татарски.

Я упал в ковыль, не добегая метров пяти до струга и затихарился. Вряд ли кто будет тут меня искать, — подумал я, но ошибся. Всадники прискакали уже через пару минут. Мне ещё не удалось отдышаться после пробежки на тысячу метров.

— Кто-то напал на наш дозор! — крикнул, судя по голосу, ногаец-староста. — Зарезали Янбека. Не слышали никого?

— Не слышали и не видели, Сабур, — крикнул кто-то, не останавливая процесс транспортировки судна.

— Э, де, шайтан! — крикнул староста и стегнув лошадь, умчался в степь, где мелькали факела ногайцев.

— Сам ты, — шайтан, — устало бросил кто-то. — Свои же и прирезали. Плохие ногайцы. Скорее бы уже снялись, да другие бы прибежали.

Словом «бежать» — русские выражали слова скакать и ехать. Например было не скакать верхом, а «бежать верхом», а если медленно, то — «ходить верхом» или «конно». «Ходить конно» говорили. Это меня удивило. А вот на стругах они «ехали», или, как я понимал, в повозках, тоже «ехали».

Отлёживаясь в траве, я догонял отъехавший от меня струг и, догнав его, снова залегал подремать. В конце концов я задремал так, что проснулся от палящих лучей солнца. Не сразу вспомнив, где я и что я, метнулся вдоль «дороги» и догнал струг только через два, примерно, километра. А когда догнал, то понял, что струги уже катятся шибче. Видимо, дорога пошла под откос и бурлаки больше сдерживали движение посудины, находясь за ней, а не впереди неё, как раньше.

Повеселели казаки, погрузив на струги имущество. Повеселели бурлаки. Послышались их нескладные, нерифмованные песни. В основном — песни похабные, а от того весёлые. Частушками их назвать было трудно, так как некоторые оказались с бесконечным сюжетом.

На третьи сутки вышли к какой-то реке, по которой струги начали сплав к Волге. Мне же, зная общее направление движения, пришлось бежать, срезая речные повороты, коих было предостаточно. Когда я терял реку, бежал чуть забирая в сторону потерянного русла, потом бежал вдоль и переплывал его, когда оно виляло в мою сторону. Так я выбежал к Большой реке и узнал торчащий в реке огромный и песчаный остров.

Я сразу его узнал, хоть он и не был похож на «себя». Но Волга и в том, и в этом времени здесь была в одинаковом русле, так как Волжская ГЭС стояла выше острова Денежный. В моём времени он был покрыт каким-то лесом, здесь же он был просто песчаным. И понял я, что, скорее всего, сплавлялись мы в Волгу по речке Царица, так как именно её устье находилось на против северного островного мыса. Жил я в Волгограде некоторое время. Жил и работал. А потому, видел этот мыс не однократно. Э-хе-хе…

Найдя на Волге устье реки Царицы, я в ожидании подхода стругов потратил почти полдня. Царица была мелководной и я видел, что бурлакам приходилось струги разгружать и катить по мелям на брёвнах. Благо, днища стругов были почти плоскодонными

Сидя на песчаном берегу Волги чуть выше устья притока и жуя ломти вяленого мяса, я смотрел на стоящий ниже по течению городок, обнесённый валом и частоколом с угловыми башенками.

— Это — точно Царицын, — подумал я, с тревогой поглядывая на снующие по реке большие и малые, под парусами и без, суда, на рыбаков, тянущих сети, на ребятню, им помогающую.

Смотрел я на это всё и думал, что делать дальше? Как мне угнаться за стругами Тимофея Разина? Да и нужно ли? До каких пор бежать? Понятно, что до тех пор, пока Тимофею будет сподручно его каким-то образом вернуть ногайцу. А что, остановит какого-нибудь родича Сабура и скажет, передать из рук в руки. Помнится, тут в чести выполнение устного договора.

Не нравилось мне тутошнее течение событий. Не уж-то и в самом деле Степана Разина собственный отец продал в рабство? А потом как? Они же с Фролом вместе были, когда их казнили в Москве. Как так получилось? Может и впрямь, не надо было мне бежать от того ногайца?

Отца, допустим, в этом походе убьют, а старший брат должен был забрать Стёпку. Вдруг и вправду не взяли его в поход, потому что опасно? Сберечь хотели? А он сбежал и изменил ход событий! Стёпка бы сам никогда не сбежал. Побоялся бы ногайских дозоров и секретов. Если бы поймали, могли и покалечить. Особенно, когда он дозорного убил…

— Ты, что за хлоп? — вдруг услышал я чей-то окрик и оглянулся.

Позади меня топтались пятеро конных казаков. Нет, не казаков, а каких-то иных воинов.

— Стрельцы? — подумал я.

На всадниках были надеты подпоясанные ремнями рубахи. У каждого через плечо висел ремень с сабельными ножнами и торчащей из них сабельной рукоятью. На головах имелись лёгкие шапки, на ногах штаны и короткие сапоги.

— Точно — стрельцы, — понял я и сказал. — С тятькой побились об заклад, что я раньше его струга до Волги добегу.