— Вот так вот возьмут меня под белы рученьки, а я и не замечу, как подкрались! — подумал я.

— Ладно. Пошли смотреть гостиный двор. С причалом! — поднял я вверх указательный палец правой руки. А сам подумал, что ведь мог я не знать, про то, что имуществом Светешникова государь заинтересовался?

Кстати, на счёт картинок. Измайловские крестьяне стали выпускать «лубочные картинки» методом «офорта». Полированную металлическую пластину я покрыл валиком кислотоупорным лаком, созданным из канифоли, смолы, воска, скипидара и битума. На берегах Волги в районе Сызрани имелись его выходы. Битумом смолили днища стругов.

На пластине по лаку я выцарапывал изображение, обрабатывал серной кислотой, убирал лак, мазал пластины краской и печатал картинки. Сначала это были две картинки: «Явление Христа народу» и «Путь на Голгофу». Я работал над ними долго и тщательно и офорты получились, как живые.

Картинки, обрамлённые в серебряные рамки, я подарил Алексею Михайловичу после его коронации.

— Это ты намекаешь на мой путь? — спросил он.

Алексей, надо сказать, был очень хорошо образован, имел острый ум и правильную речь и письмо. Писал он в, практически, литературной форме.

— Нет, государь, — покрутил я головой. — Это путь Христа. У людей путь человеков.

— Но распяли Христа, как человека. И любого можно так казнить…

— Не думаю. Ты, всё-таки, помазанник Бога. Народ не посмеет.

— Во-о-т… Ты сам сказал, что я не совсем человек…

— Да, государь, в логике тебе не откажешь! — похвалил я, а Алексей зарделся от похвалы. — Но не бойся. У нас многобожцев римлян нет.

— Зато есть другие многобожцы, — прищурившись, глянул на меня царь. — Много ещё на Руси тех, кто молится ракитовому кусту.

— Этих не опасайся, государь, — усмехнулся я. — Опасайся ближних своих, кто говорит, что в Христа верует. Предают самые ближние.

— Как ты? — усмехнулся царь.

— Например, — кивнул головой я.

— Ты так легко согласился! — удивился Алексей, привставая со своего кресла, которое я специально ставил для него в своих хоромах.

— С чем? — деланно удивился я.

— С тем, что можешь меня предать.

— Я тебя не могу предать. И знаешь почему?

— Почему?

— Потому, что мне от тебя ничего не нужно. Я ничего от тебя для себя не жду. Всё, что мне надо я возьму сам. Потому что мне много не надо. Ни дворцов, ни богатств. Начнут меня твои холопы давить, оставлю всё и уйду за Урал.

— И не жалко будет? У тебя уже большое хозяйство! — скривился Алексей.

— Жалеть хозяйство? Я и твоему отцу говорил, царство ему небесное, и тебе скажу, что для казака, знавшего свободу, ничего, кроме воли, не нужно. Почему мне и претит служба в приказе.

— Но ведь ты служишь мне⁈ — спросил настороженно Алексей Михайлович.

— Служу государь. И ничего не прошу, кроме урочной платы, которую твои приказы задерживают, а ты попустительствуешь.

— Мне объяснял Борис Иванович, что надо было заплатить стрельцам. Им не было плочено за год. Вот тебе и задержали.

— С этого все бунты и начинаются, — покачал головой я. — А твои бояре и дьяки себе мошну твоими деньгами набивают, твою казну грабя.

— Это ты про кого? — снова прищурился царь.

— Да, про всех! — усмехнулся я. — Кого ни возьми, все воры. А почему?

Я поднял вверх указательный палец.

— Почему? — царь уже начинал закипать.

— Потому, что нет контроля над казначеями. Нужны ревизоры.

Вот тогда я и прочитал вновь испечённому государю лекцию по учёту, контролю и методам материальной ревизии.

Гостиный двор Светешниковых состоял из десяти амбаров и пристани, на которой стояли привязанными десять стругов. Постройки были добротные, но жилья, годного для «приличного» проживания не имелось. Работники обитали в таком же курном амбаре, названном Семёном «барак». Работников было двадцать человек.

— Что за люди? — спросил я. — Холопы?

— Не-е-е… Наёмные. В Астрахань лучше со своими бурлаками идти. Там дорого. А этих за еду можно нанять. Главное следить, чтобы в Астрахани не сбежали.

— Понятно, — сказал я, мысленно обозвав Светешниковых скупердяями. — А чего не гонишь? Или хотел, таки, отправиться в Астрахань?

— Мало ли? — скривился Семён.

— Понятно.

— Горели уже? — спросил я, глядя на прокопченные стены барака.

— Нет пока.

— Во-во… Пока — верное слово. В том амбаре ворвань стоит? — спросил, принюхиваясь и поводя носом я.

Семён кивнул.

— Воск ещё и свиной жир.

— А что не порох? Ежели загорится, полыхнёт так, что мало не покажется. В подвалах такие товары хранить надо.

— Вот и храни, — обиженно сказал Семён.

Я посмотрел крутой двадцатиметровый берег Волги и огляделся.

— Где-то тут стоял плавучий ресторан, — вспомнил мысленно я и так же прикинул. — Надо укрепить склон, чтобы не оплывал, и прорубить в склоне склады. Там можно устроить холодильные погреба. Ну, что, покупаем?

— Земли отписаны или куплены?

— Сначала были отписаны царём Михаилом Фёдоровичем, потом выкуплены.

— Не примут дьяки наш купчий договор, — подумал я. — Морозов, небось, уже ограничил Светешниковых в правах. Надо к царю идти.

— Ладно, — махнул я рукой. — Пишем купчую. Пошли в дом! Жаль здесь жилья нет. Строить надо.

— Здесь строить жильё? — удивился Семён. — Тут невместно. Не поймут товарищи.

— Да и ладно, я тут редко появляться стану. В гостинице переночую.

— Бери отцовскую усадьбу! — вдруг выпалил Семён.

— Усадьбу⁈ — нахмурился я. — А семью оттуда куда?

— Так, у меня же есть. Своя усадьба. Один живу. Туда и заберу мать да сестёр. Дядька Павел тоже бобылём живёт. Потом ещё построим, ежели отца выкуплю.

— Для меня, это — очень большие хоромы. Как дворец царский. На что мне такая усадьба? Тут слуг надо человек двадцать. И дров целый лес, чтобы протопить.

— Разбери часть, — дёрнул плечами Семён.

Я помолчал.

— Пятьсот рублей.

Семён вздохнул.

— Годится.

— Ты хочешь купить усадьбу и гостиный двор Светешникова? — удивился Алексей Михайлович, выслушав мой рассказ о поездке в Ярославль.

— Я уже купил, но если тебе надо, то отдам.

— А почему ты мне об этом докладываешь?

— Узнал, что ты интересуешься его имуществом.

— Его усадьба меня не интересует. Мне нужны его соляные варницы. Он вор! Он обокрал казну! И должен быть наказан!

Алексей взволновался, покраснел, сжал зубы и глубоко задышал.

— Ревизия показала? — спросил я спокойно.

— Ревизия! — буркнул Алексей.

— Рад, что моя наука тебе пригодилась, — с удовлетворением на лице, произнёс я.

— Я сам считал, — уже спокойнее и с некоторой долей похвальбы в голосе сообщил Алексей. — Без меня они бы долго считали. И твои таблицы с мерами пригодились.

— Здорово! Так и что с усадьбой?

— Мне его усадьба не нужна. Владей. Уехал, говоришь, брат его Павел? И, слава Богу. Мне он не нужен. А Семён, говоришь, ищет сумму выкупа?

— Ищет, государь.

— Мы уже и указ приготовили. Всё одно, Усолье — царский дар. Хочу, дарую, хочу, забираю.

— Я так понимаю, государь, что ты хочешь не соли казну пополнить? Не уж-то монополию хочешь ввести? Я тоже соль вожу.

Царь улыбнулся и глянул на меня хитро.

— Нет, не монополию. Наоборот! Хочу ввести соляной налог. Прежние поборы убрать. Не платят… А ввести один. На соль. Соль всем нужна. Пущай платят.

Я вздохнул, но промолчал. Царь нахмурился.

— Знаю ведь, когда ты так вздыхаешь, не поощряешь. Осуждаешь?

— Кто я такой, чтобы тебя, государя осуждать? Не вижу в том своей выгоды. Меньше соль мою покупать станут. Да и твою тоже.

— Куда они денутся?

— Как куда? — удивился я. — Вот давай посчитаем.

Достал бумагу и серебряный стилос. Нарисовал окружность, разделил круг пополам.

— Вот это, — я показал на одну половину круга, — примерно столько покупает соли народ. Это, расчертил я вторую половину пополам, продаётся в Литву и Украину. Столько — покупают крупные рыбоделы и мясоеды.