— С рёбрами? Как у рыбицы? Видел!

— Вот такие, только поболее, корабли уже строим, только с палубой. Передумал галеры строить.

Зимой мне удалось поэкспериментировать с помощью плотников и сделать почти плоскодонное судно с округлыми, ложащимися на воду бортами. Судно имело киль и параллельные снизу воде шпангоутами, поднимающиеся от воды круто вверх, закругляясь во внутрь.

На частые шпангоуты мы крепили распаренные липовые доски, повторяющие их обводы. Получилось витиевато, но крепко и вместительно. Пятиметровый, как я его назвал, «флейт» смог легко взять нагрузку около двух тонн. Это если песок мерить бочками, а простого песка вместилось аж четыре тонны. И осадка получилась при полной загрузке всего метр. Правда, в отношении длина-ширина он был исполнен в пропорции два к одному. Если же его делать в пропорции четыре к одному, то его длина увеличится до десяти метров, и шаблоны шпангоутов менять не надо было, что мне, пока, не очень-то хотелось.

Мне не хотелось продолжать экспериментировать — не хватало на всё времени, а более вместительные и грузоподъёмные суда, чем струги, были нужны уже теперь. Мы возили из Персии полосы железа для изготовления сабель и другого оружия, что ковали в наших кузнях. Да и хороший хозяйственный инвентарь требовался. Те же топоры, например, косы, пилы для пильных мельниц.

Зимой я часто бывал во дворце, где проводил уроки с царевичем по математике, рисованию и стихосложению. Писал масляные портреты Алексея и Михаила Фёдоровича. А это процедура не скорая. Надо было ждать, когда слои подсыхали, чтобы продолжить накладывать следующие. Я подходил к изображению монарха и наследника с особым тщанием и писал портреты по очереди.

Алексей, к рисованию поостыл. У него не особенно получалось работать с акварелью, а маслом, дальше морской волны с просвечивающимся сквозь неё солнцем, не продвинулся. Для рисования важна усидчивость и «набитие руки» на простых деталях, а Алексей не имел достаточно терпения. Как, впрочем, и в стихосложении. Технику он понял и ему этого хватило. А живописать словом он тоже не горел желанием.

Из меня поэт тоже был никудышный. Я и стихов то, как оказалось, толком не знал. Да потому, что с детства не любил.

Зато плотничать царевичу понравилось. Я попросил своих столяров-плотников сделать деревянные рубанки, кузнецов — отковать ножи, сам правильно заправил ножи на точильных камнях и у плотников появились новые инструменты. До этого момента доски строгали стругами — ножами с двумя ручками, которые тянули на себя. И такими стругами можно было выстрогать вогнутую поверхность. Моим рубанком — только прямую, или выгнутую.

В общем, Алексею Михайловичу понравилось и строить корабль, и управлять его гафельным парусом, прикреплённым своим одним боком к мачте верёвкой и поднимаемым наклонным реем, упирающимся в мачту «пяткой». Такой парус позволял судну идти на боковом ветре, против ветра галсами и улучшал его манёвренность. И управлять таким судном можно было одному человеку.

Всё лето Алексей проводил на пруду в Измайлово, гоняя на «флите» то по пруду, то вокруг острова. Когда позволял ветер, конечно. Пришлось царевича научить плавать, чего он совершенно не умел ранее, и сделать ему из надутых бычьих пузырей, спрятанных в ткань, спасательный жилет. На всякий, как говорится, случай… Так, как в сапогах всё равно много не наплаваешь.

Попутно с плотницко-корабельным делом мы с царевичем осваивали кузнецкое. Я в той жизни всегда хотел попробовать постучать по раскалённому металлу, но не получилось, так что в этой не удержался. Там более, что махание тяжёлым молотком, сильно способствовало росту мышечной массы. Вот я и напросился к кузнецу в ученики. А за мной и царевич увязался.

Я стучал молотком двойным хватом то с правой, то с левой руки, с умыслом — развить «левую сторону», и, наконец, приноровился бить кувалдочкой одной левой. Это помогло мне освоить работу двумя саблями. Не фланкировку, а именно «боевую работу».

Алексей Михайлович, разглядел мои «происки», тоже стал подражать мне в кузнице и тоже научился сначала бить, а потом и рубить левой рукой.

Михаил Фёдорович был совсем плох, летом сорок четвёртого года почти не приезжал в Измайлово, а Морозов был частым гостем. Он давно перестал нянчиться с царевичем, а с моим появлением понял, что стал для царевича лишним, и, как мне показалось, с радостью, стал всё больше уделять времени государственным делам. Михаил Фёдорович нагрузил его управленческими полномочиями и Борис Иванович погряз в дрязгах с боярами-руководителями приказов. Каких приказов именно, мне было не интересно, а Морозов, кряхтя в бане под ударами веников, упоминал о них лишь тихо матерясь сквозь зубы.

Минула ранняя осень, наступила поздняя и с небес вместо дождя посыпал снежок, дороги стало подмораживать и измайловские плотники принялись за строительство царских хором. Мы с Алексеем всё лето готовили проект и теперь он снова переехал ко мне, дабы наблюдать, как строится его «детище».

Строили дворец из заготовленного почти за год кирпича, скреплённого известью. Заморачиваться с пережиганием цемента я не стал, хотя и знал, как и из чего его изготавливать. Для моих целей и нынешних технологий вполне достаточно! А вот стекольный завод государь заставил поставить мастеру Ван Патену, специально «выписанному» Михаилом Фёдоровичем из Голландии и отдал под «мою руку». Для завода пришлось ставить ещё одну плотину с мельницей, выделять кирпич работников, но стекло была вещь нужная, хотя я не верил, что Ван Патен выплавит оконные размеры.

Так и получилось. Ван Патен оказался большим мастером стеклодувом, но плоское бело-прозрачное стекло никогда не делал. И мы с царевичем довольствовались круглыми полупрозрачными светло-зелёными, примерно тридцатисантиметрового диаметра, лепёшками.

Не будучи по профессии строителем зданий и сооружений, я плохо понимал, как строить дворец. Кое-что я, конечно же знал, но этого было очень недостаточно. Фундамент, несущие стены, колонны, — это я понимал, но как крыть крышу. Пришлось долгими летними вечерами корпеть над расчётами нагрузок. Сейчас, чем выше поднимался дворец, тем сильнее у меня щемило в груди.

Пока будущий государь следил за строительством собственного дворца, я контролировал работы по судостроению и экспериментировал с новыми размерами и формами шпангоутов. Мне хотелось создать полноразмерное грузопассажирское судно, способное перемещаться и по Волге-матушке, и по Каспию.

Чем мне не нравились морские казачьи струги? Они тоже имели около тридцати метров длину и что-то подобие палуб, но были так ненадёжны, кривы и худы, что плавать на них было не комфортно. Внутри судна всё и вся перемешивалось и «гавняколось». Я же хотел, чтобы у меня были трюмные отделения, ограниченные переборками и даже помповые колодцы с поршневыми помпами на корме и на баке. А на корме имелась жилая надстройка для знатных пассажиров.

Два пятиметровых «флита», спущенных мной на воду в начале сентяюря, благопрлучно спустились вниз по Волге, о чём доложили капитаны наших встречных караванов. А шли они изрядно гружённые голландскими мушкетами и пушками по изрядно обмелевшей Волге. Царь Михаил Фёдорович сам лично торговал с Персами оружием, а я был только перевозчиком и упросил его проверить судоходность нового флота. Гарантировав возмещение затрат при утоплении груза. Груз до Астрахани дошёл благополучно, о чём и отписался его сопровождающий дьяк посольского приказа Терентьев.

Воодушевлённый победой, я увлёкся строительством больших «флитов», для чего для сборки выпросил у государя место на Москве-реке под верфь. Плотники удивлялись, как можно изготавливать детали судна в одном месте, а собирать в другом? Но так и было. Построили стапеля, уложили и собрали киль, шпангоуты, стали набивать борта. Поглазеть на сие действо собиралось много людей, в том числе и те голландцы, что строили свой корабль в Нижнем Новгороде и вернувшиеся в Москву.

Они сначала стояли поодаль и переговаривались очень тихо. Когда же плотники стали сколачивать борта из заранее гнутых по шаблонам дубовых досок, один из них подошёл ко мне и с поклоном обратился: