— Ничего себе, — подумал я. — Как быстро распространяются слухи если их активно распространять. И трёх дней не прошло, а обо мне знает последний нищий Астрахани.
— Возьми меня слугой. Я буду тебе верным слугой. Ты не смотри, что я такой слабый. Это от голода. Я долго болел. У тебя добрые глаза, а доброму человеку нужен хороший охранник.
— Ты хороший охранник? — спросил я по-персидски.
Он расширил в удивлении глаза и сказал:
— Я стану очень хорошим охранником, если я немного поем и если ты купишь мне такую же саблю, как у тебя.
Я кинул ему две копейки и сказал:
— Поешь, только не объедайся, а то умрёшь, купи себе одежду и помойся в бане. После этого приходи на пристань и попроси отвезти тебя на остров. Назовёшь моё имя — Степан Разин.
Нищий схватил две овальных серебряных чешуйки и мгновенно исчез.
— Не придёт, — усмехнувшись, сказал Тимофей. — Я таких, что продают себя по многу раз, навидался в Персии. А магометан в рабы брать можно. Я бы его взял, а тебе продал. Он бы уже был рабом, когда ты покупал бы, понимаешь? Так они в Персии и делают. Персы мастаки обходить свои законы.
— Да и Бог с ним! — махнул я рукой. — А он прав. Мне нужны слуги. Лучше, пару женщин.
— Я приведу тебе из Персии.
— Украдёшь, что ли? — усмехнулся я.
— Зачем воровать? Куплю. Тебе нужны слуги персиянки. Я знаю кого взять. Из того гарема, что остался от шаха Сафи и в котором ты прожил два года,наверняка остались рабыни-наложницы, которые тебя помнят. Их сейчас, наверное, выставили на продажу. Стоят они дорого, а после Сафи они никому не нужны. «Висят на шее» нового шаха Аббаса. Он мне точно их продаст.
— Не думаешь, что Новый Аббас тебя в полон возьмёт? Слухи обо мне уже, видишь, расползлись. Персидский посол уже, наверное, отправил гонцов с известием.
— Точно отправил. Вчера ушла почтовая галера. Так на то и рассчитано. Не боись. Я же сказывал, что убил шах Сафи дочь Аббаса с таким же именем. Не важно, что она была старше твоей матери на десять лет и была уже замужем. К тому времени её муж уже был убит и она могла выйти замуж вторично. Тут к нашим бумагам не подкопаешься. А пригласит он меня к себе обязательно.
— Одиннадцать лет ему, ты говорил. Что он может решать?
— Визирем у Второго Аббаса Мирза Мухамад по прозвищу «блондин». Он служил ещё Первому Аббасу, будучи губернатором. Прожжённая сволочь. Евнух. Но меня помнит. Мы с ним в тот мой приход в Исфахан встречались. При пьянице Сафи правил он. И сейчас, продолжает править вместе с матерью шаха Анной Ханум. Порасспрашивал я персидских купчиков… Но Новый Аббас — мальчишка с гонором, говорят, и хочет сам править.
— Скорее, хотят править те, кто взрастили Аббаса, — возразил я. — Его рабы.
— Может и так, — склонив в почтении голову Тимофей. — Мудр ты, эфенди[1].
Я вздохнул. Тимофей, после осознания, что в Стёпку вселилась чья-то мудрая душа, буквально преклонялся перед своим сыном. Он, похоже, был истинным буддистом и искренне верил в перерождения. А кто мог вселиться в Стёпку, что тот стал таким мудрым? Только Будда. Вот и страдал я теперь комплексом неполноценности. Ну, хоть эфенди меня называет, а не «бодхисатвой». Увлекался я в своё время буддизмом… Ага… И даже пять мантр выучил. Нама Будда я, нама дхарма я, нама сангха я… Хе-хе…
— Тогда убьют его скоро, — высказал предположение я, основываясь на том, что за такое долгое время, что этот мирза Махамад находится на вершине власти, у Великого Визиря скопилось много врагов. А если к тебе, к тому же, не благоволит шах, то жить тебе осталось совсем-совсем немного.
— Когда шах станет относительно дееспособным, а это годам к четырнадцати, тогда его и убьют.
Как «святой дух» я должен был пророчествовать, что мне и приходилось делать время от времени.
— Персиянки, так персиянки. Думаю, Новому Аббасу в его возрасте, гарем его отца не нужен, да и ненавидит он их всех, наверное. Это же — клубок змей. А еду нам этот «амбал» готовить будет.
— Не придёт он, — повторил Тимофей.
Но Селим, так звали «амбала», пришёл. Вернее, приплыл на лодке с моими казаками, дежурившими на астраханском берегу. Он назвал пароль: «Исфан Арасин». Когда мне сказали, как меня назвал перс, мне понравилось. Получалось похожим на: «Храбрый Победитель».
— Арасин, так Арасин, — сам себе сказал я, а казакам приказал. — Давайте его сюда.
Селим предстал передо мной чистым, пьяным и выбритым. Одежду он не поменял, но выстирал.
— Маш перс, — гоготали казаки. — Пьяница. Ему намаз справлять, а он лыка не вяжет.
Селим действительно едва стоял на ногах. И я понимал, что он и выпил-то, наверное немного. Да сколько надо-то измождённому голодом организму?
— Пусть тут на берегу и ляжет. Постелите ему кусок шкуры. Тут на ветерке комары его не заедят. А вы бдите его сторожко. Чтобы не натворил чего.
— Исполним, Исфандир Арасин, — посмеялись сторожа. Им тоже понравилось моё прозвище. Многие знали персидский[2] язык и были знакомы с персидским эпосом: сказками, легендами, э-э-э, тостами…
— А что, может и впрямь, отсюда и пошло прозвище Разина? От слова Арасин — Победитель? — подумал я. — И легенда о его неуязвимости? Может предки у моего Стёпки, и впрямь были необычные? Тут и мать персиянка. И не простая, а дочь, хоть и не шаха, так принца. А может и раньше. Ведь — воин батька его. Настоящий воин. Это я его сейчас с панталыку сбил. А в том мире он о-го-го. Не зря ведь его казаки есаулом выбрали? Много он битв выиграл! А дед его? Не знает про отца своего ничего Тимофей. Дядья в Воронеже не дают матери помереть с голоду. Оттого и сбежал на Дон Тимоха.
* * *
На следующий день, на отходную Селим приготовил плов. На всех. Для этого с того берега привезли четыре огромных казана, в каждом из которых могли спрятаться трое таких, как Стёпка. Привезли четыре мешка риса, десять живых баранов и кучу приправ.
Пока ездили за припасами, казаки по команде Селима выкопали четыре ямы и установили в них камни, в ямах разложили хворост. Привезли чистой воды, что брали в протоке, где били родники.
Казаны поставили на камни, развели огонь, завалили казаны хворостом, вытопили в казанах жир, добавили мяса, лук, и специи, залили водой и, к моему удивлению, вода довольно быстро вскипела. Потом в казаны высыпали, помешивая, чтобы не скомковался, по мешку риса. Часа через три после начала готовки, плов созрел. Казаны накрыли крышками и перевернули, вставив ухваты в специальные скобы, и убрали. Плов рассыпался по огромной тарелке. Мясо лежало сверху, сверху стекал и жир, оставляя на горе риса ярко жёлтые «лавовые» реки. Накладывали снедь большими поварёшками на длинных ручках.
Селиму помогали. Сам бы он, безусловно, не справился. Но он в процессе участвовал активно, раздавая тихие, и, вероятно, грамотные распоряжения. Почему грамотные? Да потому, что они мгновенно исполнялись.
Плов был хорош и его было много. Люблю, плова много. Плов можно есть бесконечно долго, а потому, ели мы его то сидя, то лёжа. На следующий день Тимофей с казаками и Иваном ушли в Персию. Мы с Фролом, Селимом и сотней казаков остались. Другая сотня отправились на Дон с подарками. А на второй день после их отъезда, Селим, после утреннего намаза спросил меня, не нужна ли мне настоящая рабыня.
— Она персиянка?
— Персиянка. Но она, — сказал Селим, — хоть и персиянка, и из хорошего дома, но отец её восстал против Аббаса и стал кафиром, а его дети рабами и рабынями.
Как это произошло меня не интересовало, а Селим не стал углубляться, ведь его не спрашивали. Ии этого хватило, чтобы я задумался.
— У кого она тут рабыня? И как возможно её выкупить? Если она хорошая рабыня, то её не продадут, а плохая, так зачем она мне.
— Она хорошая. Она моя жена. Из-за неё я и нанялся «амбалом» в Астрахань. Её хозяин — купец. Он продаст её мне. Я, как свободный мусульманин могу выкупить жену рабыню. Для этого я и поехал сюда, но меня обманули. Я, как муж, могу выкупить её за ту цену, за которую её купил хозяин, а стоила она не дорого. Я знаю, потому, что мы с Эсфирь любили друг друга и хотели пожениться, но не успели.
