— Ты, наместник, ври, да не завирайся, — хмурясь, произнёс Тимофей.
— А что тут врать? Северские казаки уже под рукой московского царя, Запорожье просится, Яицкие казаки под Москвой. Одни вы останетесь? Не-е-е-т. Шалишь, брат.
Все Ордынские земли под Москвой будут, поскольку Русь — и есть Орда, а царь, се — новый хан. Даже больше хана. Император Третьего Рима.
Репнин поднял указательный палец вверх и сопроводил направление взглядом. Тимофей улыбнулся, отхлебнул из кубка Рейнского вина и сказал:
— Там видно будет, а на Стёпку у меня свой резон.
— Зря-зря, — с сожалением, но уже спокойнее сказал наместники. — Однако, не обессудь, но о сём казусе я сообщу царю немедленно.
— Так, может я соврал? — спросил Тимофей, хитро щурясь.
— Соврал, не соврал, пусть разбойные с посольскими разбираются. С самозванцами у нас не шутят. И не важно, чей самозванец. Наш ли? Чужой ли? Ежели ты соврал и он, — наместник ткнул в мою сторону кривым пальцем, — не внук шаха Аббаса, то тебя на кол посадят, или четвертуют, а сына твоего сошлют в Холмогоры. А ежели не соврал, то приголубят. Иного пути, у тебя, нежели в Москву ехать, нет, Тимофей Иванович. А побежишь, всё одно сыщем.
— Вот, шайтан меня к тебе принёс! — выругался Тимофей, сокрушаясь. — И кто меня за язык тянул⁈
Надежда снова во мне затеплилась.
— С Дона выдачи нет! — сказал Иван.
— Ой, да ты хоть молчи! — махнул на сына рукой Тимофей и опустошил кубок. — Выдачи нет… Фролка! Со Стёпкой в Москву поедешь. Хотел купцом стать, вот и поедешь, как мы из Персии придём. Перца там купим, сахару, других приправ, с ними и поплывёте. В Москве Стёпка тебе сосчитать поможет. До Казани мы вас проводим, а дальше пусть воевода охраняет.
— Стёпка поможет сосчитать? — зацепился за услышанное наместник. — Он, что, счёт знает?
— И счёт, и буквицы. По-персидски, по-татарски, по-англицки и по-немецки говорит. Да… И по-колмыкски, и по-ногайски…
Репнин раскрыл рот, а я подумал: «вот что значит с рождения жить и общаться с разноязыкими».
— Ну, — опомнился он, — языки, то ладно, но кто его счёту и буквицам научил?
— Так, мать и научила. Дюже умной была. Хоть и было ей, когда его родила, всего-то на год больше чем Стёпке.
Астраханский наместник посмотрел на меня как, словно перед ним вдруг появился слон, или какое другое экзотическое животное.
— Ну, вот, а ты говоришь…
Репнин не договорил, что он имел ввиду, но все взгляды сошлись на мне.
— Сам ох*еваю, — подумал я и пожал плечами.
И я не кривил душой сам с собой. Стёпка, действительно мог считать по-персидски до ста и складывать на персидских счётах, называемых «абак». У него они были, правда остались в котомке под камнем. Как он считал на этом приспособлении, я так и не разобрался. Я собирался сделать себе обычные русские десятеричные счёты. А так я мог и по памяти посчитать и на бумаге, в столбик. Бумагу только купить надо.
— Так, как? Самозванец твой сын, или персидский царевич? Лучше сейчас признавайся. Так и быть, возьму с тебя откупную и забуду про твоё шельмовство, ежели соврал.
— Нет, наместник, — тяжко вздохнул Тимофей и полез в кожаную сумку.
Оттуда Тимофей вынул кожаную папку, раскрыл её и развернул, сложенный гармошкой пергамент, к краю которого была прикреплена красного сургуча шахская печать.
Тимофей, как оказалось, действительно был женат на матери Стёпки официально. Их брак был зарегистрирован по магометанским традициям в столичном медресе. Но она не была дочерью шаха Аббаса, а, как и говорилось раньше — Мирзы Бади-уз-Заман Сафави. До тех пор, пока я не счистил это имя с пергамента и не написал имя её отца, как: Аббас Бахадур Хан, сын Мухаммада Худабенде. Написал точно также также, как было написано про Мирзу Бади-уз-Заман Сафави. По образу и подобию. Чем написал спросите? Такими же сажными чернилами, скреплёнными рыбьим клеем, какими было написано всё свидетельство о браке. А печать? Печать я сделал сам, скопировав с подорожной, выписанной Тимофею шахом Аббасом.
* * *
— Ладно всё получилось? — спросил меня Тимофей. — Как ты всё продумал, шельмец⁈ Надо же! Теперь нам царь точно землицы отвалит и на службу тебя пристроит. А ты нас. Смотри, не задери нос.
— Не задеру, батя, — сказал я. — Роднее тебя нет никого. А все чужие — пыль под ногами. Или грязь, если не повезёт.
— Моими словами говоришь! — закивал Тимофей. — Правильно! Не верь никому! Поверишь — обязательно обманут и предадут. Оставлю тебя тут вместе с Фролом. Присмотришь за наместником, но сильно не умничай. Не знаю, что за демоны в тебя вселились, но ты явно не в себе.
Я раскрыл рот, но он перебил.
— И не спорь. Колдун я, или не колдун? Душой я чую, что вселился кто-то в тебя. Кто — не знаю, но похоже на христианских ангелов. Раз ты их молитвы читаешь. Но это и хорошо. Принимай Христа, но не сразу. Пусть просят. Ценнее будет твоя жертва. Однако с сего дня, совершай намаз, как положено магометанам. Первую суру ты должен знать, мать учила. Нет? Слушай, как читают магометане.
— Я помню первую суру, — успокоил я Тимофея. — И умничать стану в меру. Не переживай. Надо же рыбу на крюке держать. Пока вы ездить будете.
— Грамоту я тебе оставлю. Всякое может случится в море. Грамоту и немного денег. Фрол, немного жадный и немного глупый. Мы продадим здесь часть своего товара и все вырученные деньги, я оставлю вам. Половину тебе, половину Фролу. Если мы не вернёмся к установленному сроку, закупайтесь здесь сахаром и двигайтесь на Москву. О том я и с наместником сговорился. Привезу ему пятьсот сабель. Жаль ушли струги, можно былобы и не ходить в Персию. Да вишь как оно получилось. Кто же знал, что так обернётся? Не думал, тебя оставлять здесь. Кто знал, что на наместнике твоя шутка сработает? Для Царицынского воеводы готовили. А тут, вот оно, как вышло. Этот Репнин — важная шишка, видать, раз его наместником царь назвал. И вишь, как он сразу клюнул на тебя⁈ Матёрый зубр! Как он меня прижал, самозванством! Хе-хе-хе! А то мы не знаем, что грозит лжецарям…
Я стоял и слушал, а Тимофея распирало от гордости за своего сына, уже признанного персидским «шахзаде». Признанного хоть и не в Персии, а в России, но и атаман знал, что цари русские привечают себе не равных, а близких по знатности чужеземцев. От них ему нет никакой беды, а вот персидского шаха мной теперь можно попугать. Как до того пугали самого Михаила Фёдоровича, распространяя слухи о самозваных наследниках российского престола, скрывавшихся в Польше, Османии и Литве.
Все оставшиеся в Астрахани казаки раскинули палатки на противоположном Астрахани берегу какого-то небольшого острова и сейчас с удовольствием пропивали деньги, заработанные от малой торговлишки. У кого было, что продать — продали и теперь пили, у кого не было товара, те без стыда угощались, зная, что завтра может статься наоборот.
Мы с Тимофеем, Фролом и Иваном разложились на струге, мягко раскачивающимся на течении, и тоже полуночничали при свете луны и звёзд. Я больше налегал на финики, сушёные абрикосы, запивая их настоящим китайским чаем, правда до этого съев несколько кусков жаренной на углях баранины с зеленью, обёрнутых тонким лавашом.
— Не боязно? — спросил Фрол. — Меня, как представлю наш путь в Москву, начинает трясти. Как перед драчкой на кулачках сам на сам.
— Да, ты всегда ссыклей был, — хохотнул Иван.
— Сам ты ссыкля, — насупился Фрол и отхлебнул из кувшина вина.
Мне тоже дали попробовать и мне понравилось. Разрешали пить вволю, но я решил пить кипячёную воду и чай.
— Не боязно, Фролка. Нет пока никакой беды.
— Так как так вышло, батя? Почему мы не знали, что наш Стенька — прынц персидский?
Ни Иван, ни Фрол про подделку документов не слышали, так как плавали в то время, как мы о том говорили с Тимофеем туда-сюда на берег и обратно.
— А чтобы не проболтались раньше времени, — нахмурился Тимофей. — Дури то у вас много, а разума чуть. Разошлась бы молва по Дону, и что бы с того было? И сейчас не особо трепите языками. От Стёпки сейчас много зависит, как нам дальше жить. Слышали же, какая напасть на Дон идёт от Москвы. Скоро все закабалённые будем. Предъявит нам царь иск за всё, что на Дон теперь отправляет: за хлебушек, за ружейный порох, за сукно. Небось, пишут, сколько чего отдали Дону. А потому, нам или уходить на Урал Камень на Яик, либо тут вживаться. А как тут вживаться, когда на Дону уже и не повернуться от сирых и убогих. Да и царь раздаст земли своим боярам и сгонят нас с них. Или, что того хуже, перепишут, закрепостят за землёй и в розыск подадут, коли мы с той земли стронемся.
