— Стило себе смастрячу, — сказал я. — Чтобы было чем писать. А ты мне бумаги купи, отец. Буду записывать всё интересное про наш поход.

— Про наш поход? — вскинув бровь, переспросил атаман. — И кому это надо? Зачем кому-то про наш поход знать?

— Ну, как. Ты же слышал про походы князей? Игоря, например, или Святополка. Представь, что через много сотен лет, кто-тооткроет книгу и прочитает, как Тимофей Разя, ходил с войском в Персию и воевал там крепость Дербент. Воевал и захватил богатую добычу. То слава в веках, отец. Нас не станет, а слава останется.

Атаман долго терзал свою бороду хмурясь и морщась. Наконец сказал:

— Будет тебе бумага. Как напишешь про поход, отдадим в монастырь, перепишут, разукрасят и сделают книге оклад.

— Э-э-э… Зачем переписывать? — спросил я.

— А тебя кто писать учил? Мать? Так она по-нашему писала еле-еле.

— Не беспокойся, — хмыкнул я. — Я хорошо пишу.

Тимофей снова, уже в который раз, посмотрел на меня с удивлением и только затряс головой, словно сбрасывая с глаз морок.

— Ну-ну… Писарь мне выискался. Поглядим-увидим, — тихо сказал он. — Будет тебе бумага.

Когда пришли в Астрахань и кое-что продали, многие казаки вместе с деньгами отправили своим семьям памятные медальоны со своим изоражением. А на меня казаки смотрели теперь, как на колдуна и кланялись при любой, хоть двадцатой за день, встрече. Так даже Тимофею не кланялись, а он колдун был известный по всему Дону.

Разнёсся слух, что парсуны сии заговорённые, а значит и те казаки, у кого такие медальоны имеются, тоже заговорены от вражеских пуль, стрел и мечей. Когда я узнал об этом, мне стало «нехорошо» и я, как мог, попытался, было дело, оправдаться, но Тимофей одёрнул меня, лишь поправив фразой: «На Бога надейся, а сам не плошай. Ни какой заговор не вечен, и не может уберечь от тысячи стрел».

— Но я же не колдун, — сказал я. — Зачем им надежду давать?

— Кто сказал, что ты не колдун? — удивился Тимофей. Самый что ни есть колдун. Так никто не может перенести лицо человецев на доску. Даже новгородские иконописцы, коих ругают христианские церковники, так не могут писать парсуны. Только ты. Заклинание читаешь перед письмом? Читаешь! Тебе от такого чтения дурно не становится? Не становится! Значит ты колдун.

— Не понял. Значит мне могло бы стать плохо от заклинаний?

— Могло. Фролка, тот не может. Его сразу воротить начинает. А Иван, тот ничего.

Казачьи струги были остановлены царской флотилией из, примерно, двухсот разного типа судов. Среди них имелось даже несколько галер. У нас было, я посчитал, пятьдесят четыре струга, двадцать два из которых, были морскими, то есть длинной около тридцати метров. Как судостроитель, я знал, что для плавания в море суда должны иметь длину не менее двадцати метров. Знали, вероятно, об этом и нынешние судостроители.

— У нас проездной пропуск от царицынского воеводы, — сказал атаман стрелецкому «таможеннику», перебравшемуся на борт струга.

— Давай её сюда, — сказал тот.

Тимофей передал ему документ.

— Чёрная печать… Проездная грамота. В Персию? — удивился таможенник. — В Астрахани торговать не будете?

— Не будем.

— Казаки, значит? — хмыкнул стрелец. — С Дона?

— Казаки, — подтвердил атаман. — С Дона! А что?

— За проход с каждого струга тридцать копеек. Знаешь?

— Знаю. На берег хотим сойти. Не все, конечно, — упредил Тимофей возмущённый взгляд стрельца.

— Больно много вас,- всё же буркнул тот. — Не более ста человек за раз. Ежели б вы просто купцы были, а у вас целое войско. Сколько вас?

— Сотен десять, — соврал атаман. — Больше половины стругов сразу пройдут мимо, а какие-то останутся на несколько дней. Даёшь добро, таможня?

Услышав фразу, я мысленно улыбнулся.

— Что ж не дать, ежели дадут, — стрелец потёр пальцы, сложенные щепотью.

— Мы порядки знаем. Не впервой проходим на Каспий.

Атаман мотнул головой и в руках таможенника появилось два мешка с серебром, весом килограмма по два.

— Вот это правильно, — одобрил взятку таможенник. — Выдай им проездную грамоту, Михась. И ярлык на вход в город.

Тимофей развел руками.

— Два ярлыка, — поправил себя представитель власти.

— На кого писать? — крикнули с баркаса.

— На Тимофея Разина пиши, — сказал таможенник, глянув в подорожную и возвращая её Тимофею.

Астрахань поразила меня и своей мощной городской крепостью с толщиной стен до пяти метров и самим городом, где, как оказалось, имелись посольства многих государей, что жили по Каспию и европейских государств: Дании, Швеции, Голландии, Англии и даже Польши, чьё посольство сейчас было закрыто и казалось разграбленным. И иностранцев в Астрахани было так много, что то тут, то там слышалась европейская речь. Персов я, почему-то, за иностранцев не считал, ибо воспринимал их речь, как родную. А может, потому, что их в Астрахани было едва ли не больше всех остальных народов.

Когда мы своей «командой» сошли на берег и прошли городские ворота, показав ярлык, тогда я и поразился толщине стен крепости. Хотя она и не была особо велика. На такую основу можно было бы ещё метров десять надстроить. Дома в городе были, в основном, каменными.

Торговые купеческие дома стояли в две улицы прямо за воротами крепостной стены и образовывали небольшую площадь, куда все казаки сразу и отправились. Кто-то тут же начал торговаться, кто-то, не торгуясь, покупать жёнам и детям подарки. Вернётся ли казак из похода, кто знал. Вот и пользовались возможностью, что-то продать, а что-то купить и отправить деньги с подарками семье.

У меня было своих двадцать копеек. Они лежали в нескольких внутренних карманах и гомонке, засунутом за пояс. Когда Тимофей спросил, зачем я распихиваю деньги по, как он сказал, «закромам», я сказал, что глупо хранить яйца в одной корзине. Отец, услышав расхожую в моём мире присказку, рассмеялся.

— Разумно, разумно, — сказал он. — А мы, казаки, хвалимся большой мошной.

— Так, в мошну можно и железа нарубить, — хмыкнул я. — А другую, с деньгами, спрятать за пазуху.

— Можно, — согласился Тимофей, — но удали нет. Казак — удалью жив. Удаль рубит врагов, не меч. Не будет удали, — не будет побед. А удаль начинается с куража. Вот ты знаешь, сколько у тебя денег по всем твоим «карманам», распихано?

— Конечно знаю, — кивнул я головой.

— Во-о-о-т, — сказал, подняв вверх указующий перст, и улыбнувшись во всё лицо, Тимофей. — А я не знаю. И никто из казаков не знает. Э-э-э… У кого денег много, конечно. У тех, у кого две-три деньги, тем и думать не о чем.

Тимофей хохотнул. У него было прекрасное настроение до схода на берег. А вот на берегу, вернее, на базаре, Тимофей почему-то поскучнел и нахмурился. Это заметили и сыновья. Мне было пофиг. Я больше обращал внимание на то, чем торгуют и с наслаждением вдыхал аромат пряностей и сухофруктов, то и дело касающийся ноздрей с каждым еле ощутимым дуновением ветерка.

— Сейчас нас будут брать, — сказал вдруг негромко Тимофей. — Базар оцепили стрельцы.

— Видим батька, — сказал Иван. — Свистнуть казаков?

— Погодь, пока.

Я огляделся и увидел, что, действительно, что спереди, в конце рядов, что сзади, плотными шеренгами встали стрельцы.

— Не вырваться, — сказал Тимофей. — Свисти!

Иван резко свистнул. Казаки встрепенулись и, словно голуби, слетелись к атаману, окружив его плотным кругом. Меня поразило, что никто ничего не спрашивал. Просто, подбежав, все развернулся и спинами закрыл Тимофея и меня от любой напасти. Казаков было человек сорок и все они сошли с нашего струга.

Увидев «неладное» все, кто находился на базаре отхлынули от центра базара к стенам и лавкам. Кто-то метнулся на выход, но, столкнувшись со стрельцами, вооруженными рогатинами и алебардами, тоже метнулись в стороны. Заверещали бабы.

— Сабли не вынимать, — приказал Тимофей. — Появятся лучники или ружья, прорываемся.