— Я не против любовных историй, — уверяю я ее, и это правда. В конце концов, я активно шипперю Лилиану и Цезарио из «Войны Терний». — Но, вообще-то, у греков было шесть видов любви, и один из них — секс. И именно об этом, — добавляю я, кивнув в сторону сценария «Ромео и Джульетты», — и пойдет речь. Это как «Титаник»: не столько о любви, сколько о чуваке, который переспал с богатой девчонкой на корабле и сразу умер. Если уж на то пошло, — заключаю я, — то это критика капитализма.

— Ва-а-ау… — протягивает Оливия.

— Знаю. Полный обман.

— То есть это ты называешь «не иметь проблем с романтическими историями»? — уточняет она, изгибая бровь. Мы уже дошли до угла, где обычно расходимся на обед, но она, похоже, не спешит уходить.

— Абсолютно. Просто это не тот случай.

— А как же трагедия? — не сдается она, несмотря на толпу, пытающуюся пройти мимо нас. — Судьба? Любовь, обреченная с самого начала?

— Недопонимание — классический прием любой хорошей комедии. И разве ты не заметила шутки про член? — говорю я, и Оливия смеется.

— Комедия и трагедия обе основаны на хаосе, — соглашается оная. — Но развязка? Это чистая трагедия.

— Ну ладно, трагедия автоматически делает историю романтичной? Если бы Ромео подождал пару минут, прежде чем вонзить кинжал себе в грудь, то через пять лет все бы закончилось смехом и разводом за кадром.

— Отли-ично, — стонет Оливия, — ты каким-то образом умудрилась сделать «Ромео и Джульетту» еще более депрессивной.

Я уже собираюсь сказать ей, что это один из моих талантов, когда внезапно сбоку от меня раздается грохот костылей. Конечно, это Джек Орсино, как обычно безрезультатно преследующий Оливию. Он ловит на себе несколько долгих взглядов, но, похоже, даже не замечает этого — это школа, честное слово. Найдите хоть кого-то, кто следит за тем, что происходит вокруг, поддерживает порядок и читает свои электронные письма,⁵¹ это все, о чем я прошу.

— О, привет, — произносит Джек, немного вспотевший, хотя изо всех сил старающийся это скрыть. — Оливия, — поворачивается он к ней после едва заметного кивка в мою сторону. — Идешь на обед?

— Ой, ну… Да, через минуту. Я тут заканчиваю разговор с Ви о нашей сцене по литературе, — говорит Оливия, кивнув в мою сторону.

— Ви? — Джек переводит на меня озадаченный взгляд, как будто я недавно придуманная кем-то концепция. У него темно-карие глаза, и они одновременно завораживают и слегка пугают. Разумеется, что одного лишь спортивного таланта недостаточно, если у тебя нет классической привлекательности в качестве бонуса, хотя он выглядит… слегка уставшим?

Не успеваю я додумать мысль, как он отворачивается.

— Можешь идти без меня, — предлагает ему Оливия.

— О нет, все в порядке, — слишком быстро отвечает Джек. — Я могу подождать.

Боже, Джек. Даже мне неловко.

— Ой… Ну, ладно. Завтра у тебя получится? — спрашивает Оливия, поворачиваясь ко мне.

— Завтра? — эхом отзываюсь я, увлекшаяся происходящим.

— Да, чтобы порепетировать. После школы, — поясняет она, а Джек все еще переводит взгляд с нее на меня, словно пытается решить математическое уравнение. Честно говоря, я тоже не понимаю, о чем говорит Оливия, но если это вызывает у Джека Орсино такой стресс, то пусть будет так.

— Конечно, — соглашаюсь я. — Мне подходит. У меня дома?

— Отлично, — улыбается Оливия. — Я напишу тебе смс.

У нее нет моего номера. Конечно, она может написать мне в личку на любой платформе, но все же. Что ж, играем дальше. — Отлично! Пока, Джек, — нарочно добавляю я, наслаждаясь возможностью подшутить, пока случайно не встречаюсь с ним взглядом.

Ой, он и правда выглядит ужасно — как будто не спал несколько дней. В груди что-то екает, но, к счастью, ненадолго.

— Пока, — тихо говорит Джек, а после неуклюже разворачивается на костылях и уходит вслед за Оливией. Он все еще хмурит брови в замешательстве.

Джек

— Доброе утро, солнышко, — шутливо поет мне мама, когда я поднимаюсь с дивана, спотыкаясь о стопку учебников и едва не впечатываясь зубами в край кофейного столика. — Ты ведь не засиживаешься допоздна, правда?

Она бросает многозначительный взгляд на мой ноутбук, который я спрятал между подушками дивана около трех или четырех часов ночи, когда уже просто не мог держать глаза открытыми.

«Двенадцатый рыцарь» — странная игра. Она сложная, и это ощущается так, словно я заблудился в каком-то причудливом фантастическом мире с собственными правилами и языком, но я уже начинаю вникать. Я всегда воспринимал футбольное поле в некотором смысле как зону боевых действий, и игра не сильно от этого отличается. Что еще важнее, я обнаружил, что часто думаю об игре, когда не играю: о навыках, которые приобрел, о том, как использовать их в бою, о местах в королевстве, куда я мог бы отправиться, если пройду определенные уровни или смогу победить определенных противников, и тому подобное.

Конечно, это не футбол. Толпа не будет аплодировать мне за успехи в этой игре или за достижения где-либо за пределами поля. Но если учесть все остальные вещи, о которых я мог бы думать, — например, как мои товарищи по команде избегают смотреть на мое колено, или как отец теряется, не зная, о чем со мной говорить за ужином, — то игра… практически идеальный выход., Даже если из-за нее я недосыпаю большую часть ночи.

— Ты же знаешь меня, мам. Ясноглазый и с пушистым хвостом, как всегда. — Я сонно протираю глаза и тянусь за костылями. — А что ты здесь делаешь?

Она бросает на меня обиженный взгляд, и я пытаюсь убедить себя, что это лишь шутка.

— Неужели мать не может навестить своего сына, получившего травму? — она отшучивается, что является еще одним доказательством того, что я ее расстроил.

— Я имел ввиду… — Я машу рукой. Неважно, что я имел в виду. — Завтрак?

— Уже на столе.

— Отлично. — Я плетусь за ней на кухню, где она ставит передо мной огромную тарелку с яичницей и беконом и столько тостов, что ими можно накормить небольшую армию. — Ух ты..

— Я подумала, что ты проголодался, — говорит она, поймав мой взгляд. — Я помню, как ты ешь, Джек, даже если я больше здесь не живу.

Я кое-как вытаскиваю табурет и забираюсь на него, уронив при этом один из своих костылей.

— Такими темпами на диванных подушках скоро останется отпечаток моей задницы.

— Ты поправляешься, — говорит она, — и не говори «задница».

Спорить с ней с утра — явно плохая идея, поэтому я просто молчу.

— Ладно, спасибо, мам. — Я беру тост и слушаю, как она рассказывает, что каждое воскресенье теперь будет завтракать со мной перед физиотерапией, пока мой отец смотрит записи игр с другими тренерами в школе.

— Я рада, что у тебя будет возможность отдохнуть, — говорит она как бы между прочим. — Лучше тебе сейчас сосредоточиться на чем-то помимо футбола. Например, на поступлении в колледж.

Мой желудок сжимается.

— Но я поступаю в Иллирию, — напоминаю я.

Она быстро кивает:

— Да, конечно, но на всякий случай…

— И это все еще моя команда, — добавляю я, чувствуя, как тост становится сухим во рту, но заставляю себя его проглотить. — Мне все равно нужно быть там.

— О, я знаю, малыш, — говорит мама, воркуя со мной излишне сочувствующим тоном. Как будто ей, как и всем остальным, меня жалко — будто я цепляюсь за старую мечту, которая давно уже мертва. Я слышал, как она говорила что-то подобное папе. И хотя она, вероятно, об этом жалеет, в ее словах была доля правды.

Вот так просто мой аппетит мгновенно пропадает.

— Мне, наверное, стоит почистить зубы и идти — я отодвигаю недоеденное блюдо в ее сторону. — Завтрак был отличный, спасибо.

Она слегка хмурится, глядя на меня.

— Ты уверен, что хорошо себя чувствуешь?

— Да, все нормально. — На самом деле, не очень. Но, по крайней мере, пока я разрубаю мечом какого-нибудь персонажа на экране, мне не приходится об этом думать. — Все в порядке, мам, честно.