Как только мы входим в группу, на меня тут же набрасываются дети. Не только мои, но и остальные детишки из группы. Треплю всех по головкам.

— Лидия Сергевна, у нас тут вот стажеры нарисовались, — смеюсь, обращаясь к своей воспитательнице.

— Да наслышана уже, — отмахивается она. — Заведующая уже с утра оповестила, что мы теперь под бдительным надзором. Не забалуешь.

— Еще бы меня кто оповестил, — бубню себе под нос и продолжаю громче: — Николай, предлагаю вам для начала сходить к Аленушке на чаепитие, чтобы вы оба познакомились с другими ребятами. Так как вы новенькие в группе, расскажите о себе немного другим деткам, чтобы быстрее найти с ними общий язык.

Бугай-Николай смотрит на меня умоляюще, будто я ему предложила пытку похлеще, чем Антоше:

— Так я ж это… типа… не новенький.

— Разве? — вскидываю брови. — Вы ведь оба так настаивали, что должны быть рядом с Аленой Константиновной. Куда уж ближе? Как говориться, часть команды — часть коробля. Приятного чаепития, Николай.

Аленка уже намертво вцепилась в свою жертву и тянет Николая за собой. Ее примеру следуют и другие детишки.

Я не со зла. Наоборот. Этот мужичок показался мне адекватней его коллеги, и даже добродушней что ли. Так может мне удастся хотя бы его научить как следует обращаться с ребенком. Чтобы находясь дома, Аленка не чувствовала себя слишком одиноко.

— Теперь «дурная башка», — поворачиваюсь к ехидно ухмыляющемуся Антоше, наблюдающему за «мучениями» собрата: — Смотрю к отравлениям у вас иммунитет? — окидываю его взглядом.

— В смысле?

— В смысле пойдете беседку красить, раз такой токсичный, — сбросив с плеча сумку, откладываю ее на шкафчик. — Следуйте за мной.

Выхожу из группы, и собираюсь было двинуть в сторону кабинета завхоза, когда меня вдруг окликают:

— Надежда Сергеевна, пройдемте с нами…

— Я вам в двадцатый раз говорю: это была самооборона! — я уже злюсь, хоть и понимаю, что не стоит слишком эмоционировать в отделении полиции. — Этот гад раздул все и вывернул так, что я чуть ли не маньячка какая-то! Но это он первый полез, клянусь вам!

— Потерпевший предоставил видео с камер из лифта больницы, — пожимает плечами полицейский. — И там довольно отчетливо видно, как вы его бьете. Но никаких причин для самообороны мы не выявили. Он просто шагнул к вам навстречу, не проявляя агрессии. Кроме того потерпевший сообщил, что вы состояли с ним в отношениях. Поэтому явной угрозы для вашей жизни не было.

— Для жизни может и нет! — мне явно не удается говорить спокойно. — Но этот козел пытался меня поцеловать!

— И? — мент скептически выгибает бровь.

— После того, как я застала его с другой! Да не просто застала, он ей там под столом знаете что делал?! — я уже готова взорваться от негодования. — А потом своим ртом грязным ко мне полез! Вы хоть представляете?

— Девушка, я может и представляю, — совершенно равнодужно говорит страж порядка. — Но на самооборону это, мягко говоря, не тянет.

— И что же со мной будет? — мне становится страшно. — Мне нельзя в тюрьму, у меня ребенок в саду остался.

— К слову о ребенке, — он принимается листать свои бумажки. — Пострадавший так же сообщил, что вы и с ребенком жестоко обращаетесь. Так что будьте готовы теперь еще и с опекой разбираться.

— Н-нет! — выдыхаю я в ужасе, прижимая дрожащие руки к груди. — Это же вранье чистой воды! — всхлипываю я. — Да как же он может так брехать бессовестно. Сами моего сына спросите! Или соседей… я не знаю… в садике можете расспросить. Да я за него жизнь отдать готова, он — мое все! — я уже рыдаю от страха.

Такой подлости я от Паши уж точно не ожидала. Как он мог? Скотина! Да я его собственными руками придушить готова!

— Ну кто из вас брешет нам еще предстоит разобраться, — пожимает плечами. — Пока у вашего бывшего явно побольше доказательств. Кроме того, пообщавшись с вами вижу явные проблемы с самоконтролем. А значит если докажут жестокое обращение с ребенком, то и в саду работать вам запретят. Я бы на вашем месте задумался, девушка.

— А о чем тут думать? — всхлипываю я. — Скажите, что я могу сейчас сделать, чтобы как-то исправить положение, умоляю!

— Ну, можете попробовать договориться с бывшим на мирное решение вопроса, — лениво тянет он. — Однако это теперь решит только часть проблемы. Если опеку уже подняли, просто помириться вам уже будет недостаточно.

Я судорожно вздыхаю, чувствуя, как кабинет приходит в движение.

Умоляю. Пусть это все будет обычным кошмаром.

— Здрасти. Вы к кому? — бросает полицейский кому-то поверх моей головы.

— Добрый день, — звучит незнакомый мне мужской голос, — я адвокат Ивахиной Надежды Сергеевны, и отныне я буду представлять ее интересы.

Непонимающе оборачиваюсь.

В дверях стоит щуплый мужичок в очках, которого я знать не знаю. На вид какой-то ботаник, но держится весьма уверенно. Подходит к столу, за которым мы общаемся с полицейским и твердо выдает:

— Думаю моя подзащитная может быть свободна. А мы пока с вами обсудим материалы дела.

— Че ж вы сразу с этого не начали, — выдыхает мент. — Оно мне надо эти истерики бабские тут слушать. Ивахина, — одергивает меня, — свободна.

Я вроде и хочу свалить побыстрее, пока никто не передумал и не решил, что обознался. Но не могу же я вот так просто уйти и доверить столь важное дело незнакомцу, зная, что на кону наша с сыном дальнейшая жизнь:

— Подождите, а вы откуда взялись? — обращаюсь к своему предполагаемому спасителю.

— Ивахина, я не понял, это ваш адвокат или нет? — нервничает полицейский. — Че вы мне тут спектакль устраиваете?

— Ее-ее, — слышу до боли знакомый голос за спиной. — Надь, пойдем. Адвокат здесь без тебя разберется.

Я снова слез не могу сдержать:

— Костя, — вою и будто по инерции вскакиваю со стула, бегу к нему и прижимаюсь к его широченной груди.

Всхлипываю, цепляюсь пальцами в его рубашку. Не могу и слова выдавить больше.

А он укрывает меня своими огромными ручищами и мне сразу становится не так страшно.

— Тише, маленькая моя, — шепчет он, целует мою макушку. — Все будет хорошо. Тебя никто больше не обидит.

И я сейчас верю ему. Просто потому, что больше некому. И помочь мне больше тоже некому. А сама я очевидно сейчас не смогу справиться. От того и так страшно стало. Но стоило ему появиться, как я снова смогла дышать.

Кажется это как какой-то условный рефлекс. Я просто привыкла, что когда он рядом — я в безопасности.

Но потом он все разрушил…

Эта мысль отрезвляет.

Отстраняюсь от бывшего мужа, наконец находя в себе силы взять себя в руки. Вытираю слезы, и вздергиваю подбородок:

— С-спасиб-бо… з-за пом-мощь, — меня до сих пор колотит всю. — Я обещаю, чт-то компенсир-рую все затр-раты, — всхлипываю судорожно.

— Отлично. Тогда пойдем обсудим порядок и размер компенсаций, — скалится мерзавец.

Черт бы его побрал. Так и знала, что за просто так он бы ради меня и пальцем не пошевелил.

— Итак, первое, — начинает Костя как только мы садимся в машину. — Очевидно, что моя дочка отчаянно нуждается в материнской заботе. И сейчас ты единственная, кто может ей ее дать. Однако меня вовсе не устраивают такие варианты как сегодня. Я отправил ребенка к тебе по вашему общему с Аленкой настоянию, но тебя увели, — строго отчитывает он меня. — Впредь мне не нужны такие сюрпризы, поэтому тебе придется работать в моем доме.

— Допустим, — уклончиво отвечаю я, вполне ожидая этого его требования. — Но мне нужны хотя бы примерные сроки, чтобы я могла отпроситься у заведующей и сохранить за собой рабочее место.

Очевидно придется задействовать весь свой отпуск, но это всяко лучше, чем если бы меня посадили или не дай бог забрали у меня Тёму.

— Не могу точно сказать, — пожимает плечами Костя.

— В смысле? — возмущаюсь я. — Просто скажи, сколько времени займет лечение вашей мамаши? Неделю? Две? Месяц?