Король, но, что интересно, еще и королева со своими «амазонками», а вместе с ними Лазарь Миловоч, расположились на одном из холмов. Им подавали напитки, там играла музыка. Светский раут, итить е мать. Сейчас больше двух тысяч мужиков будут убивать друг друга, а они кушают и веселятся. Хотели шоу? Они его получили.

Поле было большим, достаточным и для конной сшибки, и для маневров, и для того, чтобы использовать механизмы. Мало того, так удалось и немного пристреляться. Я и не скрывал от противника, что собираюсь задействовать катапульты, пришлось сделать несколько выстрелов, чтобы понять уровень натяжения и дальность полета снарядов. Стреляли с минимальным натяжением, лишь один раз, нужно было наметить отметки на канате, чтобы они соответствовали дальности полета снарядов в сто метров.

Перед сражением-дуэлью крестоносцы выкатили большой крест и стали молиться. Древняя забава есть у мужчин, меряться у кого больше. В данном случае речь идет о крестах. Братство также возило с собой большой, более трех метров в высоту, Андреевский Крест. Около часа длился молебен, а после была дана отмашка на сражение. Король Людовик VII достал свой меч и провозгласил начало кровавого шоу.

Клиноподобное построение Братства выглядело куда грациознее и одновременно профессиональнее, чем трехрядное противника. Внутри клина были всадники, которые на первом этапе боя должны были пустить стрелы по противнику. Композитные луки посылали свои снаряды на более, чем триста метров навесом, так что еще до столкновения я рассчитывал несколько подсократить численность врага. Если не сравнять их по числу, то, по крайне мере, расстроить построение.

Но не это было главным козырем в битве. Какие бы низкие в морально-этическом отношении, грабительские цели, не преследовал противник, крестоносцы были суеверны и большей частью истово фанатично верующие. Так что в самом начале боя я собирался выиграть идеологически.

— Поджигай! — приказал я, когда увидел, что противник пришел в движение.

Воины стали чиркать кресалами, поджигая сосуды с порохом. Тряпка догорает за тридцать секунд, в полете процесс горения почти выходит из-под контроля, но секунд пятнадцать до взрыва остается. Так что, когда последовала команда «бей», десять снарядов устремились прочь, а выученные порожники — так себе название для артиллеристов-катапультистов, но не мной придумано — спешно заряжали уже керамические сосуды с греческим огнем.

— Бах-ба-ба… бах! — с разницей секунд в десять, разрывались снаряды с порохом, посылая камушки в разные стороны и разя противника.

Красочно, феерично, разорвались два из десяти снарядов в воздухе, что обеспечило еще большую площадь поражения врага. Но далеко не это главное. Важнее то, какой психологический урон был нанесен по неприятелю.

Кони, не привыкшие к таким громким звукам, сходили с ума, стремясь срочно, несмотря на потуги наездников, покинуть поле боя. Иные люди или животные получали ранения и также из воинов превращались, скорее, в удобные мишени. Люди были ошеломлены. Это как… вот, наверное, если бы во время какого боя в будущем рокот пулеметов был заглушен выстрелами из плазматического оружия или лазеров. Не сказать, что катастрофа, но уверенности, что у противника с плазматическим оружием можно выиграть бой уже не было. Когда у противника такое продвинутое фантастическое оружие, быстро иссякает желание с ним сражаться. Стихию победить невозможно.

— Вперед! Лучники товсь! — командовал я, находясь на острие атаки.

Мы медленнее, чем могли, набирали скорость. Важно было дать возможность тремстам лучникам произвести выстрелы, но при этом не зацепить своих. Это получилось, и противник понес дополнительный урон.

Острие клина составляли лучшие воины Братства, которые прибыли со мной в Византию первоначально, следом расположились те новоиспеченные братья, которых можно было выделить за имеющиеся навыки ведения конного боя, это еще чуть меньше сотни. Далее приданные мне, якобы мои, воины-катафрактарии, ну, и после все остальные.

Выбор построения клином был обусловлен, в том числе разной боевой подготовкой воинов. Половина из моих нынешних бойцов слабовата в своих навыках. За месяц хорошим воином может стать только тот, кто месяц назад был почти хорошим воином. Так что, впереди лучшие, к коим я причислял и себя. Да и управлять массовой конницей удобнее в месте, откуда тебя заметят.

Я не знаю, что именно повлияло на то, что противник был в полном расстройстве, но мы, казалось, били детей, взявших оружие. Понятно, что взрывы пороха и первые потери еще до начала честного боя, после греческий огонь, потом стрелы конных лучников, а против нас были и те, кто не очень-то защищен, некоторые только в стеганках и вышли на бой. А еще — ангелы!

Вот не думал, что подражание польским гусарам столько много преимуществ дает. Я предполагал, что крылья в седле — это против арканов степняков-людоловов. Наверное, так оно и есть, но мы пока мало встречались с арканами, половцы их применяли, но только когда побеждали. Или же крылья дают шум, пугающий коней, так нет, этот шелест-свист больше психологически давит людей, что также неплохо.

Но важнее всего было то, что крылья ассоциировались с ангелами. Были те противники, кто просто бежал прочь, завидев «ангелов», даже понимая критическим разумом, что это всего лишь люди с притороченными крыльями к седлу, иррациональность, взращенная религиозными установками, требовала бежать прочь.

Как можно бить в крылья, кои будто ангельские? Вот и во время сражения я заметил, как некоторые противники ловили ступор и, в лучшем случае, действовали нерешительно, но чаще и вовсе старались избегать действий. Взрывы, огонь, напуганные животные… ангелы, а в голове француза всплывают грехи, как насиловал, как убивал, веря в то, что участием в Крестовом походе все спишется. Нет, вот оно возмездие!

Выпустив в полет арбалетный болт, за метров шестьдесят до противника, я выкинул сам арбалет. Жалко, конечно, даже такого, самого простого оружия, но не было времени его приторочить, даже на крюк повесить. Оставалась опаска не успеть перехватить удобнее пику, а я еще в своей манере встаю на стременах и подаюсь вперед, увеличивая длину и глубину поражения своим древковым оружием. Ничего, либо подберу после боя, либо еще настрогают в константинопольских мастерских. Важнее сделать, пусть и один, но выстрел, выигрывая у противника и нивелируя еще больше численное преимущество врага.

В этот раз при сшибке мне удалось поразить трех противников, прежде чем потерять пику. Минус четыре в начале боя! Это сильно, я расту! Вообще острие клина сработало удивительно профессионально. Мы пробили строй противника, отдельные схватки случились только тогда, как в бой вступили воины, бывшие в конце клина. Но там помогали лучники, которые продолжали стрелять, но уже прицельно.

Сыграла свою роль и броня. Я пропустил три удара мечом, но в самом неприятном случае останется три синяка. Доспех держал удар намного лучше, чем у противника.

Через двадцать минут крестоносцы Гийома Шато Морана маркиза де Жюси стали сдаваться. Сам же маркиз бился, этого не отнять, как лев. Он убил трех моих людей, пока я не решил вызвать маркиза на поединок.

Бесчестно, на самом деле, я поступил. Маркиз был ранен в правую руку и в левую ногу. Я же относительно здоров и даже сильно не устал. Так что был не бой, случилось избиение.

— Это было бессчетно, — разбитыми губами, шепелявя, говорил Гийом Шато Моран.

— Маркиз, у тебя было на триста воинов больше. Мы договорились использовать все возможные возможности, я использовал… даже не все. Прими поражение с честью, — сказал я.

— Какой выкуп ты хочешь? — голос пленника стал опустошенным, обреченным.

— Талант золотом, — усмехнулся я, понимая, что таких денег у маркиза нет и быть не может.

По условиям устроенного представления, одной из ставок был обоз. Я забирал все телеги, коней, все имущество, которое с собой тащил маркиз, причем, и награбленное им тоже. Так что речи о выкупе быть не может, если только мне не продать пленника, да хоть бы и какому купцу византийскому. В таком случае, в течение года, может, и двух уже купец договорится с семьей маркиза, и те вышлют деньги, или откажутся от родства с родственником-неудачником. Но стоит ли подобным марать руки? Может, и стоило бы, но выкуп ничто — имидж все. Порой поступок, кажущийся легкомысленным и глупым, может принести свои дивиденды.