Отсюда нет иного пути, кроме как вниз. Дорога на спуск идет мимо городского кладбища. Ловлю себя на том, что ищу вход. Почему я хочу зайти? Не знаю, почему курица переходит дорогу?[20] Но попасть на кладбище сложно, гораздо сложнее, чем кажется. Ворот нет, его чистая белая стена высится над дорогой, уходит под землю на шесть футов; прохожие — на одном уровне с мертвыми. В конце концов я нахожу дверь, впору для одного тела.

На ступеньках еврейской части кладбища — сгнивший крысиный скелет, хвост до сих пор на месте. Вокруг никого. Кажется неприличным таращиться на эти сегрегированные могилы, скромно повернутые друг к другу, от моря. В протестантской части мне будет комфортнее, их вычурных ангелов я видела за городской стеной: я лучше путешествую по чужой религии. Иду дальше, вниз по холму, и нахожу ворота.

Французские кладбища не похожи на английские. Это не парки, как в Англии. Газонов нет. Отдыхать на могильных плитах неуместно. Они — надгробия навечно, никогда не сотлеют до ландшафта. Английские мертвецы отправляются в землю: кусты и деревья душат их гробы, так повелось с незапамятных времен. Во Франции запрещено всё зеленое. Мое первое французское кладбище меня ошарашило, скрутило, сдавило мне грудь. Мне едва удалось пройти сквозь него: солнце, отскакивающее от белых, как яичная скорлупа, камней, керамические хризантемы, фотографии под стеклом. Чтобы скорбеть, французам нужны поверхности, отражения. Их мертвые никуда не ушли. Здесь нет гниения: их превратили в пластик, мрамор, бронзу. Зак-луч-енные, они ловят свет, и что-то, что от них осталось, поймано, что-то дорогое тем, кто остался. Оно отскакивает от зеркальных поверхностей. Английская плоть — это трава. Но французская плоть неуловима. Испарившаяся, с гремящим естеством, которое ссохлось, попало в ловушку. Тук-тук. Кто там? Есть что живое? Разве что растения в горшках — грубые, блестящие, с темными листьями. Кто станет покупать хризантемы не в сезон (куча мертвых цветов сохнут у ворот, стебли в слизи, их скоро сожгут)? Не видела ничего мертвее французского кладбища.

Горлица на моем пути срывается в небо, ее клекот — треск заводной игрушки.

Нет, французские кладбища созданы не для того, чтобы утешать живущих. Мертвым достались лучшие места, они приглядывают за схороненным, надгробия стоят рядами для лучшего обзора, от партера к балконам. А тебе, посетительнице, сидеть нельзя. Капельдинерша для покойников: ты стой, потому что тут сидят присутствия, прислонившись к тем штукам у железных ворот, к каркасам тех разрушенных оранжерей, к тем замысловатым кованым рамам, поддерживающим памятники. Эти присутствия похожи на людей, а иногда на предметы: среди мраморных скорбящих — пышные, словно торты, постаменты с каменными машинками, самолетами, инструментами, свитками с перечислением заслуг, вылепленными столь же искусно, что и фигуры из мастики в городской кондитерской. Невидящие ангелы разглядывают Бэ-дез-Анж[21], у некоторых — стеклянные глаза плюшевых медведей: Флоретт, Соланж Корнетти, не дожившие до тридцати, с модными прическами и неправдоподобными телами: дети. Зачем умершим видеть море, следить за тем, как солнце рассекает набегающие волны? Почему живые там, в парке у замка, от него отворачиваются; почему местные отдают набережную туристам? Почему скамейки на побережье повернуты спиной к морю? Потому что они знают — оно тебя убьет, так или иначе. Даже если не потопит, оно тебя разъест, и ты начнешь осыпаться, его соленые спутанные нити осядут в морщинах, отделяя плоть от кости. Лучше отвернуться.

Да, иногда мне хотелось умереть. К., посоветовавшая купить сигареты и вино, сказала, что так бывает. К. в разводе. Она сказала, было больнее, когда развалился не мой брак, а мои следующие отношения.

У тебя нервный срыв? (ты)

Нет. Я такая всегда. (я)

Что-то такое могла бы сказать я.

Такая, такое?

Такое же?

Всё так же хочешь за меня замуж? (ты)

(Я знаю, что ты просто шутил. Но…)

Конечно.

Хорошо. Ты мне так нравишься.

Подожди. Я тоже знаю несколько шуток. Например:

Чем что-то похоже на что-то?

(Чем ворон похож на конторку?)[22]

Нет, не эта. Все мои шутки про женщин, которые отправились в путешествие. Например:

Моя жена уехала на Филиппины.

Манила?

Меня не заманила.

Моя жена уехала в Катманду.

К непальцам?

Я не пошевелю и пальцем.

Моя жена уехала в ЮАР.

Мыс Доброй Надежды?

Доброй воли.

По доброй воле,

со своего согласия,

согласно катехизису.

Мы были в дешевом гостиничном номере в другой стране — твоей стране, не моей. Большую часть комнаты занимала железная рама кровати, похожая на могильные оградки. Над ее углом нависал умывальник. Одна из половиц была расшатана. На подоконнике — искусственные цветы: пыльные, в керамическом кувшине.

Здесь как на французском кладбище, сказала я.

Такая ты туристка. Почему всякое место должно быть на что-то похоже?

Я и есть туристка. Кем, по-твоему, мне следует быть?

Дыра в углу потолка выплюнула белые хлопья штукатурки вниз по стене. Была очень поздняя ночь или раннее утро. Мы вернулись из бара. Что дальше?

Ты сказал, Ты бы хотела снять одежду?

Подожди! Кто ходит в театр кабуки?

Ты сказал, Но ты говорила, что тебе нравится раздеваться.

Нравится?

Я сказала, Нет! Я говорила, что я не против. Я говорила, что была моделью для художника. За деньги. Что я не против.

Кто ходит в театр кабуки.

Не знаю. Кто ходит в театр кабуки?

Те, у кого доходят руки.

Ты увидишь связь, когда у меня дойдут руки до раздевания.

Слой за слоем, будто луковица, я сняла всю одежду и присела на нашу железную с могильным каркасом кровать; неподвижная, словно статуя, и почти такая же белая, хотя кто возьмется ваять что-то настолько человеческое? Ты отошел как можно дальше, в угол нашей маленькой комнаты, сел в единственное кресло и смотрел, и какое-то время ничего не происходило.

Я не могу разыгрывать аутентичность еще аутентичнее. (я)

Я пошутила, но ты этого не понял, не думал, что у меня могло хватить ума так пошутить. И все-таки ты записал это в свой блокнотик, подшил к материалам дела. Выходит, я шучу сама с собой?

Почему ты попросил меня раздеться? Я спросила тебя несколько недель спустя.

Зачем ты это сделала?

Я думала, это будет взаимным. Почему ты попросил меня?

Почему бы и нет?

Зеркало отвечает. Видимо, дальше раcспрашивать бессмысленно.

Но мне по-прежнему интересно. Зачем ты раздел меня? Хотел узнать, что у меня внутри? Наготы недостаточно — как бы я выглядела без поверхностей? Бесформенная масса, как потроха, как намотанная на бобину лента? Это правда настоящая я, вот эта куча? Это гора сброшенной одежды или это мои мысли? Я сказала, что согласна раздеться, но кому понравится так выглядеть? Если ты такого мнения о моем уме, тогда, наверное, нет, не согласна. Даже если я согласилась там быть. Я мыслю значит я не даю согласия.

Ты думал, у тебя получится превратить мое тело в ловушку, в кувалду, которой ты сможешь меня раздробить, заставить меня исчезнуть. Ты думал, я белая каменная нимфа из пористого, разъеденного солью бетона. Но я не чувствую себя поверхностью — отделенной от того, что внутри, — телом со съемным духом, с душой, в которую верил только ты. Сидя на кровати, я чувствовала собственную странную сглаженность, свою упругую, цельную необработанную сущность. Выверни меня наизнанку, и я буду выглядеть так же, волшебное резиновое яйцо, lisse[24] и белое. Как фокусник, ты сплющил меня в такой маленький шарик, и я сжалась — я хотела этого сама. Ничего себе! Я была заколдована, заворожена. Я не могла отвести от тебя глаз. Но дело не в магическом даре фокусника: секрет в его реквизите, и фокус в том, что я гибкая, не ломкая — яйцо из магазина приколов, я не раскалываюсь. Я отскакиваю.