Этот человек вломился в мой дом. Я должна бежать, но мои ноги не слушаются.

Я качаю головой, пытаясь рассеять накрывшие меня чары.

— Ты кто такой? — спросила я.

4. НИК

Я отвечаю не сразу. Я не могу, не сейчас, когда она меня околдовала.

Ни разу за все это время, я не осмеливался подойти к ней так близко, и это делает ее еще более неотразимой. Это действительно опьяняюще, и я не доверяю себе, а именно тому что не сделаю чего-то, чего не смогу вернуть назад. Потому что, какими бы смелыми ни были ее письма, от меня не ускользнула пропасть между ее невинностью и моим опытом.

Ее облегающая майка и шорты открывают больше, чем она, вероятно, осознает. Тонкий материал облегает ее изгибы, не делая ничего, чтобы скрыть мягкую выпуклость ее изгибов и твердые кончики сосков.

Сегодня вечером она собрала волосы в беспорядочный пучок, который я жажду распустить. Желание настолько сильное, что для борьбы с ним потребовался бы весь мой самоконтроль. И поэтому я не борюсь с этим, даже не пытаюсь.

Едва дыша, я подхожу ближе, вторгаясь в ее пространство. И когда каштановые с золотом пряди падают ей на лицо, я наклоняюсь и шепчу ей на ухо ответ на ее вопрос.

— У меня много имен, ангел. То, как меня зовут, меняется в каждой стране. Но ты можешь называть меня Ник.

Ее тело напрягается, но ее возбуждение разливается по комнате, точно говоря мне, что я обнаружил бы, если бы стянул эти крошечные шортики с ее сочных бедер. Но она не отвечает, и моей девочке не стоит боятся, поэтому я добавляю:

— Или ты можешь называть меня Сантой, если хочешь.

Во второй раз за вечер она качает головой.

— Нет, ты не можешь быть…

Хотя я и клялся держаться от нее подальше, тем не менее я представлял нашу первую встречу бесчисленное количество раз. И прямо сейчас все идет наперекосяк. Ее сомнения наполняют комнату, омрачая совершенное доверие, которое всегда проявлялось в ее письмах. Так что, хотя это убивает меня, я отхожу от нее, увеличивая необходимую дистанцию между нами, чтобы я мог, черт возьми, мыслить трезво.

Я указываю на диван.

— Садись.

Она немедленно подчиняется. Конечно, подчиняется. Моя Мэдди не хочет ослушаться меня.

И все же она не верит. Она не верит, что я тот, за кого себя выдаю. Хуже того, она рискует полностью потерять веру в Рождество, в само добро. Этого не может быть. Я этого не допущу.

— О, моя маленькая Мэдди, уверяю тебя, мне очень жаль. Я наблюдал за тобой годами, наблюдал за тобой в моменты, когда ты думала, что ты одна. Я знаю о тебе то, чего не знает никто другой, и чего никто никогда не узнает, если мне есть что сказать по этому поводу.

— Например, что? — спрашивает она, затаив дыхание.

Боже мой, неужели она действительно так невинна? Она чертовски хорошо знает все грязные фантазии, в которых призналась мне. Но если она хочет играть именно так, то пусть будет так.

Удерживая ее взгляд, я решаю начать с самого начала.

— Однажды ты получила один из самых модных подарков сезона для девочек твоего возраста в новогоднем чулке. Разноцветная ручка, которая вибрировала. Ты нашла творчески озорное применение этим вибрациям, не так ли?

Ее щеки приобретают более глубокий оттенок розового, и она кивает.

— Ты хоть представляешь, как я охуел, прочитав записку с благодарностью, которую ты прислала мне за эту ручку? Записка, которую ты отправила спустя годы после случившегося, несмотря на то, что к тому моменту чертовски хорошо знала, что ее купила твоя мать, а не я. И все же ты описала свой первый оргазм в провокационных подробностях и умоляла меня похитить тебя из постели посреди ночи.

Мои собственные слова поднимают мое желание на ступеньку выше — и мое разочарование тоже. Разочарование, которое только растет, когда она смотрит на свои руки, не отвечая мне.

И все же по выражению ее лица ясно, что она помнит это чертово письмо так же хорошо, как и я — как она могла не помнить? Это было то письмо, с которого все началось. То, которое она отправила в тот день, когда ей исполнилось восемнадцать…

— Ну что, Мэдди? Ты все еще веришь, что я ненастоящий? — спрашиваю я грубым голосом.

Поднимая взгляд, она хмурится.

— Я никогда не говорила, что ты ненастоящий, просто ты не был…

— Мужчиной, о котором ты мечтала годами? Человеком, которому ты доверяла все свои сомнения, мечты и самые темные желания в письме за письмом?

— О Боже, эти письма…

Она отворачивается от меня, уставившись в окно, в ночную тьму. Почти слишком тихо, чтобы я не расслышал, она добавляет:

— Письма доказывают, что я нуждающаяся, испорченная личность. Вот почему ты здесь, не так ли? Ты тоже хочешь отругать меня.

Внезапно все становится на свои места. Мысленно я прокручиваю запись с камер наблюдения, сделанную прошлой ночью.

Как я мог это пропустить? Ее потеря веры никогда не была связана с изменой ее парня — это было то, что он сказал после.

Блядь.

И все же, я знаю моя девочка, как именно с этим справиться.

— Да, Мэдалин. Нам давно пора обсудить эти письма, и именно из-за них я здесь.

5. МЭДАЛИН

Конечно, это из-за писем.

Эти тупые, очень тупые письма. Но как этот человек мог их прочитать? Все те письма, которые я адресовала Санта-Клаусу на Северном полюсе.

Но разве он только что не доказал, что это он? Я никому не рассказывала о тех дурацких вещах, которые творила с этой вибрирующей ручкой. Никому, кроме…

Этот мужчина совсем не похож на того, кого я представляла Сантой, но он — все, чего я хочу. Все, чего я когда-либо хотела. Столкнувшись с его явной физической формой, мои сомнения борются с моим желанием верить и с моим стыдом от осознания того, что кем бы ни был этот незнакомец, он явно прочитал каждое проклятое слово написанное мной.

— Письма были ошибкой. — шепчу я, сомневаясь, что мое лицо может загореться еще больше. — Глупый, мимолетный порыв, о котором я сейчас сожалею.

— Мимолетный порыв, которому ты поддавалась более трехсот раз за последние четыре года? Я называю это чушью. — говорит он твердым голосом. — Так что прекрати нести чушь и ответь на вопрос, который меня мучает: зачем такой хорошей девочке, как ты, писать такие грязные вещи, но если говорить более конкретно — зачем тебе писать их мне? И не пытайся лгать мне, малышка. Ты же не хочешь попасть в список непослушных Санты.

Боже, Барри сказал то же самое, назвав письмо, которое он нашел, «грязным» и не из тех, что написала бы хорошая девочка. Не было никакого объяснения, которое я могла бы предложить Барри, и ничего такого, что я могла бы предложить этому человеку. Этот человек, который читал вещи гораздо хуже, чем единственное письмо, на которое Барри наткнулся в моей квартире.

Как мне объяснить, что я не всегда хочу быть хорошей девочкой, какой меня все считают? Что я хочу испытать все — правильное и неправильное, — но что я недостаточно храбрая, чтобы исследовать эту тьму самостоятельно? Что мне нужен кто-то больше и сильнее, чтобы взять все под свой контроль?

Кроме меня. Я уверена в этом. И в моих глупых, детских фантазиях о мужчине, которому я призналась в тех больных, извращенных поступках, он должен понять меня. Каким-то образом я убедила себя, что если бы мои фантазии действительно были такими неправильными, он бы написал мне ответ и попросил остановиться.

Вместо этого он здесь и требует от меня объяснений — точно так же, как это сделал Барри. Это просто доказывает, насколько обманчивыми на самом деле были мои фантазии. Конечно, он утверждает, что они его заводили, но он даже не поцеловал меня. Нет, вместо этого он стоит там и терпеливо ждет, когда я объясню ему, почему я так облажалась.

Заставляя себя встретиться с ним взглядом, я качаю головой, заставляя себя не усугублять ситуацию слезами.

— Нам не о чем говорить. Я знаю, насколько они были неправильными. Знаю, что я не должна была…