— Хотеть того, о чем писала? — спрашивает он низким голосом. — Ты ничего не знаешь о невыполнимых желаниях, малышка. Каждый декабрь Северный полюс завален просьбами, которые я возможно не смогу выполнить, и половина из тех, что я выполняю, мягко говоря проблематичны. И все же то, о чем ты просила, Мэдди, это чтобы я делал с тобой именно то, чего и сам хочу.

От его слов мне кажется, что я упаду. И все же часть меня все еще верит — что это не может быть правдой — что все это не может быть реальностью. Что он не может быть настоящим — или, по крайней мере, не тем, за кого себя выдает.

И все же он знал о ручке…

— Предполагалось, что только Санта мог прочитать эти письма. — протестую я, ненавидя то, как по-детски и неуверенно звучит мой голос в пустом доме.

— И я это сделал, любимая. Так почему ты так расстроена?

— Санта не настоящий. — шепчу я, ненавидя эти слова, но нуждаясь сказать их, нуждаясь признать правду, прежде чем это зайдет дальше. — Такого рода доброта не может быть настоящей.

При этих словах его глаза темнеют.

— О, я не хороший мужчина, Мэдди. Не заблуждайся на этот счет. Стал бы хороший мужчина тайно наблюдать за тобой в течение многих лет, даже в те моменты, когда ты полностью рассчитывала на уединение? Стал бы хороший мужчина отслеживать каждый твой шаг, красть вещи которые, он знал, ты не упустишь, просто для того чтобы подержать что-то, что касалось твоей кремовой кожи? Стал бы, блядь, хороший мужчина преследовать тебя? — он качает головой. — Нет, я не хороший. Я слишком одержим тобой, чтобы быть хорошим.

Его слова открывают что-то внутри меня — темное, нуждающееся что-то, что я боюсь рассматривать слишком пристально, но знаю, что должна. У меня кружится голова, пока я пытаюсь разобраться в реакции своего тела на все, в чем он только что признался.

Потому что его признание должно было напугать меня. Он должен был напугать меня. Он только что вломился в мой дом и признался, что преследовал меня. Я не должна находить это чертовски сексуальным…

Но так или иначе, я это делаю. Он достаточно заботлив, чтобы пользоваться такой степенью навязчивой слежки, заставляет меня чувствовать себя желанной, нужной — и, о боже, такой мокрой.

— Я… Я тоже одержима тобой. — признаюсь я, опустив глаза.

— Посмотри на меня, Мэдди. — приказывает он, и все следы теплоты исчезают из его голоса.

Время останавливается, когда его взгляд ищет мой. Стоя перед камином, силуэт его мускулистой фигуры вырисовывается на фоне мерцающего пламени, нет ничего веселого в том, что одетый в кожу пожилой мужчина наблюдает за мной.

Он загибает палец.

— Иди сюда.

От льда в его голосе я вздрагиваю, жалея, что не надела что-нибудь потеплее. Какая-то извращенная часть меня хочет повиноваться ему, та же часть, которая писала те неловкие письма, но я застываю под пристальным взглядом этих холодных голубых глаз.

В ловушке.

Качая головой, он опускается в кресло, ближайшее к камину. Кресло моего отца.

— Это была не просьба. Хорошие девочки садятся к Санте на колени, когда им говорят. Я больше не буду повторять.

На этот раз я подчиняюсь. Неохотно поднимаясь с дивана, я подхожу к нему, мои босые ноги утопают в мягком ковре.

— Раздевайся.

Я не уверена, что ожидала услышать от него, но точно не это. Лицо горит, я замираю. Но потом я делаю так, как он просит — разве я могу поступить иначе?

Это Санта приказывает мне, и я не могу сказать «нет».

Чувствуя себя так, словно я сплю, я стягиваю кофточку через голову и бросаю ее на диван позади себя. Затем трясущимися руками я стягиваю пижамные шорты вниз, позволяя им упасть на пол. На мне нет нижнего белья, и в его глазах вспыхивает эмоция, которую я не могу прочитать, когда он обнаруживает это.

С колотящимся сердцем я заставляю себя снова придвинуться к нему. Когда я сокращаю расстояние между нами, на моих конечностях появляются мурашки, даже когда я чувствую, как румянец распространяется от лица к груди.

Жарко и холодно. Огонь и лед. Совсем как этот мужчина.

Его пристальный взгляд, скользящий по моему обнаженному телу, мог бы принести меня в жертву. И все же эти ледяные глаза холоднее самой темной зимней ночи, когда он притягивает меня к себе на колени.

И тогда холод исчезает — и не только из-за близости огня. Горячий стыд вспыхивает внутри меня от моего собственного, беспомощного желания, когда моя обнаженная киска соприкасается с его мускулистыми, обтянутыми кожей бедрами. Сидя на коленях у Санты, я чувствую себя непослушным ребенком, которого вот-вот отругает единственный герой, который у меня когда-либо был.

Он обнимает меня, удерживая на месте. Несмотря на понимание того, что я в ловушке, я не могу не попытаться вырваться. Но его объятия подобны стальным оковам. И что-то столь же твердое прижимается к моему обнаженному лону…

Внезапно все становится слишком реальным. Слишком напряженным. Слишком невозможным.

Но пока я думаю об этом, рука вокруг меня сжимается сильнее, притягивая меня еще ближе. Он гладит меня по щеке, затем жестокими пальцами хватает за подбородок, поворачивая мое лицо к себе.

Его губы захватывают мои в мучительном поцелуе, заставляя мои губы раскрыться. А потом я целую его в ответ, наши языки соприкасаются, и я чувствую, что проваливаюсь в него, глубже, темнее.…обвивая руками его шею, я стону ему в рот, нуждаясь в большем, нуждаясь в нем.

Но я нуждалась в нем много лет, а он даже не написал мне в ответ, несмотря на мои отчаянные мольбы сделать именно это…

Задыхаясь, я отстраняюсь от него, прерывая поцелуй. И когда мои легкие наполняются воздухом, нереальность всего этого снова захлестывает меня. Я сижу на коленях у незнакомого мужчины, который только что вломился в дом моих родителей, голая, мокрая и отчаянно хочу, чтобы он снова меня поцеловал.

Смесь стыда и возбуждения, проходящая через меня, сбивает с толку. И, возможно, именно это замешательство заставляет меня сказать то, что я делаю дальше

— Возможно, ты мой преследователь. Но ты не Санта. Санта ненастоящий. Он не может быть настоящим.

— Это не та Мэдди, которую я знаю. — говорит он строгим голосом. — Моя Мэдди хорошая девочка. Моя Мэдди верит. И все же, ты была просто непослушной сегодня вечером. Вынуждаешь меня изменить направление моих саней в самую важную ночь в году. Надела этот откровенный наряд, чтобы подразнить меня, испытать пределы моего контроля, соблазняя меня этими восхитительными изгибами.

Жесткость в его голосе должна была напугать меня. Как и явная одержимость, которую выдают его заявления. Но вместо того, чтобы испугаться, я испытываю постыдный трепет.

Похоже, не ожидая ответа, он продолжает.

— И что еще хуже, в этом году ты решила отказаться от молока и печенья. Это потому, что ты надеялась, что вместо этого я попробую эту сладкую киску? Я попробую ее, много раз. Но сначала тебя нужно наказать, тогда может быть, ты поймешь насколько я реален.

Затем, как будто я ничего не вешу, он встает и несет меня через комнату к дивану. Следующее, что я помню — я лежу лицом вниз у него на коленях, прижавшись щекой к обивке.

Я должна бороться. Я должна попытаться сбежать. Но потом я вдруг понимаю, что не способна ослушаться этого человека, не способна делать ничего, только то, чего хочет он. Я задерживаю дыхание, не зная, что он сделает дальше, но молясь, чтобы он наконец дал мне то, в чем я так отчаянно нуждаюсь.

6. НИК

Я был бы лжецом, если бы сказал, что никогда не фантазировал именно об этом моменте. И все же реальность ее обнаженной задницы, выставленной напоказ передо мной, превосходит все, что я когда-либо представлял.

Скользя пальцем по ее маленькой щелочке, я обнаруживаю, насколько она уже мокрая для меня, и издаю стон. Это все, что я могу сделать, чтобы не раздвинуть эту маленькую тугую киску и не лишить ее девственности здесь и сейчас. Но для этого будет достаточно времени позже.