Когда меня занесли в зал, где обычно столовались убогие, живущие в богадельне, я сначала не понял зачем. Ну, детки, пусть и грязные. Но присмотревшись и выслушав короткий доклад Дунина, меня начало трясти. И не от страха, а от ненависти.

Компрачикосы! Или как называются эти ублюдки на Руси? Они есть в этом времени! Сидящих передо мной детишек похитили или купили у родителей, чтобы сделать профессиональными нищими. Только предварительно их изуродовали. Кому-то обожгли лицо, другим искривили спины или сломали ноги. И всё это происходило в паре километров от Кремля!

— Вы пока останетесь здесь, у отца Никиты, — нахожу силы на ответ и киваю в сторону замершего духовника, — Хлебушек и похлёбка теперь будет у вас каждый день. А дядька Никифор уехал, надолго.

Дети заулыбались и радостно закивали. У одного мальчика с обожжённым лицом кожа натянулась, а улыбка выглядела, как жуткий оскал. Кто бы знал, чего мне стоило не отвернуться. Только бойкая девочка с вывернутыми стопами, внимательно на меня посмотрела и через некоторое время кивнула.

А я поклялся, что никто не уйдёт от наказания. Пусть на поиски изуверов уйдёт пять лет и пуд золота. Надо будет проинструктировать Дунина, чтобы он копал глубже и не стеснялся задеть какого-нибудь высокопоставленного товарища. Не поверю, что такие дела творились без нужной крыши.

Дети же пока поживут в богадельне. Далее их определят в профильное учреждение. Скорее всего, в интернат, где можно получить специальность. Один такой мы точно откроем в этом году. И ещё надо подумать о семейных детдомах. Ни один воспитатель не заменит ребёнку родителя, пусть он и чужой человек. Мы уже обсудили эту тему с Софьей, которой идея понравилась. Радует, что все сестрицы, царица и тётка Татьяна заинтересовались благотворительным проектом. Только Анна отговорилась плохим здоровьем, но это дело добровольное.

Тут в зал зашёл Дунин и, увидев мой кивок, подошёл к креслу.

— Тать этот, Никифор, поёт, аки соловей, — тихо произнёс поляк, — Ещё и баба начала правду вещать, а до этого пыталась скрытничать. Они указали на три разбойничьих логова. Нужны будут люди, государь. Сами мы справимся, но везде не успеем. Уйдут, гады! Надо брать сразу всех.

— Хорошо. Иди в Сыскной приказ и затребуй нужных людей. Что ещё? — Иван явно рассказал не всё.

— Разбойники творили свои непотребства более семи лет. Никифор указал на целое кладбище, где они хоронили своих питомцев, — поляк кивнул на жующих деток и пояснил, — Тех, что не выдержал издевательств. Говорит, закопали несколько десятков, без отпевания как собак.

Сердцебиение вновь увеличилось, при этом моя душа заледенела? За что мне такое? И в чём виноваты дети? Сука! Хочется самому пытать извергов, а далее казнить, чтобы те мучились подольше.

Делаю несколько вдохов и выдохов, дабы успокоиться.

— Избавь меня от подробностей, — спокойно отвечаю поляку, — Бери, сколько нужно людей и человека из приказа. Пусть он составит правильную грамоту и приложит к ней показания татей. И постарайся, чтобы воины пока помалкивали. Нам сейчас важно поймать изуверов, и нужна тишина. Народ же может взбунтоваться и начать самосуд. Под такое дело главные разбойники сбегут и затаятся. Ищи их потом годами.

Дунин кивнул, и, развернувшись на каблуках, покинул трапезную. Мне тоже пора. Машу рукой рындам, чтобы несли кресло в палаты.

Странный он человек. Вроде не дурак и неплохо образован. Более того, много читает, и не только религиозные книги. Но в некоторых вопросах упрямство сидящего передо мной гостя похоже на фанатизм. Хотя он хитёр и прагматичен. Как всё это понимать? Я сейчас о патриархе, пожаловавшем с утра пораньше. Мало того что у меня к этому деятелю немало претензий, так он начал разговор с ультиматума и упрёков.

Поэтому пытаюсь сдерживать рвущееся наружу раздражение и спокойным тоном объясняю Иоакиму, что право на насилие имеет только государство.

— На Руси есть царь, являющийся самодержцем. Он поручает боярам и главам приказов следить за выполнением законов, делясь властью, — боюсь, главпоп не поймёт понятие «делегировать полномочия», — Ниже стоят дьяки и иные служилые люди. Церковь у нас занимается духовной сферой, окормляя и направляя паству. Никто не давал ей права держать людей в собственной тюрьме, и тем более их карать. Это право есть только у меня!

— Это еретики, государь! Испокон веков было, что мы решали свои дела внутри братии. Сажать, кого в келью или отправлять на костёр — наша привилегия, — Иоаким сбавил обороты и начал приводить аргументы.

— Значит, с сегодняшнего дня будет иначе. Я не позволю пленить моих подданных и тащить их на костёр. Поэтому Аввакума, Лазаря, Фёдора и Епифания ты сегодня же освободишь. Они последуют в тюрьму Земского приказа, а далее совместно решим их судьбу. Касаемо прений, то предлагаю назначить их на послезавтра. Позже я хочу уехать в Коломенское. А так доведём дело с бунтом до ума, и все спокойно займутся работой.

— Не будет никаких прений! — иерарх злобно блеснул глазами, — Никитку Пустосвята с другими еретиками я приказал заточить в келью. Вскоре будет церковный суд, и тогда врагов передадут «земцам» для казни. А ещё ты должен подписать статьи против раскольников, утверждённые синодом. Завтра я передам грамоты, пока они не готовы.

А это уже оскорбление и неприкрытое хамство! Мало того что Иоаким снова нарушил мой приказ, так ещё и проталкивает изуверские правила, дабы окончательно расколоть страну.

Приди он вчера, то получил бы слишком резкий ответ. Но я немного успокоился и стараюсь не обострять ситуацию. Или для патриарха такое поведение — признак слабости?

— Нет. Никиту тоже надо отпустить, и статьи я подписывать не буду. Не ко времени сейчас такие законы, могущие потрясти народ, — делаю очередную попытку договориться, — Зря ты отказался от прений. Но ничего. Думаю, всем надо успокоиться и проведём собрание осенью. Надо совместно подумать, как объединить русское общество…

— Правильно люди говорят, что царь изменился! — вдруг перебил меня Иоаким, — Ты и ранее проклятым латинянам потворствовал и привечал их в Москве. А сейчас вздумал на их сторону переметнуться? Не бывать этому! Я не позволю!

Выдав пафосную концовку, главпоп попытался вскочить, оперевшись на посох. За всем этим действием он не услышал, как Савва вытащил кинжал из ножен. Зато Иоаким застыл в недоумении, когда холодный металл прикоснулся к шее, обильно заросшей бородой.

— Не много ли на себя берёшь, Ивашка? — патриарх дёрнулся, как от пощёчины, после упоминания своего мирского имени в унизительной манере, — Забыл, с кем разговариваешь, холоп?

— Я…

— Никто, — прерываю обнаглевшего попа, — Ты неумный человечишка, обуреваемый гордыней и нетерпимостью. При этом совершенно забывший про дела государственные. Дело церкви заниматься душами людским и не лезть в мирские дела. Или в библии написано иначе? Лучше бы ты священниками занялся. Каждый второй из них малограмотный, читать не умеющий. Многие не знают писания, и даже десять заповедей перечислить не смогут. Позор, а не слуги божьи! Оно немудрено, если их глава иными делами озабочен.

Патриарх молчал, находясь в прострации. Он не ожидал от обычно покладистого царя такого поступка. Но надо морально добить этого махинатора. Про вчерашний случай с нищими патриарх должен быть в курсе.

— Кто из твоих приближённых помогал татям, калечащим детей? Мы всё равно докопаемся до истины, даже если придётся весь синод на дыбу подвесить. Я на многие вещи закрывал глаза. Но надругательств над детьми не прощу никому, — чую, что начинаю шипеть от злости, но не могу остановиться, — Говори, кто прикрывал татей, окромя тебя?

Судя по окончательно растерявшемуся Иоакиму, такого обвинения он не ожидал. И нет его вины в случившемся, это очевидно.

— Прости, государь. Обуяла меня гордыня, здесь ты прав, — хрипло произнёс поп и попытался сесть на кресло, но Савва не позволил, — Но не возводи на братию напраслину. Нет здесь нашей вины и быть не может. Да, я отменил твой приказ Никите, но сделал это со зла, есть грех.