– Да я никогда не разделяла идеи либералов.

– Но ты же была с ними…

– Так это ведь для того, чтобы они помогали мне продвигаться, чтоб сделали из меня популярного автора, премии надарили… Если бы я писала патриотическую прозу, они же просто выжили бы меня… Даже не так: крупные издательства не стали бы со мной связываться. У нас все так устроено в культуре: дорога свободна только для либералов и их прихвостней.

– Погоди, неужели ты хочешь сказать, что вот именно сейчас ты не лукавишь, а лукавила тогда? Я, честно, верил, что все было наоборот. Неужели ты искренне любишь нашу власть, нашу страну… президента?

Маша пренебрежительно фыркнула.

– Вот еще!

– Не пойму я. Так скажи же: на чьей ты стороне?

– Господи, Саш, ну не будь таким наивным. Я – на стороне денег. Тогда либералы мне помогли, пробили дорогу. Теперь за ними идти – смерти подобно. Лучше быть с патриотами. Целее будешь.

Лицемерие ее настолько ужаснуло меня, настолько обескуражило, что я раскраснелся, растерялся и не смог произнести ни слова, только стыдливо опустил глаза, как будто не Маша была виновата в своей мерзости, а я, я, приставший к ней со своим глупым вопросом, был повинен в том, что раскрыл бездны лжи и подлости, что все эти годы таились в ней.

– Не осуждай меня, даже не думай. В конце концов, неужели ты полагаешь, что либералы искренни в своем порыве осудить Россию и возлюбить Запад? Да я тебя умоляю! Таких, как я, там много. Вернее даже так сказать: есть всякие Хамоватые там, Кулицкие, кто получает большие бабки из Штатов за свою пропаганду. Им на деле глубоко безразлична судьба Украины, Прибалтики и тем более России. А есть дурачки типа актера Вельяминова и прочих, кто слушает дурь Хамоватой и Кулицкой, верит в нее и, главное, бесплатно далее распространяет ее. Вот этих бестолочей даже не жалко – ведь дают себя обводить вокруг пальца… из раза в раз.

– Так ты на стороне режима или как? Что ты сама хочешь для страны: тиранию или демократию?

– Да Саша! Мне все равно! Как ты не поймешь? Ну какое нам дело, кто у руля? Главное успевать при этом зарабатывать. Хочешь жить, как говорится – умей вертеться.

– Но ведь дело не только в деньгах. Не только в них одних – смысл жизни.

– А в чем? Саш, ну в чем еще?

К стыду своему я не в силах был столь быстро найти единственно верный ответ. Хуже того, Маша так победно улыбалась, взирая на меня свысока, что я чувствовал, что она была права, что ничто в мире не существовало, кроме собственной выгоды, и лишь я дурак, да мне подобные наивные глупцы, придумали себе сказку про что-то еще, но что именно, сами не знали, оттого носились по свету без всякого смысла и пользы столько лет, портя себе и другим жизнь… Но даже если она была права, а я – нет, как ненавистны мне показались эти тонкие губы, свернувшиеся в мерзкую улыбку, как отвратителен был взгляд эти пустых насмешливых глаз!

– Ну что? Любовь? – С презрением сказала Маша. – Мы уже не в тех летах, чтоб верить в романтическую чепуху. К тому же, мне нравится быть свободной. Сегодня я с одним, завтра – с другим. Зачем себя ограничивать? Быть может, дети? Честно: терпеть их не могу.

– Любовь к ближнему? К другим людям? – Подсказал ей я.

– Большинство людей мерзкие пакостливые существа, которых я ненавижу всей душой.

Наконец я нашел в себе силы съязвить, а не просто проглотить ее злые слова:

– Забавно, что ты говоришь: «всей душой», тогда как у тебя этой души, по всей видимости, и вовсе нет.

Маша в ответ лишь вновь усмехнулась, а затем задала вопрос, который поставил меня в совершенный тупик:

– А ты думаешь, у тебя она есть?

Я молчал, нервно доедая свой стейк. Как я должен был доказать Маше, что у меня, в отличие от нее, была душа? Разве одно мое слово могло что-то доказать ей? А мне самому?

– Причем я уверена, что ты веришь, что именно у тебя-то она есть. И это верно про каждого из нас. Однако доказательств никаких тому нет. Ведь ты не на войне, не сражаешься ни за одну из сторон – раз. Ты даже не пишешь посты, которые подвергли бы тебя опасности, то бишь никак не выражаешь свое мнение – два. Не думаю, что вообще есть такие люди, у которых была бы так называемая «душа». Воюют все за бабки, надеются на то, что заработают себе на квартиры и машины, пусть даже ценой здоровья и жизни. Культурные деятели, какую бы сторону ни заняли, надеются продвинуть свое имя, продажи своих книг, песен, фильмов…

– Чушь! Миллионы россиян поддерживают власть, они сплотились, они желают победы, они перечисляют деньги, многие бесплатно трудятся на фронт… Им никто не платит за мнение, никто. Стало быть, есть что-то еще, кроме денег и выгоды, есть что-то еще… Патриотизм? Мне казалось, его давно уничтожили. Неужели это он самый? Неужели наши люди действительно так любят Родину, любят своих соотечественников, становятся в одночасье едины? Как необъятна и загадочна все-таки русская душа, как она преподносит себя, с какой новой стороны – всякий раз, как самое существование страны находится под вопросом.

– А я все равно не верю ничему и ни во что. Все это позерство, хотят выглядеть лучше, чем они на самом деле есть. А ты? Ты, друг мой! Ты и вовсе молчишь, чтоб не лишиться работы и возможности приезжать в Россию. И так всякого возьми – везде есть не только идеал, но непременно интерес. Так или иначе, все крутится вокруг одного идола, и имя ему – деньги. И вот еще вопрос: ты нас осуждаешь за то, что мы исключительно только из-за выгоды поддерживали или поддерживаем оппозицию, а сам-то ты…

– Что?

– Ты сам… – Тут она придвинулась и наклонилась через столик так, чтобы как можно ближе видеть мое лицо, выражение его, глаза. Казалось, она пронзала меня насквозь своим взглядом, полным лукавства и насмешки. – Желаешь России поражения в этой войне? Вот честно? Прямо жаждешь, чтоб украинцы выиграли?

– Какая же ты…

– Кто? Ну кто?

– Ах, впрочем, не важно. Ведь ты права! Что в тебя только вселилось? Всегда была дура-дурой, пустышка, не иначе, а сейчас нет, сейчас ты – исчадие Ада, зло как оно есть, но какое: хитрое, вероломное… быть может, не совсем умное, но не глупое – это точно.

Моя оскорбительная откровенность рассмешила Машу, и она откинулась назад в мягком кресле, мне показалось даже, будто злые слова мои льстили ей. На этот раз я склонился над столом, чтобы быть ближе к ней.

– Не думал, что скажу это. Честно: не могу желать своей стране поражения. Ненавижу, а все равно не могу. Может быть, в этом моя беда… Я почти отрекся от всего, но… сердцу не прикажешь. Его нельзя научить не любить.

– Научить не любить можно всякое сердце, было бы желание. У тебя этого желания просто… нет.

– Может и так. Ну так что же с того?

– А то, что в тебе это все напускное, и уж кому-кому, а не тебе с твоей любвеобильностью бегать на митинги и марши. В тебе нет хладнокровия, если хочешь, нет равнодушия к чужой боли, страданиям, предательству, подлости. Ты не можешь втоптать человека в грязь, уничтожить и… не пожалеть его при этом. Я еще в те годы это знала, знала, что ты занимался не своим делом.

– Я вдруг понял. – Перебил Машу я. – Кого ты мне так напоминаешь. То же сухое лицо, линия рта, выражение глаз… Ты стала похожа на генерала Власова. Да и повадки те же: метаться от победителя к победителю, везде пытаясь извлечь выгоду.

– Ты что-то имеешь против Власова?

– Нет, ну что ты! Либералы полностью обелили его, да и Солженицын учил любить Власова и восхищаться им. Однако я, похоже, сам того не понимая, всегда не уважал Солженицына за это. Не могу спокойно относиться к предательству, так получается. Как верно ты все подметила. А ты сама… не боишься?

– Чего же?

– Участи Власова? – Я спросил это, едва скрывая угрозу в голосе. Но она продолжала улыбаться, ничуть не выдавая ни малейшего испуга. – Да и я могу всем рассказать о том, какая ты на самом деле «патриотка».

– Ха! Расскажи, попробуй. Тебя же со свету сживут. У меня столько воинствующих поклонников-«ватников» нынче, никто тебе не поверит.