– Ох, русское. Терпеть не могу все русское.

Я все еще не верил ей, мне казалось, она разыгрывает меня.

– Неужели ты… ненавидишь все русское?

– А ты, стало быть, нет? – Она хохотнула. Ответ казался ей отчего-то очевидным.

– Нет. Я ненавижу режим, власть, олигархов. Но русское – люблю. Мне казалось, и ты тоже.

– Я и русский язык-то не особенно жалую, а ты хочешь, чтобы я восторгалась русской музыкой. Русский язык – искусственный, изнасилованный, в него цари столько слов иностранных добавили. То ли дело украинский! Там одни славянские корни. Взять, к примеру, название месяцев. В русском они все греческие. А с чего? В украинском они все – славянские.

Это был не первый раз, когда Яна рассказывала мне о том, сколь много славянских корней в украинском, и не первый раз, когда она ругала классическую музыку, особенно русскую. Но это был первый раз, когда я вдруг спросил:

– Так ты украинский язык знаешь?

– Я? Нет! – Вдруг она переменила тему. – Слушай, если ты будешь так дальше себя вести по вечерам… – Она намекала на то, что страсть моя к ней поубавилась в последние месяцы. – То мне, пожалуй, придется найти любовника. Я так не могу.

Если я был крайне раздражен ее высказываниями до этих слов, то после них волна такой неприязни поднялась во мне к этой злонравной, сладострастной, вспыльчивой женщине, а вместе с ней поднялся и неумолимый вопрос: зачем, для чего я жил с этим человеком, для чего так отчаянно пытался жениться на ней? Да ведь ответ был прост! Шел две тысячи двадцать первый год, Катя была давно замужем, что же мне оставалось делать? Как мог я вести себя иначе?

– Никогда так не говори, слышишь!!! – Должно быть, выражение лица моего и самый этот полный ярости крик – все было так страшно, что Яна испугалась. Словно по волшебству весь облик ее преобразился: она стала добра и нежна и щурила глаза лукаво и одновременно ласково.

– Прости, это была… неудачная шутка.

Стоит ли говорить, что в такие минуты, когда она ластилась, словно кошка и заискивала предо мной, я… прощал ее!..

Отчего? Зачем? Почему именно так мгновенно прощал? Я сам того не знал. Должно быть, я упивался ее ласковыми словами, полным любви и одновременно стыда взглядом, быть может, сильнее всего действовало на меня то обстоятельство, что она всем своим видом и чувством внушала мне мысль, что я был единственной для нее отрадой, самым дорогим человеком из всех, кто когда-либо ступал по земле…

Как только в ней могли уживаться два столь противоположных человека, один – столь привлекательный, столь ласковый, а другой – столь грубый и отталкивающий?

Но наконец расскажу о том странном событии, которое случилось в этот морозный день. Во время рабочего дня мне позвонила двоюродная сестра Лидия и зачем-то попросила встретиться, но встретиться не где-нибудь, а около поликлиники, в которой в этот день была смена у Яны. Я ровным счетом ничего не понимал: для чего? Зачем? К чему? Однако голос Лиды звучал так взволнованно, так нервно, что я подумал: тут затронуто что-то важное, что-то жизнеобразующее – оттого не стал сопротивляться.

Каково же было мое удивление, когда Лида встретила меня у входа в поликлинику вместе со своим мужем Сергеем. Если лицо сестры, казалось, все сжалось, все было напряжено, губы стянуты в тугую черту, а большие глаза взирали на меня строго, как на подсудимого, а не брата, словно я в чем-то был страшно виноват перед ней, то лицо Сергея все было подернуто дымкой неловкости. Чувствовалось, что он пришел сюда не по своей воле и как будто не верил жене и заранее извинялся передо мной. Мы говорили быстро, потому что замерзли, и при каждом слове от губ наших исходили клубы теплого пара.

– Это касается нас с Сергеем, но и тебя в первую очередь. Ведь тебе жить с этой… женщиной.

– Вот в чем дело! Яна что-то сделала? Но что? Разве вы общались после той встречи?

– О, поверь мне, это произошло задолго до нашей встречи в «Атриуме»!

Мы уже шли по длинному узкому коридору старинной советской поликлиники, отремонтированной так, как не были подчас отремонтированы и частные клиники. Стены и потолки были выровнены и выкрашены в приятные бледные тона, на полу застелен дорогой кафель, в закутках висели большие плазменные телевизоры, всюду стояли экраны для самостоятельного получения талонов или просмотра номеров кабинетов, диванчики, кресла. Признаться, я много лет не был в муниципальной поликлинике и совсем не так ее себе представлял, мне отчего-то подумалось, исходя из довольно разностороннего собственного опыта проживания за границей, что в столицах Европы все только ветшало, когда в Москве все цвело и процветало, как будто старушка могла богатеть только тогда, когда Россия становилась немощной, и лишь только та вставала на ноги, как приходил черед хиреть Европе.

В кабинет Яны была приоткрыта дверь, раздавались женские голоса, один пониже, погрубее, другой повыше, помоложе. Мы прислушались: очевидно, Лида не желала устраивать сцену при больных. С изумлением я обнаружил для себя, что не понимал, о чем разговаривали в кабинете, хотя язык казался до боли знакомым, то и дело проскальзывали смешные просторечья, язык этот был словно русским, но переделанным кем-то на чужой лад. Неужели… Яна говорила по-украински?

Но у меня не было времени осмыслить столь странное открытие: Лида поняла, что в кабинете была лишь медсестра, вихрем ворвалась в него, утянув за собой и меня, и Сергея.

– Вот, вот, глядите на нее, все глядите на эту бесстыжую! – Закричала она.

– Лида! – Воскликнул я.

– Что здесь происходит? – При виде нас, а особенно Лиды, Яна смертельно побледнела, но не вышла из-за стола, а осталась сидеть, когда мы все стояли, отчего она показалась мне особенно маленькой и уязвимой.

– В тот самый день в Атриуме я почувствовала, что где-то видела эту… женщину, почувствовала и долго не могла выбросить свои подозрения из головы. Но память за столько лет выветрила все из головы, и, словно издеваясь надо мной, долго не давала ответа, где и при каких обстоятельствах я видела твою Яну. А сегодня я проснулась утром и, не успев раскрыть глаз, не успев ни о чем подумать, поняла вдруг, что знаю в точности, где и когда мы встречались. О, это было много лет назад! Но что, что ты сотворила со мной!

Мы все были в куртках, одеты для мороза, и в душном кабинета мне стало так жарко, что я принялся расстегиваться.

– Лида, ты что, лечилась у Яны? – Я перебил ее, едва скрывая свое нетерпение.

Лида издала не то смешок, не то фыркнула.

– Лечилась! У этого горе-врача, врача, который не лечит, а калечит…

– У всех бывают ошибки…

– Нет! Это была не ошибка. Слушай, и ты все поймешь.

Наконец Яна пришла в себя и подала голос:

– Я никогда до «Атриума» не видела этой женщины, клянусь тебе. Она что-то путает.

– Не ври, мерзавка!

– Лида, держи себя в руках!

– Я пришла к тебе несколько лет назад как ко врачу, доверилась тебе всецело. Я не была больна, меня ничего не беспокоило. Я только сказала, что хочу подготовиться к беременности, но не знаю, что нужно сделать для этого, какие анализы сдать. Ты запела по-соловьиному, что сейчас все пропишешь, и что ребенок в моем возрасте – это очень важно, иначе поезд уйдет, а сама при этом сделала знак своей медсестре. Вот этой подлой ведьме! – Лида пальцем указала на толстенькую маленькую женщину с рыжими завитыми волосами, необыкновенно проворную и прыткую. Та заголосила в ответ. – И она со спины подкралась ко мне и воткнула мне в плечо шприц, мгновенно ввела какой-то препарат в мое тело. И вот пожалуйста, с тех пор у нас так и нет детей! И, похоже, уже никогда не будет!

На лице Яны мелькнула полуулыбка, а я же… Я же стоял в совершенной растерянности, не понимая, свидетелем какой сцены стал. Могла ли моя сестра говорить правду? Или это была выдумка воспаленного сознания, выстроенная им для того только, чтобы оправдать превратности судьбы, не подарившей им с мужем ребенка? Но почему она решила все это связать именно со мной и с Яной?