– Да что с нами не так? О чем ты? Я совсем не понимаю тебя.

Катя так пристально и долго глядела на меня, переваривая мои слова, как будто это я, а не она, сказал совершенную глупость и требовалось время, чтобы перевести мои слова на человеческий язык.

Все, что я говорил после, обесценило ее речь, которой я совсем не проникся, решив, что она все сказала по какой-то глупости, какому-то неистовому наваждению творческого человека, который слишком много мечтает и далек от практических и полезных вещей. Да, как же она была оторвана от всего земного и бренного, но, однако же, намного более существенного, чем влекущие ее в заоблачные дали выдумки!

– Меня эта пара тоже потрясла, – заговорил я. – Им, наверное, все восемьдесят, а они не только не бедствуют, как наши пенсионеры, но и живут в таком изысканном особняке, да еще и занимаются предпринимательством. Это моя мечта! Вот так я хотел бы жить на старость лет: уехать из России, купить роскошный дом, сдавать комнаты, общаться с молодежью, словом, жить в свое удовольствие. Но главное, чтобы денег было много. Наверняка мадам и господин Ласина до сих пор много путешествуют. Оно и не удивительно: жить в Евросоюзе и иметь возможность сесть на поезд или в автомобиль и уже через несколько часов быть в Амстердаме или… Швейцарии или… Баварии! Не жизнь, а сказка. Представь: мы с тобой на пенсии вот так ни в чем себе не отказываем! Как думаешь, какая у них пенсия? Что молчишь? Не знаешь? И я не знаю. Как думаешь, Кать, а какой должен быть доход, чтобы вот так жить безбедно, как наши хозяева? Допустим, они получают пенсию по тысяче евро, это всего две тысячи. Наверное, половину платят за коммуналку. Нет, тогда это очень мало. Поэтому нужно сдавать комнаты. Если они дом сдают за пять тысяч евро в месяц, то с вычетом коммуналки и налогов это опять-таки получается, наверное, три с половиной тысячи. Или все-таки четыре тысячи?

Катя, казалось, совсем меня не слушала, хотя я тут же нашел в Интернете детальный расчет коммунальных платежей во Франции и потратил целый час на то, чтоб показать ей, сколько у Бенуа и Симоны остается из их денег на руках – предположительно. Она зевала и чуть не заснула, слушая меня, за что я отругал ее и показательно обиделся на нее, а она в ответ обиделась тоже, не признав своей вины.

За ужином в ресторане друзья подхватили мою увлеченность сметой жизни в Европе, и мы вместе делились своими предположениями и расчетами, а также отзывами друзей и коллег, которые уже уехали за границу. В мечтах о сладкой жизни в Европе я представлял себя уже живущим в Париже вместе с Катей, причем не в старости, а уже в молодости – пусть она и вредничала, и молчала весь вечер.

– Ну а ты-то, Катя, что молчишь? На тебя не похоже. – Заметила Валя и засмеялась. – В какой стране ты хотела бы жить?

– Предполагаю. – Сказал я. – Что во Франции. Хотя я бы не отказался от домика в горах Швейцарии.

– Всегда мечтала побывать в Исландии. – Сказала Валя, тут же забыв о своем вопросе к Кате. – Но жить там – нет. Наверное, в Германии было бы хорошо.

– Во всех этих странах нет теплого моря, – заметил Артур. – Мы с Леной предпочли бы теплые края.

– Чем тебя не устраивает юг Франции? – перебил его я. – Лазурный берег?

– Разве что так. – Сказала Лена. – Я думаю больше об Испании или Италии.

– В Италии, говорят, безумно дорого, – сказал Леша.

– А где сейчас дешево? – Засмеялась Валя. – Особенно после падения курса рубля в прошлом году. Спасибо нашему правительству любимому: обесценили зарплату вдвое.

В это самое мгновение Артур наклонился и что-то шепнул Лене, она скорчила лицо и, видимо, сказала ему что-то неприятное, отчего он вспылил так, что мы почти расслышали его грубые слова. С самого утра путешествия они то ссорились, то мирились, при том последнее делали всегда нарочито страстно, будто пытаясь доказать всем окружающим, что любили друг друга больше остальных. А ведь встречаться они начали, быть может, всего месяц назад.

– А между тем Катя так и не ответила на поставленный вопрос. – Заметил Леша, отчего-то не сводивший с нее глаз с самого нашего прихода в ресторан.

И действительно: в красном вечернем платье, с подведенными темной тушью глазами она была несказанно хороша. Стоит признать, что и Валентина, постройневшая, со светлыми кудрями, которые так ей шли, была красива, но была красива как настоящая кокетка, ласковая и улыбчивая со всеми. Была хороша и Лена, высокая, темноволосая, с носом с горбинкой и большими бархатными карими глазами – наверное, наш столик приковывал взгляды всего ресторана: и посетителей, и официантов.

Но… быть может, это было наваждение! Но… я смотрел на них и не мог избавиться от мысли: все трое необыкновенно хороши, но только при взгляде на Катю думаешь, что хочешь обладать ею или умереть, потому что после того, как увидел ее, имел счастье быть знакомым с ней, не хочешь более знать никого из женщин. Что, что это было? До сих пор я мучусь этим вопросом и не могу дать точного ответа. Порой мне кажется, что это была некая уязвимость в ее облике, в телодвижениях, языке губ, порой, что это – загадочность, порой – недоступность. В другие дни я думаю, что – глубина, и только она. Быть может, это была самая глубокая женщина, а может и вовсе самый глубокий человек из всех, что я встречал в своей жизни; в ней никогда не было место клише и пошлости, она на каждое слово могла дать настолько странный ответ, странный, но в то же время несущий в себе какую-то свою неотчуждаемую и неочевидную правду, что ты был бессилен перед властью ее обаяния, ты будто погружался в нее всю и, влекомый в самые бездонные дебри ее рассудка и духа нитью, которую она вдела в тебя, более не мог найти выхода обратно: ты плутал и плутал, очарованный и околдованный. Мне иногда думается, что самая большая любовь в жизни – это любовь к человеку, которого ты бессилен постичь, к человеку, который во много раз объемнее и многомернее тебя.

Но, как говорил Лев Толстой, большего человека мы ценить не можем, ибо мы не видим того, что он больше нас – так и я не ценил Катерины, когда это было нужно. Зато сумел оценить ее тогда, когда от этого уже не было прока; стало быть, и я с годами стал больше? Быть может, и так. Быть может, и так!

– Вероятно, мой ответ прозвучит теперь не совсем уместно. – Произнесла наконец Катя, не глядя на меня. – Но… дело все в том, что я не могу себе представить того, чтобы я долго жила вне нашей страны.

– Но ведь у нас все так плохо! – Артур не удержался, а ведь я отдельно разговаривал с ним и просил не давить на Катю в эту поездку.

– Скажем, не все так плохо. – Поправил его быстро Леша. – Но в Европе намного лучше. Пенсии высокие, пособия тоже. Профсоюзы хорошо работают, следовательно, человека выгнать с работы сложно, это особенно важно с возрастом. У нас в сорок лет уйдешь с работы – новую, быть может, не найдешь уже.

– В регионах безумно низкие зарплаты. – Заметила Валя.

– Нет свободы слова. – Вторил ей Артур.

– А где она есть? – Засмеялась Катя, но никто не понял ее возражения.

– Нет демократии, нет возможности сменить президента. Установилась порочная монархия, так скажем. – Вновь заметил Артур.

Все мы словно сговорились и теперь смотрели на Катю с любопытством. А ведь знали, что так нельзя, что это навредит нашим отношениям и мне, в частности, но удержаться не могли, даже я не мог, потому что на нашей стороне была правда. Катя переводила взгляд с каждого из нас, загадочно улыбаясь чему-то; казалось, она находила наш сговор забавным. Но неужели наши доводы, столь важные, столь существенные, не подействовали на нее? Ведь она сама была родом из глубинки, однажды опустошенной, разоренной старыми властями и забытой новыми! Наконец Катя ответила:

– Видимо, это то, что у нас, у русских, называется «любовью».

Артур всплеснул руками от негодования.

– Неужели тебя совсем не волнует, что здесь реально намного лучше жить нормальному человеку?