— А-а-а-а…

— Вы тоже не похожи на француженку, простите уж…

— Потому что я и не француженка. Я приехала сюда на учебу в Высшую национальную школу изящных искусств… А вообще я… из России. Дело в том, что…

Катрина говорила что-то еще, в то время как Дэниэл оцепенел — вторая русская девушка в его жизни — это уже перебор… Как же он сразу не догадался, что Катрина не из Европы? Этот ее слишком очевидный акцент и цвет волос и, кажется, только русским девушкам свойственная гордость на пустом месте, и…

Катрина нахмурилась, поняв, что Дэниэл не слушает ее. Он шел рядом о чем-то задумавшись. Настолько сильно, что даже не заметил, что она уже давно ничего не говорит.

Становилось холодно, она поежилась, мысленно ругая себя за то, что послушала Элен и оделась так легко.

— Ничего не получится, Катрина…

В тишине голос Дэниэла прозвучал громко, и она вздрогнула.

— Что?..

— Говорю, чтобы вы потом не огорчались… Между нами никогда ничего не будет.

Слева в груди больно кольнуло. Какая глупость с ее стороны забыться и дать волю наивным мечтам, представить на какое-то время: а вдруг он «тот самый»?

Катрина посмотрела в красивые голубые глаза Дэниэла. Сопротивляться было невозможно. Ее затягивало в этот океан с каждой минутой все сильнее и сильнее. И она была уже далеко от края…

Сейчас голубая пучина потемнела, в ней бушевал шторм… Что мучает этого красивого молодого мужчину? Отчего этот высокий лоб перечеркнула морщинка?.. И что она такого сказала? Или, может быть, сделала? Что произошло за последние двадцать секунд⁈.. И разве она хоть как-то дала понять, что ждет продолжения их отношений? Он что, серьезно воспринял ее вчерашнее предупреждение?

Кэт опустила глаза. Получить сейчас ответы на свои вопросы она не могла. Зато пора было сказать себе: «Стоп!». И остановиться. Лучше сейчас, пока он просто нравится ей, пока не попал в кровь и не прошил наживую сердце и легкие… Расстаться, пока реальность не обрушилась на нее бетонной плитой.

— Да… Конечно… Остановимся сейчас? — ее голос стал вдруг каким-то безвольным и тихим.

Он шумно выдохнул и убрал руки в карманы:

— Давайте чуть позже. Мы проделали приличный путь, чтобы поужинать, а ресторан — вот, через дорогу, — Дэниэл кивнул в сторону уютного заведения и попытался улыбнуться. — Я рад, что мы поняли друг друга. Спасибо, Катрина.

Сквозь панорамные окна «Le Joie» лился приглушенный теплый свет — красивое и романтичное место для тихих свиданий… Катрина в ответ выдавила из себя улыбку и кивнула.

— Дэниэл, я сказала что-то не то? — все-таки решилась спросить она, когда после его довольно продолжительных уговоров официант все же согласился поискать на кухне оставшуюся утреннюю выпечку.

Он сделал большой глоток вина и, отвернувшись к окну, ответил:

— Нет. С чего вы взяли?

— Вы заметно изменились после моего рассказа о том, где я учусь и откуда я…

Дэниэл посмотрел на нее долгим взглядом:

— Всего лишь догадки… Это не имеет к вам никакого отношения. Просто воспоминания. И закончим на этом.

Его взгляд был предназначен не ей. От него веяло леденящим душу холодом. Катрина почувствовала легкую дрожь в теле. Она знала эти чувства, помнила их, несмотря на то что прошло уже несколько лет… Боль от предательства и потери. Настолько сильная, что и спустя годы при малейшем воспоминании каждая черточка на лице каменеет, а по венам растекаются свинцовыми муками безысходность и страдание.

Катрине недавно исполнилось двадцать. Она была студенткой Санкт-Петербургского института живописи имени И. Е. Репина и мечтала стать художником-станковистом. Это была ее давнишняя мечта, одна на двоих с отцом. Достаточно известный в творческих кругах северной столицы скульптор Давид Минц рано заметил в своей единственной дочери страсть к живописи и всячески поддерживал ее увлечение, параллельно нагружая талантливую девочку иностранными языками и околопрофессиональными дисциплинами. Пару раз в год они вдвоем путешествовали по самым удивительным странам и городам мира, пропадая днями напролет в знаменитых картинных галереях, прогуливаясь по историческим улочкам и подолгу изучая памятники, мосты и фонтаны.

Катрина любила такие поездки. Любила проводить время с отцом и вести неспешные споры о самом «теплом» или «бирюзовом» городе в Европе или о том, почему все-таки Ван Гог нарисовал «Спальню в Арле» в желтых тонах.

С мамой, женщиной красивой, но жесткой и неуравновешенной, у девушки складывались более приземленные отношения. Родительнице не нравилась одежда, в которую одевалась дочь, не нравились прически, которые та делала, гоняясь за трендами Европейских Недель мод, не нравилось постоянное погружение в себя и немногословность, запах масляных красок на ее одежде и максимально неженский маникюр… По всему получалось так, что дочка при внешней красоте и похожести на нее, — была совершенно не близка ей по характеру. Иногда Аделина сердилась на мужа за то, что он сделал из их дочери зацикленную на живописи дурнушку, но Давид умел вернуть мир в их семью.

Для Катрины все изменилось, когда на третьем году обучения к ним на курс пришел Михаил Трайберг — весьма симпатичный жгучий брюнет с низким бархатным голосом и необыкновенно пластичными руками. Через несколько дней всем вокруг, включая преподавателей, стало понятно, что парень безумно талантлив. Но Катрину восхищали в нем не только идеи, восприятие предмета, или работа с хроматическими цветами и совершенно удивительное видение перспективы… Он нравился ей как мужчина. Впервые за двадцать лет ей понравился парень!

Нравился его голос и чуть опущенные плечи, то, как он морщил лоб и дул на темную челку во время работы, нравился его греческий нос и глубокие карие глаза с поволокой. Для нее Миша Трайберг был воплощением красоты и таланта. Он тоже не смог устоять перед обаянием редкого оттенка зеленых глаз Катрины, перед ее выбивающимися из общей толпы нарядами, и уже через четыре месяца она познакомила его с родителями как «своего парня».

В честь официального знакомства в их Питерской квартире мама организовала ужин, достойный лучших европейских ресторанов! Уже после Катрина узнала, что ее молодой человек из известной династии художников, и отец имел честь быть знакомым с его дедом. Потому и такой переполох случился у них дома!

Катрине было все равно. Она видела только глубокие карие глаза Миши и растворялась в нем без остатка. Наверное, такой и бывает первая любовь — не терпящая союза «но», всепоглощающая и искренняя.

Их первая близость случилась в его огромной квартире на набережной Фонтанки. Молодых людей переполняли эмоции. Еще их дыхание было сбитым, а Миша завернулся в простыню и рисовал несколько часов подряд. Рисовал ее — хрупкую и юную Катрину, совершенно гениально изображая девичье волнение, смущение и счастье…

Она наблюдала за ним тогда, оперев голову на локоть и никак не могла понять: как ее тело может быть настолько невесомым⁈..

На курсе их окрестили Фридой и Диего, намекая на то, что Катрина гораздо сильнее влюблена в Мишу, но ей было все равно. Она занималась любимым делом рядом с человеком, которого любила.

Это ее счастье закончилось спустя год, когда в потрясшей весь творческий Петербург нелепой ситуации погиб отец.

Первые недели после того, как его не стало, Катрина с трудом помнила: приходили какие-то люди, высказывали соболезнования, качали головами и шептались о чем-то на кухне. В отличие от большинства «сочувствующих» ей было все равно, как случилось так, что известный скульптор выпал из окна десятого этажа своей студии. Она потеряла самого близкого человека, который верил в нее безраздельно и был настоящей опорой.

Мама была вне себя от горя, постоянно плакала, подвывая фальцетом, много пила и даже пыталась наглотаться таблеток, чтобы отравиться, но соседка вовремя вызвала «скорую».

В университете Катрина почти не бывала, зато много рисовала, закрывшись в библиотеке отца. Миша поддерживал ее как мог: часто забирал ночевать к себе, помогал с учебой и приближающимися экзаменами. В нем она видела ту самую «соломинку», которая помогала не свалиться в бездну отчаяния и депрессии.