Катрина вышла из душа и застала Дэниэла в кресле, поглощенного разглядываем ее рисунков. На короткий миг стало неловко — во-первых, все они — про него. Одного взгляда достаточно, чтобы понять, что она на него запала… Во-вторых, живопись была чем-то настолько интимным, что даже с отцом она не всегда решалась обсуждать свои работы. И, в-третьих, невезуха и кризис в последнее время… Но то, с каким вниманием и неподдельным интересом Дэниэл изучал наброски, тронуло ее.

— Я впечатлен, Катрина Минц, — негромко сказал он, но девушка все равно вздрогнула от неожиданности. — Вероятно, стоит сделать скидку на то, что мне безумно лестно видеть на каждом наброске себя, что говорит о твоих ко мне чувствах, но…

Катрина вспыхнула, выхватила у него альбом и спрятала за спиной. Не-е-ет, ей все-таки стало неловко!

Дэниэл, казалось, только и ждал, когда она окажется рядом, — потянул ее за руку и усадил к себе на колени. Оба на мгновение замерли, ослепленные близостью.

— Ты должна рисовать, — сходя с ума от ее запаха, сказал он.

Девушка едва заметно нахмурилась: никак не вязалась эта болезненная тема с негой, растекающейся по ее телу. Она обняла его за шею:

— Пожалуй, мне не стоит доверять твоему мнению. Только что ты признался, что не объективен…

Дэниэл хмыкнул. Подловила, ничего не скажешь.

— Тогда у меня к тебе другое предложение, — томительно нежно пробегаясь руками по ее бедрам, спине и плечам, прошептал он. — С радостью отдамся в твои талантливые руки и стану твоим музом… — терпения на разговоры больше не было, он запустил пальцы в ее волосы и, притянув к себе, коснулся ее губ своими.

Катрина испытывала ощущение полета, когда он целовал ее. Порой казалось, что где-то в районе лопаток тянет и вздымается, словно крылья вырастают за спиной. Он вдохновлял ее, но, что еще важнее — наполнял жизнью и раскрашивал черно-белый мир яркими красками.

Она не узнавала себя, тая в его объятиях… Разве знала она раньше что-то о близости? Миша оставлял ее в одиночестве в остывающей постели, а сам садился за мольберт… Он подолгу курил на балконе, глядя куда-то в темноту ночного Питера и не торопился возвращаться к ней. Холодом и одиночеством заканчивалась их близость…

Дэниэл не выпускал ее из объятий даже после того, как их дыхание из прерывающегося становилось спокойным. Он гладил ее спину и плечи, касался шеи и губ… Катрина чувствовала: ему мало того, что между ними было. Ему мало, мало, мало ее! И он снова искал ее губы, до невозможности сжимая в своих объятиях и вознося на самый пик удовольствия.

Он был другой. В промежутках между их близостью, в голове мелькала мысль, что он — ее мужчина. Что именно так все и должно было быть. С самого начала!

Все было настолько хорошо, что Катрина не выдержала этого. Сердце замерло, а по щеке сползла горячая слеза. Секунда — и она упала на его плечо.

— Кэт… — сонный теплый голос с хрипотцой обжег еще сильнее. Она зажмурилась, кусая губы, чтобы не разрыдаться в голос.

— Девочка моя… — он склонился над ней, вытирая слезы. — Что случилось?

Она помотала головой и закрыла лицо руками.

Ей было невыносимо страшно. Потому что она уже знала, как рушится мир, в котором ты был счастлив.

Дэниэл выдохнул и прижал ее к себе. Откуда взялось это беспокойство? Сердце заколотилось как бешеное.

Он не знал, что чувствовал сейчас то же самое: невозможность потерять ее.

— Все хорошо, слышишь? Все будет хорошо… — шептал он как никогда ясно осознавая, что мир перевернет, чтобы так оно для нее и было.

По телу Катрины пробежали мурашки, она вздрогнула и открыла глаза. Тут же ее ладошку сжали сильные пальцы Дэниэла. Она осмотрелась по сторонам с удивлением осознавая, что они уже, видимо, довольно давно приехали, потому что бугатти был припаркован неподалеку от ее дома, а за окнами начинались сумерки.

— Почему ты не разбудил меня? — спросила она немного хриплым со сна голосом.

— Чтобы побыть с тобой подольше… — он потянул к себе ее руку и поцеловал.

Катрина шумно вдохнула, и поняла, что выдохнуть не может, — прямой взгляд голубых глаз лишил ее этой необходимой возможности.

Сейчас им придется расстаться. Оба они не знают: надолго ли?

— У тебя же самолет… — взволнованно ища взглядом хоть какие-нибудь часы, вспомнила она.

— Я поменял билеты на более поздний рейс.

Дэниэл убрал за ухо прядку ее непослушных волос. Катрина с нескрываемой тоской смотрела на него своими огромными зелеными глазами, кажущимися еще больше из-за круглых, в темной оправе очков, и от этого его сердце мучительно сжималось.

Она не сказала ничего. Они все уже обсудили по дороге.

Утренний звонок из Лондона разрушил их идиллию, вернув в реальную жизнь с реальными заботами. Дэниэла ждали в офисе по срочному делу. Проект центра искусств, из-за которого он прилетел, и с которого все между ними и началось, был утвержден, сотрудничество с мсье Нойером не состоялось. Его больше ничего не держало во Франции. Только Катрина. Но и у нее через два дня был самолет в Россию.

Их чувства вторглись в череду обозначенных дел и графиков, застав их в том месте, где ни тот, ни другой долго оставаться не мог.

Немой вопрос «что дальше?» острыми когтями царапал их души.

Дэниэл звал ее с собой. Ей очень хотелось полететь, но в Петербурге ждала мама, с которой они не виделись больше года. Катрина спрашивала, где и когда они смогут встретиться, но он не мог сказать ничего конкретного: возникшая вдруг проблема требовала его личного присутствия, и было не понятно, сколько потребуется на это времени.

— Мне словно сон приснился, — касаясь его щеки, сказала Катрина.

Дэниэл кивнул и отвернулся. Вдруг стало стыдно за выступившие слезы. Ему до зубовного скрежета не хотелось отпускать ее, переставать видеть даже на день, час, минуту, а тут…

Откатиться назад и жить как прежде уже не получится. Если она исчезнет из его жизни — он точно слетит с катушек! Только вчера, сжимая ее, плачущую, в своих объятиях, он почувствовал, насколько сильно пришился к ней. Она не станет просто воспоминанием, парижско-реймским романом, Катрина уже — часть его жизни.

Когда приходит любовь, она окрашивает все внутри тебя в ярко-алый. Ты перестаешь замечать серые будни и бестолковые дела, ты вдруг видишь, что листва — зеленая, а солнце — слепяще-золотое, что ее волосы — мягкого бронзового цвета, а ее улыбка — искрится всеми цветами радуги. Ты живешь в ритме бьющегося в такт ей сердца, ты не можешь усмирить ризориус, который заставляет тебя улыбаться, ты не можешь не страдать, не видя любимого человека…

— Я буду стараться не просыпаться дальше, чтобы мы скорее встретились…

Катрина потянулась к нему и поцеловала.

Этот поцелуй потом часто снился ей, отдаваясь звенящей тоской в груди. Именно он — прощальный… Не первый, не тот, который разрешил им сделать еще один шаг друг к другу, а этот — в тесном салоне спортивной бугатти, в сумерках на узкой улочке Монмартр…

— Катюша, подержи вот так…

Маневрируя на одной ноге на подлокотнике большого кожаного дивана, мама пыталась своими силами повесить на стену очередную картину не очень талантливого современного художника.

— Мам, откуда ты берешь эти… творения, прости, Господи… — Катрина перехватила у нее тяжеленную раму и замерла в том месте, где ее следовало повесить.

— Дочка, я тебя словно не в Париж отправляла, а в Папуа Новую Гвинею… Это же Поборовский! — словно это что-то должно было значить, воскликнула она.

Катрина на всякий случай еще раз взглянула на творение рук некоего Поборовского и поморщилась: что издалека, что вблизи — работа дилетанта.

Десять дней назад она вернулась в Россию и сразу же попала в суету переезда на новую квартиру. Мама, полтора года находящаяся в депрессии после смерти отца, наконец-то начала приходить в себя и хоть чем-то интересоваться. Первое, что она сделала — продала их старую квартиру и обзавелась приличными апартаментами в недавно построенном ЖК премиум-класса.