Я слышал, как она шевелится, представлял, как простыни скользят по ее гладкой, обнаженной коже. Я был твердым, с тех пор как она заснула в моих объятиях, положив голову мне на грудь, а ее шелковистые волосы рассыпались по моей груди.

Мой член пульсировал, яйца болели. Я хотел ее снова. И снова, и снова.

Я почувствовал, как мышцы напряглись еще сильнее, когда на меня с новой силой обрушилось желание трахнуть Галину. Я хотел запутаться рукой в ее волосах и откинуть голову назад, зарываясь лицом в изящную линию ее горла.

И как будто мои мысли призвали ее ко мне, она вышла из прихожей, белая простыня обернулась вокруг изящных изгибов ее тела. Простыня была скомкана прямо над грудью, а одна рука держала ее, как мне показалось, в судорожном захвате.

От ее вида у меня что-то сжалось в груди, что-то мощное и опасное. Необратимое.

Я отложил предмет, который чистил, и отодвинул стул. Достаточно.

— Иди сюда.

Я видел, как напряглись ее соски под слишком тонкой простыней, когда мои слова подействовали на нее. Она молчала, подавшись вперед, материал мягко волочился по твердому дереву, шорох наполнял густую тишину.

Она остановилась в паре футов от меня, пульс у самого основания ее уха подсказал, как ее тело отреагировало на меня. Быстрый. Неустойчивый.

— Подойди ближе, маленькое солнышко. — Маленькое солнышко. Вот кем она была. Свет для моей тьмы. Тепло для моего холода.

Ее глаза опустились на мой член, и она увидела, какой я уже твердый для нее.

Подойди ближе, Галина. Подойди ближе к волку, который так голоден, что не задумываясь сожрет тебя.

А потом она позволила простыне упасть, и ее тело обнажилось и стало мягким, огни города за окном скользили по ее коже, тени играли на идеальных линиях и изгибах ее форм.

Иди сюда и позволь мне поглотить тебя, как уже сделала это со мной. Позволь разрушить тебя так же, как ты разрушила каждую часть меня.

Она сделала еще один шаг ко мне, и еще. Я не мог остановиться, даже не пытался сделать вид, что контролирую себя, когда дело касается ее. Я протянул руку и обхватил ее талию, впившись пальцами в ее мягкую плоть. Слишком сильно, слишком решительно. Завтра останутся следы. Но я не мог найти причин для беспокойства. Я хотел, чтобы эти синяки покрывали ее мягкое, хрупкое тело. Я хотел, чтобы она могла смотреть на них и знать, что получила их из-за меня… потому что она моя.

Я рывком потянул ее на себя, пока она не уперлась ступнями по обе стороны от моих бедер. Галина опустилась на меня, ее киска прижалась прямо к моему члену. Она задыхалась, а я скользнул рукой по ее талии и провел по изгибу груди, прежде чем обхватить пальцами ее горло. Я слегка надавил, чтобы напомнить себе, что она моя. Физическое, чувственное напоминание.

— Скажи это. Скажи слова.

Она задыхалась, и я еще сильнее притянул ее к себе, наши губы едва касались друг друга, а ее дыхание смешивалось с моим. Я глубоко вдохнул, вбирая ее в свои легкие, нуждаясь в том, чтобы выжить за счет нее.

— Трахни меня, Арло.

Я застонал и впился в ее рот, зверь снова ожил и прорвался сквозь меня. Я отпустил ее горло и обхватил за талию, побуждая ее слегка приподняться. Я схватил основание своего члена, выровняв кончик с ее входом, а затем потянул ее вниз, обеими руками за бедра, впиваясь пальцами в ее кожу.

Я откинул голову назад и громко застонал, звук смешался с ее вздохами удовольствия и боли. Я знал, что ей больно, и приказал себе быть нежным. Быть помягче. Но когда она начала скакать на мне, я увидел дымку удовольствия и потребности. Я приподнял бедра и притянул ее к себе, трахал так, словно она была воздухом, а я задыхался.

Я хотел кончить в нее снова. Я хотел оставить в ней частичку себя, как она сделала это со мной. Галина пробиралась в мое тело, снимала слой за слоем, сдирала с меня кожу заживо, пока я не стал уязвимее, чем когда-либо. А она даже не знала об этом. Никогда не поймет, насколько я был обнажен.

— Моя, — прорычал я, прежде чем завладеть ее ртом в убийственном поцелуе. Она прижалась ко мне, словно боялась, что я когда-нибудь отпущу ее.

Никогда.

После смерти Леонида оставалась только одна угроза, от которой нужно было избавиться, — отправиться в Вегас и найти тех, от кого убегала Галина, кто угрожал ей, думал, что может причинить боль и использовать ее. Я бы не стал ждать. Я бы сделал это прямо сейчас, взяв Галину с собой, потому что не мог вынести, если бы она не была рядом, моя тревога за нее и необходимость защитить были слишком сильны, чтобы игнорировать их. Она никогда не будет в большей безопасности, чем рядом со мной.

Я был сильным человеком. Злым человеком. Но для нее хотел быть добрым и нежным.

Хотел бы быть кем-то другим.

Галина

Прошло несколько дней с тех пор, как Арло завладел мной, как я впервые отдалась мужчине.

С тех пор как он уничтожил меня для всех остальных и поставил невидимое клеймо того, что я принадлежу только ему.

Даже сейчас я все еще думала о том первом разе… и о последующих днях, о том, как он брал меня каждую ночь в своей постели, в душе, сзади, пока я скакала на нем. Быть с Арло было дико, как будто мы были двумя животными, слившимися воедино, потными и отчаянными, и оба нуждались в том, чтобы кончить, потому что это было бы окончательным завершением нашего сближения.

Это было дико и грязно. Это было агрессивно и жестоко.

Это было идеально.

И хотя все, чего я хотела, — это остаться в этой сказке, где злодей сделал меня своей и не нужно было беспокоиться о том, что было бы, но реальность снова навалилась на меня.

Я уставилась на Вегас. Он вызывал те же чувства, что и всегда. Отчаяние, тоска… голод. Это было тяжелое, липкое чувство, которое покрывало человека с ног до головы, пытаясь втянуть его в себя с помощью мигающих огней, обещаний эйфории и удовольствия, лжи, что если останешься здесь еще немного, то влюбишься.

Прекрасная ложь. По крайней мере, для меня.

Но я прекрасно понимала, что в мире есть глупцы, которые принимают все это, хотя бы на мгновение. Они терялись в том, как красиво все выглядит снаружи, не зная, что если копнуть чуть глубже, то доберутся до гнилой сердцевины. Но меня это никогда не обманывало, я всю жизнь прожила в трущобах, где красота того, что может быть, никогда тебя не касалась.

Мы вылетели на частном самолете из Десолейшена в Вегас почти через двое суток после того, как Арло убил Леонида. Я хотела сказать ему, что еще слишком рано, что нужно дать мне подумать об этом, что мы должны попытаться придумать что-то еще. Не то чтобы я была против того, чтобы он уничтожил Генри. На самом деле, когда я думала об этом, меня переполняло ощущение правильности всего происходящего. И это пугало, пугало то, что я спокойно относилась к тем разрушениям, которые сопровождали мужчину, которого любила.

Потому что на самом деле я была больна на всю голову, потому что хотела, чтобы Генри не стало. Я хотела, чтобы мой отец увидел последствия того, что произойдет, если он попытается причинить мне боль. Я хотела, чтобы Арло показал всем, на что способен.

Я не хотела показаться слабой, никогда не была такой в своей жизни, но впервые в жизни я чувствовала себя так, словно была заключена в этот пузырь, словно жила совсем другой жизнью. Феминистки всего мира, наверное, живьем содрали бы с меня кожу за то, как мне нравится, что Арло готов пойти на все, чтобы обеспечить мою безопасность.

— Пора, — сказал Арло своим характерным глубоким и хрипловатым голосом у меня за спиной.

Я обернулась, но не стала подходить ближе: нас разделяли только несколько футов, пока он стоял, окутанный тенью, в другом конце гостиничного номера. Он был прекрасен и красив, когда я рассмотрела костюм, в который он был одет, — темный и дорогой образ того, кем он являлся на самом деле.