Тут я почувствовал какое-то облегчение внутри от убеждения, что нахлынувшее странное ощущение опасности – это не моя собственная паранойя. Не я один проникся к этому с должным вниманием. И, увидев в Антоне напарника по проблеме, спросил:

— Ты тоже думаешь, что что-то случилось?

— Ну, знаешь, на вылазках всякое бывает. Задержались немного, кто знает? Они всегда возвращаются. Это вопрос времени.

Я опустил глаза, потом перевёл взгляд на огонь. Больше Антона не спрашивал по этой теме.

— Да нет же, говорю тебе: в музыке важна сама мелодия, её звучание, её ритм. То, как она льётся. Именно музыка настраивает нас на определённую волну, вызывает те или иные чувства. Вспомни великие композиции прошлого: Бах, Вагнер, Чайковский. Какую силу они имели! А слова в музыке – дело вторичное. Многие слушают песни, наслаждаясь её ритмом и темпом и не вникая в смысл срифмованных строк. — Владислав горячо доказывал свою позицию собеседнику, после чего взял гитару и начал настраивать струны.

— Вторичное не вторичное, но не сходятся эти твои строки: «И лучи восходящего солнца оживят эту землю, и мир возродится из пепла». Это звучит претенциозно, — возразил его собеседник.

— Вместе с ритмом самой музыки слова будут звучать как надо, — убеждённо ответил Владислав. — Вот, послушай.

Он проиграл мелодию для разогрева, потом сосредоточился, взял гитару поудобнее и начал играть вступительную, мерно льющуюся мелодию, которая становилась всё грозней, как и его голос, напевающий вслух слова:

Слышишь?

Завывает ветер – предвестник печали.

Унося в бездну радость и память.

О том мире, который мы потеряли.

И осколки бьются об острые скалы.

Разлетаясь о скалы.

Знаешь…

Грозный рокот льётся над небесами.

Унося всё прежнее и оставляя,

Нашей доле, тяжёлую, горькую правду.

О мире, который родился из мрака.

Родился из мрака.

Но воспрянем!

Сплотившись пред бездной, сжимая огонь свой.

И знамя!

Что вьётся над нами в порыве холодного,

Ветра!

Развеет морок и лучи восходящего,

Солнца!

Оживят эту землю и мир возродится из пепла.

Возродится…

Когда Владислав закончил и бережно, как своего ребёнка, уложил гитару на колени, вокруг костра повисло молчание. Было видно: каждый рядом сидящий погрузился в себя. Я и сам смаковал смысл слов, что текли в такт звону гитарных струн, словно воссоединяясь в медленном, но грозном танце, как танцор и его партнёрша; внушая одновременно и чувство безнадёжности, и ощущение внутренней несгибаемости, и желание собрать все свои силы в кулак и вернуть утраченное. Наше время, наши мечты, наши надежды и наше будущее. Да, сочетание слов, их расстановка были сложными, такие редко используются в музыке, тем более что каждая строка не наполняется новой рифмой – здесь слова будто бы рождаются сами по себе и вместе составляют единое целое. И если прочитать их на листке бумаги, то сложно будет проникнуться той силой и мощью, которые передадутся при их прослушивании в такт с музыкой. Нет, это надо обязательно слушать.

Вокруг сновали люди, и было много голосов: смех, шутки, кто-то с кем-то спорил, но сейчас всё это до меня долетало откуда-то из далёкого-далека. Некоторые из тех, кто сидел на скамейках у стен, тоже слушали музыку Владислава. Я взглянул на них – их лица, погружённые в сумрак, стали задумчивыми.

Потом один из студентов почесал подбородок и сказал:

— Мрачноватенько…

— Воинственно, — вставил я. — Грозно даже. Такое подошло бы для каких-нибудь военных времен.

— А сейчас разве не такое время? — спросил у меня Антон, вальяжно развалившись боком к костру на своей подстилке. — Песня соответствует актуальности.

— Ну, она ещё не закончена, — на лице Владислава проступила гордость. — Это только первые куплеты и припев, я буду её расширять.

Сидевший рядом с ним парень, некоторое время назад споривший о слаженности строк, сказал:

— Знаешь, Влад, беру свои слова назад. Это хорошие строки, припев хороший, воодушевляет. Но это надо слушать. Если просто слушать слова, без музыки и интонации, будет совсем не то.

— Мне она напомнила одну песню… По мотиву и ритму. Забыл, как называется, но в нашей стране была когда-то у многих на слуху. Там слово с «воспрянем» немного созвучно, — сказал один из студентов.

— Да, понял, о какой ты говоришь, — посмотрел на него Владислав.

Потом мы сидели молча. Я, наконец расслабившись, чуть откинулся на локти и прилёг. Постепенно тревожное ощущение отступало, и возвращалась позабытая моим сознанием слабость. Начало клонить в сон.

К нам подошёл ещё один. Держа в руке бутыль, которую купил в баре, пришедший присел рядом с Владиславом по ту сторону костра, откидывая подолы своего тёмного плаща. Это был один из поисковиков, которого я встретил в вестибюле. Он был высок и строен, отчего в темноте его плащ напоминал собой сложенные чёрные крылья летучей мыши. Парень мимолётно поздоровался со всеми и отхлебнул напитка, смотря на огонь.

— Здорова, Илюх. Как оно?

— Жив-здоров, и на том спасибо, — ответил Илья. — Слышал твою песню. Крутая. Мне понравилась.

— Как вылазка прошла? — спросил Владислав.

— Да как обычно. Добрались мы до гипермаркета, потом обратно.

— Встретили кого-нибудь по пути? — поинтересовался Антон.

— Слава богу, нет. Пусто было. В отдалении только кто-то то ли выл, то ли ревел, не разберёшь. Дорога сегодня была свободная.

— Много натащили? — подключился к расспросу один из студентов.

— Консервы: тушенка там, перловка, что нашли. Брусочки для огня и розжиги притащили сюда. В целом, ходка удачная вышла.

Я молча его слушал и присматривался. Илья был старше меня. Он уже закончил учёбу, вроде с красным дипломом, и после этого решил подать заявление в аспирантуру, но на другую специальность. Возможно, именно это спасло ему жизнь и не дало сгинуть. Сейчас он был одним из поисковиков. Характером он был жёсткий, внешне выглядел всегда серьёзным, даже суровым. Суровость его была во взгляде, в немногочисленных словах, в голосе. Думаю, именно для таких и созданы подобные дела, которые наполнены различными смертельными опасностями. Я не был с ним хорошо знаком, да и не тянуло как-то. Что-то было в нём отталкивающее для меня: может, его жесткость, его хладнокровие. У него было мало друзей: Влад, с которым он был хорошо знаком ещё до катастрофы, и ещё кто-то, из поисковиков. Но сейчас, сидя напротив меня, сняв свою чёрную шапку и поглаживая коротко стриженые тёмно-русые волосы, он пробудил во мне интерес. Я был уверен – он знает, по какой причине задержалась вторая группа и не вернулась. Я это чувствовал, нутром ощущал. Илья опустошал бутылку, и в его глазах, обращённых на огонь и отражающих танцующие огоньки пламени, я увидел какую-то озабоченность.

— А слышали, кстати, байку о том, что когда строили этот университет, то обнаружили вырытые туннели, которые вели в катакомбы, находящиеся на глубине многих десятков метров под землёй? — спустя некоторое время один из студентов нарушил молчание.

— Да бред всё это, — ответил Илья, кашлянув.

— Почему ты так думаешь? — поинтересовался тот.

— Если бы они существовали на самом деле, то о них бы узнали все, это сто процентов. А так, кто-то просто любит байки потравить, чтобы скучно не было.

— Но ведь даже есть те, кто их видел своими глазами, — не отступал студент.

— И эти «те» сейчас здесь, вместе с нами? — приподняв бровь и усмехнувшись, спросил Илья.

— Ну… никто не называет их имен…

— Потому что, чтобы байка сработала, нужно, чтобы в ней присутствовала какая-то вещь, кажущаяся нам настолько реальной, что мы начинаем верить в эту байку. Но эту вещь проверить нельзя на подлинность, и байка начинает обретать силу, — ответил поисковик, допивая остаток на дне. — Да и вообще, сейчас много баек травят. В такие-то времена. Вот прям делать нечего – берут и придумывают, ёпт. Словно и нет других каких-то жутких вещей. Нет, давайте ещё что-нибудь выдумаем!