Студенты зашептались. В переднем ряду я увидел Егора – он с кем-то переговаривался. По его выражению я, почему-то, был уверен, что темой разговора было вовсе не данное объявление.

— Помимо этого, — продолжила ректор чуть позже, — определённое число дозорных закрепляется за данной деятельностью. Это значит, что подобные будут освобождены от других трудовых повинностей, в частности – силовой работы на плантации. Ящики перетаскивать придётся тем, кто остаётся там работать. Сейчас я назову фамилии тех, кто освобождается от других работ. Тех, кого назову, прошу откликнуться. — Ректор, облизнув кончик пальца, откинула лист, надела очки и прочитала: — Костров Павел?

— Здесь, — удивлённо сказал я. Максим взглянул на меня и улыбнулся, чуть толкнув локтем.

— Зиновьев Максим? — сказала ректор.

— Я! — ответил он резко и его улыбка стала ещё шире. Я посмотрел на него и тоже улыбнулся. — Ты прикинь – свобода, — в пол голоса сказал мне Максим.

— Вострицкий Роман?

— Здесь! — ответил Рома и присоединился к нам с доброй улыбкой на лице.

Виктор Петрович посмотрел на каждого из нас и, поймав его суровый и лишённый всяких красок взгляд на себе, улыбка сползла с моих губ. Командир поисковиков демонстративно убрал от меня глаза, переключив свой жёсткий взор на другого бедолагу.

Ректор назвала ещё с десяток имён, и когда она закончила, закрыла планшет.

— Что ж, на этом, думаю, всё. Есть у кого вопросы? — спросила она, осматривая группу, стоящую перед ней.

— А скажите, — донеслось откуда-то из глубины толпы, — где вторая группа, что уходила в последнюю вылазку? Почему та ещё не вернулась?

После этого вопроса в вестибюле повисло молчание. Долгое, выжидающее, неприятное. Студенты оборачивались на того, кто стоял в самой гуще – на того смельчака, что решился задать этот вопрос. Я пристально глядел на лицо ректора. Было видно, что вопрос застигнул её врасплох. Хоть она старалась и не показывать это на виду, но её глаза как-то необычно раскрылись, а губы слегка поджались. Наступившая тишина, когда даже шептание было прервано, словно палящее солнце в невыносимо жаркий день начала жечь её, и она, чувствуя этот дискомфорт и молча смотря то на одного, то на другого в толпе, не могла произнести ни слова.

Тут вышел вперёд Виктор Петрович, всё так же сурово оглядывая всех. Он прижал руки к бокам и его бас разлетелся над нашими головами:

— Во избежание возможных прецедентов, которые являются в нынешней тяжёлой ситуации недопустимыми, некоторая информация не может быть оглашена. Кроме того, мы не можем гарантировать достоверность какой-либо информации, которая так или иначе может просочиться, без тщательной проверки. Думаю, этого ответа вам будет достаточно.

Студенты молчали, ибо ни у кого не хватило смелости продолжать задавать вопросы. Виктор Петрович, словно старый волк, осмотрел толпу, подождал немного и сказал спустя минуту:

— Что ж, раз вопросы исчерпаны, то собрание считается оконченным. Расходитесь все на свои места, у кого смена, у кого отдых или что-то ещё. Те, которые освобождены от повинностей: кто сейчас выходит на смену в дозор – заступайте, другие, у кого сейчас другая работа, отправляйтесь на неё, освобождение получите со следующей смены. Всё, расходитесь.

Толпа начала медленно и неохотно рассасываться. Я, Максим и Роман шли втроём, ибо сейчас наступала наша смена в дозоре. Пока Андрей Скворцов стоял и о чём-то болтал с ректором и Виктором Петровичем, мы не теряли времени и болтали, дожидаясь своего распределения.

— Круто! — с поднятым настроением сказал Максим. — Теперь то не нужно будет таскать эти сраные ящики на плантации и грибы сортировать. У меня уже от одного их вида тошнота подбирается.

— Ага, — согласился с ним Роман. — Хотя, с другой стороны, разнообразие в работе было… Скучать не приходилось, а тут ты теперь занимаешься одним и тем же делом постоянно.

— Ну и что? — ответил ему Максим. — Пусть и однообразие, пусть и скука. Хотя, скучать на стене не приходиться… — тут Максим немного поёжился. — Тем более сейчас. Да и времени лететь-то некуда теперь, пусть тянется, сколько влезет. Это даже плюс, смотришь теперь на это по-другому. Раньше хотел, чтобы время всё летело на работе, а сейчас каждую минуту ценишь. Пусть лучше она подольше растянется.

— Я смотрю, ты взбодрился, — сказал я, улыбаясь.

— Ну а чего мне? — ответил мне Максим. — Повезло мне тогда, под когти не попал. И ночью вот думал: разве можно после этого в шоке вечно пребывать да в страхе? Время, что мне было подарено, вот так зря тратить? Тут жить надо, радоваться, что новую ночь встретил, а не в штаны класть от воспоминаний!

— Да, Бог уберёг тебя тогда, — сказал Рома.

— Чистое везение, — буркнул в ответ Максим, но не смотря ему в глаза.

Они снова начали спорить о своём, но я уже не вмешивался. Спустя десять минут Андрей распределил нас по местам и мы заступили на смену.

День тянулся медленно и долго. Сегодняшний дозор прошёл в обыденном порядке, несмотря на то, что каждый из караульных – и в вестибюле, и на стене – за весь день не произнёс ни слова, не издал ни единого лишнего звука, а лишь молча вслушивался и всматривался в туман, стараясь всецело совладать со всеми органами чувств. Но ничего необычного не произошло.

И вот наступила ночь.

Мы с Максимом молча поднимались по лестнице центрального корпуса на четвёртый этаж. Другие, этажами ниже, уже начали обход. Выйдя к центру продольного и широкого коридора с низким потолком, мы остановились и осмотрелись. В руках у нас были ручные керосиновые лампы, а за плечами на ремешках свисали укороченные «калашниковы». Постояв так немного и осветив противоположные стены коридора, Максим обернулся ко мне и спросил:

— Ну, разделимся?

Я молча кивнул в ответ.

— Я влево, ты вправо. Обойдём корпуса и встретимся, — то ли предлагая, то ли ставя перед фактом, каким-то необычно тихим голосом проговорил Максим.

Он развернулся, выставив руку вперёд, и тёплый свет от его лампы пронзал скопившийся мрак коридора впереди. На миг мне показалось, что Максим от чего-то боится шагнуть вперёд – он всё стоял и всматривался, приглядывался как-то, будто бы не был уверен в том, что действительно пойдёт вперёд. Потом он еле слышно вздохнул и сказал, будто бы мне, будто бы самому себе:

— Ну, я пошёл.

И шагнул в темноту. Я некоторое время стоял на месте, светил в ту сторону, в какую шёл Максим, а потом развернулся и пошёл в противоположную. В отличие от нижних этажей, коридор на этом был практически полностью погружён во мрак. Единственный островок света располагался в десяти шагах от меня – привычный стол, стоявший у стены, а на нём коптила настольная керосинка. Противоположная же сторона коридора, куда пошёл мой напарник, была полностью укутана темнотой, и я сейчас обрадовался, что не мне придётся блуждать по ней. Та сторона и корпус, к ней прилегающий, вообще не освещены, и я лишь посочувствовал Максиму.

Тот уже скрылся во тьме, хотя его шаги слабым отзвуком всё ещё долетали до меня. Я молча шагал вперёд, держа керосинку под рукой, освещая себе стену справа, пол под ногами и потолок. Он был таким низким, что до него можно было дотянуться рукой, если встать на носочки.

Когда, наконец, и шаги Максима поглотила тьма, я почувствовал странную тоску на душе, ощутил себя словно брошенным здесь. Я чувствовал одиночество, и это чувство почему-то внезапно нахлынуло на меня, а потом так же внезапно отступило. Пройдя, наверное, шагов десять от центра, я остановился. Мне показалось, что в спину мне кто-то смотрит, чей-то пристальный взгляд. Не сразу заставив себя, я медленно обернулся, выставив вперёд лампу. Впереди сгущался мрак, но мне чудилось чьё-то внимание, не сползающее с меня. Я немного прищурился, чтобы всмотреться в темноту, и произнёс:

— Макс?

Но ответа не последовало.

Я простоял так некоторое время. Мне казалось, что Максим сейчас стоит там, подальше от меня, и, возможно, решил меня как-то разыграть. Я водил светом фонаря, рассекая тьму, потом сделал пару неуверенных шагов назад.