Даже за такую. Ночная кукушка всегда дневную перекукует, и заговорщики решились на крайние меры, чтобы остаться во власти. А неприязнь царицы к членам Избранной рады ни для кого секретом не была.

В светлице Иоанн грузно опустился в кресло, вздохнул, потёр пальцами виски.

— Проси, чего хочешь, сотник, — сказал он. — Для себя проси, не для дела. Чем отблагодарить тебя? Земель? Серебра?

— Подорожную бы мне. К Рождеству в Пскове быть надо, — сказал я. — Сюда на своих лошадях мчался, устали они.

Царь усмехнулся.

— Али ты не понял меня? Для себя проси, — сказал он. — Аскетом прослыть хочешь? Так ты не инок, а человек служилый.

Я даже и не знал, чего попросить. У меня уже всё было. Я развёл руками, мол, понятия не имею, чего просить.

— Дозволь служить верно, а иной награды и не надобно, — сказал я.

Иоанн хмыкнул. Мой ответ ему явно польстил, но он всё равно остался недоволен, потому что я не выполнил его прямой приказ.

— Ладно. Ступай. Подорожную тебе выпишут, — сказал он. — В Ливонию ты послан, с Курбским?

— Да, государь, — сказал я.

Хотелось упредить его и насчёт Курбского тоже, но сейчас точно было не время. Назначение нового воеводы нарушит все планы и заставит вновь перетрясать всю верхушку командования. А снова тратить время на местнические споры не стоит. Ливонию надо было бить как можно быстрее, пока за них не вписались их новые союзники.

Иоанн поднялся, подошёл к пюпитру, где стояли готовые к письму принадлежности, черкнул несколько строк на бумаге, скрутил в свиток, запечатал своим перстнем.

— Князю передашь, — приказал он. — И после похода… Тебя с вестями жду. С хорошими-ли, с плохими, всё одно гонцом тебя назначаю. Коли голову не сложишь.

— Хорошо, государь, — я принял письмо из его рук и склонил голову.

Он отпустил меня усталым взмахом руки, и я вышел в коридор, оставляя царя наедине с его мрачными думами. Теперь мне предстояло ещё несколько дней бешеной скачки. Моя сотня наверняка уже там, в Пскове, стало быть, и мне пора ехать.

В коридоре, уже у самого выхода, я столкнулся с Алексеем Адашевым и отцом Сильвестром, которые молча прошли мимо меня. Адашев покосился неприязненно, Сильвестр прошёл, задрав нос.

Уже на улице, у ворот, где стояли караульные, я увидел того, кого увидеть совсем не ожидал.

— Да вот же он! Душегуб! — воскликнул недобитый тать, один из той пятёрки, что устроила мне засаду. — Побратимов моих убил, ограбил, я чудом уцелел, кустами ушёл!

Все взгляды разом обратились на меня. Я положил руку на саблю, выпрямил спину, глядя на этого мерзавца. Караульные явно не знали, что делать.

— Ты как посмел в город явиться, тать? — процедил я.

— Да что же вы, люди добрые! Хватайте его! — воскликнул он.

— Сейчас разберёмся, — сказал один из воинов. — Воеводу зовите.

— Этот гусь… Вместе со своими дружками на тракте на меня напали, — сказал я. — С топорами кинулись.

— Врёшь! Поговорить с тобой хотели! — воскликнул тать. — А ты с саблей на нас!

— Видоки есть тому? — спросил у него караульный.

— Я тому видок! — выпалил тать.

Я вздохнул, потирая переносицу и чувствуя, как во мне нарастает желание зарубить этого мерзавца прямо тут, чтобы он не отнимал у меня драгоценное время. Но это уже и впрямь будет убийством.

На двор вышел здешний воевода, сердито наморщил брови. Это был достаточно молодой человек, с аккуратной светлой бородой, и его, судя по жирным пятнам на пальцах, выдернули из-за обеденного стола.

— Что тут у вас? — хмыкнул он.

— Здрав будь, княже, — первым произнёс я. — Клевещут, вон, на государева человека.

— Душегуб это! — вскрикнул разбойник. — Убивец!

Воевода поиграл желваками, посмотрел на меня, на доносчика, снова на меня.

— В холодную обоих, — приказал он, отряхивая руки. — По раздельности.

— Воевода! — повысил я голос. — Мне в Пскове быть надо! Ливонца воевать! А не в холодной у тебя просиживать!

— Как это в холодную? — удивился тать.

Воевода, похоже, просто не в курсе, кто я такой и откуда только что вышел.

— Князь! Некогда мне тут с тобой сыск учинять! — произнёс я. — Слово тут против слова, моё, человека царского, и его, татя лесного! Ты кому веришь?

— Никому, — проворчал воевода.

Меня обступили стрельцы. Силу не применяли, но подошли вплотную, до неприличного близко.

— Саблю, боярин, — попросил один из них. — От греха подальше.

Я злобно глянул на воеводу, снял саблю с пояса. Спорить с ним смысла не было, только зря нервы мотать. Всё равно скоро выпустят. Я, конечно, предполагал, что после встречи с царём могу отправиться за решётку, но не думал, что это произойдёт вот таким образом.

Меня, однако, отвели в какую-то затхлую комнату, видимо, чтобы не нарываться на неприятности, бросая меня в здешние казематы. Ничего лишнего, только стол, кровать с тонкой периной, маленькое окошко. Я растянулся на холодной перине и уставился в потолок, используя любую возможность для отдыха перед ещё одним долгим путешествием.

На воеводу я не обижался, человек просто делает своё дело, перестраховываясь просто на всякий случай. Не каждому воеводе вообще доводится принимать вот так у себя в гостях царя. Воевода и так на нервах.

Я даже не заметил, как заснул. Проснулся, когда у меня над душой стоял хмурый донельзя воевода.

— Никита Степаныч, — сказал он.

Откуда-то уже и имя вызнал.

— Как есть скажи… Порубил ты его дружков? — тяжело вздохнул он.

— Татей лесных, — поправил я его, подавив широкий зевок. — От которых защищался. Али мне надо было лапки кверху задрать и оружие бросить?

— Он божится, что ты первым напал. Крест на том целовал, — сказал воевода.

Крест целовать — это серьёзно. Такими жестами просто так не разбрасываются, и либо тать на самом деле уверен, что они хотели просто поговорить, хотя поговорить со мной они могли и на почтовой станции, за ужином, либо этот мерзавец просто тянет время.

— Ну раз крест целовал… То и на Божий суд выходит пускай, — сказал я, поднимаясь с перины. — Некогда мне, воевода, прости, имени твоего не ведаю.

— Князь Катырев-Ростовский, — поморщившись, сказал воевода.

Вот, значит, как. Знакомством брезгует? Обстоятельства, конечно, для знакомства не самые лучшие, но всё равно. Неуважение с его стороны, явное.

— Ну что, князь? Божий суд я тогда требую, поединком, пусть этот тать с саблей против меня выходит, — сказал я. — Доделаю то, что не доделал.

— Решил и его убить, выходит? — спросил он неприязненно.

— А у тебя к нему что, интерес особый? — спросил я. — Он вроде как не жонка, не чернец, не увечный. Здоровый мужик.

Кому служит Катырев-Ростовский, я не знал. Вполне может быть, что тайком работает на Старицкого. А может, наоборот, просто чересчур усердный царёв слуга.

Я вынул из-за пазухи свиток с царской печатью, написанный Иоанном сегодня, показал печать воеводе.

— Мне с этим письмом к Рождеству в Пскове быть надобно, а то и раньше, — сказал я. — Государь лично приказал. Понимаешь?

— Понимаю, — кивнул воевода. — Ладно, будет тебе Божий суд, поле так поле. Осип! Верни сотнику саблю его.

Из коридора зашёл стрелец, со всем почтением отдал мне саблю в ножнах, нетронутую. Я немедленно подвесил её на пояс.

— Зовите этого олуха. Даже убивать не стану, — проворчал я.

В своей победе я был уверен на все сто. Разбойник проиграл уже тогда, когда побежал от меня на тракте, а ведь там он был не один. Теперь же ему придётся выйти против меня в одиночку. Раз на раз.

Мы с воеводой вышли на двор крепости, я похрустел затёкшими суставами, ожидая, когда выведут моего противника.

Его вывели двое городовых стрельцов, разбойник растерянно озирался по сторонам, не зная, куда деваться. На такое решение проблемы он явно не рассчитывал.

— Дайте ему саблю, — поморщился воевода.

— Либо признайся в клевете, — посоветовал я. — Что обвинил облыжно.